Среди растерянных и огорошенных дворовых бушевал граф Воронцов:
– Бунтовщица! Убийца! Огонь пустила, человека сожгла! Собак сюда, егерей с ружьями, да бегом за ней! Живую взять. Живую ко мне привести!
Прав был граф. Не осталось шансов у Степана. Совершенно ослепший и с каждым мгновением обгоравший всё больше и больше от жадно лизавшего бока, ноги и голову пламени он сначала безуспешно пытался выбить дверь, чем только дал время огню разгореться побольше. А потом с воем и криком на коленях пополз к баку с водой, принялся зачёрпывать ковшом воду и лить её на себя, плескать наугад да не впопад по сторонам. Цеплялся за жизнь до тех пор пока пламя не сожрало верного графского слугу.
А Агафья бежала, бежала, бежала как можно быстрее так, как и в детстве, девчонкой никогда не бегала. Бежала прочь от родной деревни, прочь от людей. В сторону такой знакомой и близкой берёзовой рощи, в которой знала, где можно надёжно укрыться. Всё ближе и ближе были с каждым шагом родимые берёзки, да ещё быстрее нагонял за спиной лай собачий и разгневанные человеческие голоса.
На столб дыма, что высоко поднялся над имением, сбежалась вся деревня. Не зная о постигшем невесту несчастье, бросился на пожар и жених Агафьи, Фёдор. Вместе с другими мужиками суетился, пытаясь потушить пожар, а потом стоял в оцепенении с остальными возле дымящейся барской бани. Тут – то на него и обратили внимание его прежние завистники:
– Вот он!
– Не успел сбежать!
– Как пить дать, помог Агафье и Степана погубил!
На следующее утро велел граф собрать всех жителей Черниговки у себя на дворе, напротив пожарища. Возле обгоревшего сруба лежали на земле останки Степана. Страшные, смотреть невозможно на них было без внутреннего содрогания. Огонь скрючил, обуглил и высушил молодое тело. Согнул его вдвое и всё человеческое исказил и изуродовал.
А рядом с покойником лежал на животе с оголённой спиной распятый, привязанный крепкими ремнями к колышкам Фёдор. Справа и слева от него стояли с кнутами слуги графские, не из местных, что из города нагрянули. Стояли напротив собравшейся толпы, как в противовес ей одетые в особые одежды, лакейские зелёные камзолы.
Ещё двое удерживали едва стоящую на ногах Агафью. В пол лица растёкся огромный кровоподтёк, награда за непослушание, за то, что остановиться от страха не смогла при преследовании.
– Пусть смотрит, пусть смотрит! – кричал истошно и визгливо Воронцов, окружённый вооружённой ружьями дворней. – Держите голову за волосы повыше, да водой поливайте. Пусть знает, пусть все знают, что за преступлением наказание идёт следом! Что графский суд скор и справедлив. А что вы стоите, вахлаки? Приступайте!
Со страхом смотрели мужики на кнуты в руках слуг барских.
Со страхом смотрели на них же бабы деревенские.
Со страхом смотрели на предстоящее истязание и дети.
Каждый знал, что кнут страшнее палки. Что стоит им вытянуть ленивую корову на пастбище вдоль бока, так от удара надолго останется кровавый след на крепкой шкуре. Страшнее палки кнут, страшнее розги.
Граф выбрал для намечающейся экзекуции мужиков немолодых, да на редкость здоровых. С такими страшными разбойничьими рожами, что видно по ним сразу, жизнь прожили разудалую, похозяйничали, посвоевольничали немало. Ухмыльнулся бородач, что стоял подальше от народа, умело отвёл хвост кнута за спину подальше и со всей силы обрушил его на оголённую спину.
– Не виноват я! – успел закричать Фёдор и тут же застонал. Рассекая кожу, разбрызгивая кровь и выворачивая мясо наружу, жадно обвил кнут белое тело, въевшись глубоко в плоть.
– Не виноват он! – в крике зашлась Агафья, пытаясь вырваться. – Всё я одна! Одна я в ответе! Оставьте его!
Никто не услышал крика её. С выдыханием, словно дрова рубили, секли палачи невинного. Сначала стонал от каждого удара Фёдор, потом принялся хрипеть, а совсем скоро и вовсе затих. А его продолжали бить, истязать, превращая тело в кровавый кусок мяса.
Молчали деревенские мужики, хмуро отводя в сторону взоры. Не нравилось никому графское правосудие.
А сзади толпы, удерживаемые соседями и родными, выли и причитали родители Агафьи и Фёдора.
Фёдор умер на следующий день, так и не прейдя в сознание. Узнала Агафья о смерти жениха в городской тюрьме, страшно закричала и замолчала, не проронив больше ни звука. Окаменело лицо её и словно лишилось малейшей кровинки.
Молчала, когда судья вынес вердикт о страшном преступлении, назначив наказание в виде многих годов каторги.
Не проронила и слова, когда с остальными этапными тронулась в путь. Вместе с ней в далёкую и голодную до чужих жизней Сибирь отправилось сто двенадцать арестантов, под охраной до зубов вооружённого конвоя. Как женщине выделили Агафье место на одной из телег, что тащились вслед за колонной осуждённых преступников.
Медленно, звеня цепями на руках и ногах, двигались колодники навстречу неизвестности и горькой судьбе. Тяжело и громко, то ли стонал, то ли кричал постоянно высокий седой старик, уже не раз, бежавший с поселений и столько же пойманный жандармами:
– Ах ты, Русь бродячая! Русь злая! Не мать ты мне, а мачеха!
Уходили, углублялись каторжане всё дальше и дальше в дикий и необжитый край под надзором вечно недовольных и злых солдат.
Едва стала спадать опухоль с разбитого лица, увидели колодники и отверженные красоту девушки необыкновенную. И зашептались между собой. Плохо бы пришлось Агафье, не найдись у неё поклонник и заступник в лице худощавого смуглого парня, знаменитого душегуба и разбойника Васьки – копытца. Прозвище к нему, как то бывает, пристало не просто так. Всегда носил с собой остро заточенный нож, да так его прятал, что ни при одном обыске его не находили. Пускал в дело узкое отточенное лезвие, нисколько не колеблясь, и бил так точно и быстро, как лань или косуля ногой, за что и прозвали его – Копытцем. Приглянулась Ваське девушка и планы по прибытию на поселение он строил на неё немалые, поэтому весь этап сразу предупредил:
– Кто к девке полезет, тот больше не жилец.
А сам к Агафье подошёл, улыбнулся, лукаво сощурив глаза:
– И в чём грех твой, красна девица?
– Барину отказала, – глухо признала причину всех своих бед девушка, не вдаваясь в подробности. Впервые за долгое время заговорила она, поняв, что в лице Васьки явился пусть временный, но всё же спаситель от новых унижений и бед.
– То грех страшный! – ухмыльнулся смуглый парень. – Страдать за него нам всем велено, а тебе, похоже, в особенности.
Подгоняли арестантов солдаты, ведь к каждой наступающей ночи нужно было достичь определённой на карте стоянки. В редких случаях то были городские этапные тюрьмы, а в основном полу этапные остановки, разбросанные по лесам и полям. Огороженные тыном, с бараками, где зачастую смешивались мужчины с женщинами.
Во время одного из таких привалов поздним вечером стоило Агафье с толпой войти в загаженный барак, запах от которого предупредил о жилище ещё за версту, как один из арестантов, здоровенный мужик с чёрной, как смоль бородой, закрыл ей рот широченной ладонью и в угол поволок.
– Ты, девка, не ерепенься… С тебя не убудет… – зашептал он на ухо жертве. – А если пискнешь, шею живо сверну.
Не успел он и нескольких шагов сделать, как вдруг повалился на землю. Агафья увидела, отшатнувшись и испугавшись, как у её ног с кровавой пеной у рта танцует последний танец несостоявшийся насильник, перебирая от боли неведомые ступеньки ногами, ведущие наверняка не на небо. Быстро подняла голову и заметила нырнувшую в толпу фигуру Васьки. Ударил он ножом противника быстро и ловко, словно молния сверкнула. Те же, кто заметил выпад, быстро глаза в сторону отвели, будто ничего и не видели. А Копытце уловил на себе взгляд Агафьи, улыбнулся и подмигнул ей.
Утром начался нешуточный переполох, пошли на дворе и в бараках суета да крики. Начальник конвоя, как увидел холодный труп, так и завыл, не хуже как собаки Луну приветствуют:
– Что ж вы, ироды, со мной делаете? Кто сие злодейство учинил?
Молчали выстроенные в шеренгу арестанты, потупив глаза. Никто слова не вымолвил.
– Лишу я вас и корки хлеба, если не заговорите! Сознавайтесь, мерзавцы!
Опять никто не пожелал говорить. Боялись все Ваську и его дружков больше грозного начальства.
– Вот ведь оказия! Сколько мне на руки заключённых выдали, столько и сдать я должен по прибытию, а то не миновать неприятностей и взысканий, – с горечью произнёс офицер и распорядился схватить первого попавшегося на тракте мужика, чтобы уравнять исконный счёт.
Несчастный долго испуганно озирался. Смотрел с нескрываемым страхом и замешательством вокруг, пока ему ноги в кандалы заковывали, на оставленную на тракте лошадь и телегу и только растерянно бормотал:
– Как же так, братцы? Да за что? Да в чём же я виноватый, объясните? – чем немало рассмешил колодников.
И снова потянулась длинная шеренга, опять доведённая до нужного количества по бескрайним просторам под крики безумного арестанта:
– Русь ты бродячая! Не мать, а мачеха!
Через пару недель в одном уездном городе случилось так, что и Васька перестал быть защитником и непробиваемой надёжной стеной для Агафьи. В этапной тюрьме, едва только втянули и засосали ворота несчастные души, заметил необычную арестантку комендант и велел поместить её в особый острог, а к двери часового поставил.
Понимая, с какой целью изолировали её от остальных, девушка с ужасом ждала наступающей темноты.
Не видя никакого выхода и спасения, схватилась от отчаянья за последнее известное средство и принялась молиться всем ангелам и архангелам, святым заступникам.
Никто не ответил ей.
Тогда совсем обезумев от накрывшей с головой волны, состоящей из тревоги и страха, обратилась к другой стороне, обладающей, по слухам и заверениям тоже немалым могуществом. И стоило призвать на помощь нечистую силу, как вдруг в камере появился невыносимо тяжёлый запах серы.
Не остановилась Агафья перед явным предупреждением, а принялась с удвоенной силой молить о защите и покровительстве.
Запах серы продолжал усиливаться, пока совсем рядом, на расстоянии протянутой руки в воздухе не сверкнула молния без привычного сопровождающего извечно природное явление грома, и появилось облако густого дыма. Облако через пару мгновений приняло вполне определённые формы. Бес, что явился на зов, выглядел как самый обычный чёрт, которого так часто в церкви описывали священники, а на ярмарках малевали на холстах крестьянские художники. Небольшого роста, мохнатый. Как положено по заочному знакомству с копытцами и рожками и небольшим свиным пятаком на месте человеческого носа.
Бес чихнул, прогнав остатки дыма из ноздрей тёмными облачками, и недовольно поморщился:
– А что там, наверху, опять все очень сильно заняты и никто тебя, грешную, не услышал? – раздражённо не сказало, а определённо хрюкнуло пугающее создание.
Агафья, потерявшая на некоторое время дар речи, только отрицательно помотала головой. А сама глаз не могла отвести не от святочного наряда, в котором видела похожих ряженных, а от самого настоящёго чёрта. Дивилась размерам адского посланника. Раньше думала, что вся нечисть должна быть большой и страшной. Её же посетитель, если бы девушка встала, едва рожками дотянулся бы до пупка. Оттого показался он ей немного даже…. смешным.
– Ты не смотри, что я такой маленький, – перехватил её взгляд или прочитал мысли бес. – Могу-то я многое. Давай-ка лучше посмотрю, за что ты готова свою душу нам подарить.
Внезапно в волосатых ручонках появилась большущая и тяжеленная книга, обтянутая явно человеческой кожей. Чёрт цокнул по полу пару раз копытами, присел рядом с девушкой, рукой сдвинул в сторону коровий хвост и открыл книгу на определённой странице.
Агафья, подогреваемая чисто женским любопытством вытянула шею и наклонилась к нему, пытаясь заглянуть в книгу. Собственно, то, что она увидела, книгой назвать нельзя было никак. Держал посетитель темницы в волосатых ручках страшный тёмный провал, чёрную бездонную бездну, внутри которой горели огненные буквы.
– Ты свой нос далеко не засовывай, – посоветовал бес. – В один миг закружит, завертит тебе голову тьма, а следом и тело затянет в такие плоскости, куда и мы заглядывать боимся. А потеряю я тебя, и не будет у меня никакого физического и карьерного роста.
Девушка испуганно отпрянула назад, а бес, как ни в чём не бывало, продолжал:
– Так, Агафьей Митрофановой сударыня будете, не так ли? Всё верно?
– Верно, батюшка чертёнок, – тихо прошептала Агафья.
– Стало быть, захотелось барину снасильничать тебя, да ты, по причине стыдливости и верности слову данному жениху своёму против оказалась. Ай-яй-яй, что за молодёжь пошла… Кхе-кхе, для собственного научного эксперименту постараюсь, чтобы твой обидчик, этакая шельма ведь на самом деле и прелюбопытная личность именно ко мне в положенное время попал. Вот там покажу ему, что такое стыд и срам настоящий, да боль какая душевная и физическая от насильников в душе да в голове остаётся… Ну да, ладно. Вернёмся к буковкам. Ага, а буковки-то мне говорят, что ты не без греха. Что его дворню спалила заживо, и не задумываясь. Ну, выходит ты всецело наша. Было ли такое?
– Было, – так же тихо ответила девушка и потерянно кивнула головой.
– Жениха твоего за то, за чужой грех, стало быть, запороли ни за что, ни про что! Ну, у нас такое запросто! А тебя на каторгу сослали под настойчивые просьбы твоего барина – благодетеля. Пока ты пешком и на телеге в глушь сибирскую добиралась, от горя и тоски высохли и умерли твои родители.
– Как?… – Не выдержав, крикнула Агафья, перебивая беса. – Как умерли? Батюшка! Матушка… Умерли?!
– Умерли, умерли, не сумлевайся, так в книге написано, а она никогда не врёт. Да… Повод у тебя выходит веский и нешуточный нашей помощи просить.
– Матушка… Батюшка… Не нужен ты, уходи… Смерти хочу…
– Хуже смерти будет жизнь твоя дальнейшая с этого дня, коль меня не послушаешь. Мучить долго сегодня будут, потешаться над разумом и глумиться над телом, и покатишься ты под горку с сего момента, как шарик, опускаясь всё ниже и ниже. Пока не сгниёшь, всеми презираемая.
– А если тебя послушаю?
– Дам силу неимоверную и накажем мы твоих обидчиков. Но за то пятьдесят душ невинных должна к нам отправить, а пятьдесят первый исполнит все твои чёрные желания, да так, что народ долго ту страшную историю за сказку выдавать будет.
Вспомнила Агафья жениха своего, милого Фёдора. Вспомнила барина – изверга и слуг его. Вспомнила батюшку и матушку, от которых видела в жизни только добро и ласку и в её больших зелёных глаза вспыхнула лютая ненависть.
– Что сделать нужно?
– Просто палец приложи на страницу открытую, и договор будет заключён.
Не раздумывая, вытянула Агафья руку, ткнула ей в книгу и тут же отдёрнула с криком назад. Огнём палец ожгло и жаром так, будто сунула она его в костёр и одновременно раскалённой плиты дотронулась.
– Ну, вот всё и в порядке. Забыл сказать, но это как, само собой, разумеется, душу, ты сейчас нам свою отдала вместе с телом. Но ведь это такие мелочи, верно?
– Мелочи, – согласилась с бесом девушка.
– Поднимайся, – распорядился пришелец из преисподней, бросил книгу в дальний угол, где она таинственным образом тут же исчезла, и тоже встал на копыта. Он и на самом деле ростом едва достигал рожками до её пупа.
– Никакие засовы тебя больше не удержат, – продолжал блеять и хрюкать мелкий бес. – Пойдёшь в глушь, к бегункам и духоборцам, прочим раскольникам. Там тебе легче нужное количество душ можно будет набрать, да и не донесёт никто – власти ведь в глуши никакой. А теперь не бойся и иди.
Как зачарованная Агафья встала с арестантской полати и шагнула вперёд. А куда идти? Двери точно заперты на замки и засовы, перед ними ещё и часовой стоит.
Она недоумённо обернулась назад, чтобы спросить и уточнить, что же нужно делать дальше и с разочарованием обнаружила, что гость пропал, как до того книга, что он швырнул в самый дальний и тёмный угол. Может, ей посетитель и разговор привиделись от того, что от страха стала на грань помешательства? А может и приходил на самом деле бес, пришелец потусторонний, получил, что желал, душу её да как всегда обманул человека.