Я не сразу заметил, как всё стихло. Мяч больше не парил над дюной. Чем они там увлеклись?..
/как во сне… /
Мясо было готово. Я выложил стейки на блюдо, а на решётку разложил следующую порцию. Аппетитный запах вызывал голодное урчание в желудке.
– Дети-и! Бегом к столу! Вил, быстрее, а не то чайка украдёт твой кусо-ок!.. – крикнул я, открывая бутылку вина.
Обычно детвора, только услышав мой призыв, тут же мчится наперегонки, спотыкаясь и падая, к столу, чтобы первым занять самое удобное место и выбрать самый сочный кусок мяса. А тут прошла минута – и никого. Притаились, что ли?
– Эге-ге-ей! Ли, Мерил, где вы? Поспешите, а то остынет… всё… – Я не заметил, как поднёс ко рту бокал вина и, не сводя глаз с верхушки дюны, небольшими нервными глотками осушил его. – Вы что, прячетесь? Ну, сорванцы, сейчас я вас найду-у…
Я поднялся на холм и…
/как во сне… /
никого на другой стороне, внизу, не увидел. Только вытоптанный круг следов на песке, где они только что играли. Между дюнами рос густой широкий кустарник округлой формы, и я решил, что мои проказники спрятались именно за ним: на это указывали и отпечатки ног на песке, которые вели за кусты. Прислушался. Думал, расслышу хихиканье Вильсона. Но нет, тишина. Где-то в лесу хрустнула ветка, и с ближайшей сосны упало несколько шишек – тут же взлетела какая-то крупная чёрная птица.
«Ч-чёрт…» – я забеспокоился, но постарался не думать о плохом. Становилось некомфортно. Признаюсь, я немного испугался. Стало страшно, как в детстве, когда надо было выключить свет в комнате и вернуться на свою кровать, пробежав через всю комнату в полной темноте.
– ХВАТИТ, СЛЫШИТЕ!!! – мои слова эхом отразились в сосняке, и я испугался самого себя: дети никогда не слышали моего такого голоса, такой злой интонации. Это была даже не просьба прекратить игру в прятки – это был мой ПРИКАЗ.
– Ты чего разорался? – со спины донёсся мужской голос, и я чуть не наложил в штаны. – Что случилось? Кого потерял?
Мужчина сорока лет (слава Богу, не рейнджер), с рыболовными снастями наперевес, стоял внизу возле мангала и внимательно рассматривал меня. Машинально я попросил его помочь мне найти мою семью. Свой испуг я не пытался даже скрывать.
– Где они? – рыбак взобрался на дюну и встал рядом со мной. – Где они?
– Там… – Я указал на кусты. При этом мой указательный палец дрожал.
– И что? В чём проблема? – Он странно посмотрел на меня.
– Я боюсь, – не стесняясь, ответил я, и отвёл глаза.
– Э-эх! – Он быстро соскользнул по склону вниз и стал обходить кустарник.
Я остался наверху, наблюдая за ним. По мере того как он огибал кусты, выражение его глаз менялось. Мои поджилки затряслись. Вдруг он остановился, замер, что-то рассматривая под ногами… И потом весь затрясся, замычал, посмотрел на меня затравленными глазами бродячей собаки и боком попятился прочь от того места. Он на четвереньках вскарабкался на противоположную дюну, не сводя с меня выпученных глаз, и нечленораздельно мычал одно и то же, одно и то же: «Не надо… не надо, прошу вас!» А потом, когда взобрался на вершину, побежал, перебегая с дюны на дюну и теряя свои снасти. Его голос ещё долго слышался, пока не растворился в дали.
Я находился на грани обморока, оставшись один на один со страхом и… с кустами. «Что он там увидел?» Хотя я прекрасно понимал: что он мог там увидеть. Но теплилась надежда: рыбак мог рассматривать за кустами что угодно, и возможно, вовсе не моих жену и детей… «Это всего лишь дерьмовый сон, всего лишь грёбаный сон…». Только чувства отцовства заставляли меня оставаться и не покидать это место. Убежать, не выяснив, где моя семья, я не мог. Супружеский долг победил мой страх – я неохотно, но всё же заставил себя спуститься с дюны и приблизился к кустам.
Их надо было обойти по кругу. Я молился, чтобы они прятались в любом другом месте, только не за кустами. Ещё раз оглянулся, посмотрел на сосны. Безмолвный чёрный лес был не лучше кустов. От него тоже исходил холод. И туда я идти не решился бы.
– Эй, вы где? – тихо спросил я. Спросил скорее для того, чтобы отпугнуть того, кто, возможно, мог прятаться за кустарником. И мне стало стыдно и горько за свою трусость. «Это всего лишь сон, придурок. Ну, давай же, иди, трусливая девчонка. Там твои дети».
Во сне я обходил кустарник против часовой стрелки. Сейчас решил обойти слева. Пройдя пару шагов, показался волейбольный
/как во сне… /
мяч… Только порванный (разорванный, разгрызенный) в клочья. Я перешагнул через его ошмётки, и следом появилась обутая в сандалик правая нога моего сына – носком вверх. Значит, Вильсон лежит на спине,
/должен лежать на спине/
хотя в такой позе – на спине – дети не прячутся от отца, никогда так не прячутся. Надеясь на чудо, я сделал полушаг, ожидая увидеть туловище, но, кроме оторванной по колено ноги, от моего сына больше ничего не было. Рядом валялся второй сандалик от левой ножки – и это было всё, что осталось от моего мальчика. Обезумев от злости и страха, я прошёл по кругу дальше, пока не показались ноги моей Ли. Я видел их до коленок: остальная часть тела скрывалась за кустами. Подавляя вопль, я упал на песок и зарыдал от отчаяния, глядя на ступни своей жены перед собой: 36 размер, светло-розовый лак на ногтях, тонкая золотая цепочка на щиколотке… Стал ползти. Показались бёдра… сиреневые трусики купальника… животик и… всё. Всё! Остального не было. Верхняя часть моей Ли отсутствовала. На его месте – только кровавая песчаная каша, от которой в сторону сосняка кровавой бороздой уходил широкий след на песке. Такой след образуется, когда кого-то тянут волоком. Я поднялся, проследил взглядом кровавую «тропинку»: она, петляя между соснами, исчезала в темноте густой поросли в глубине зловещего леса.
В моей голове вспыхнул и погас красный свет, ослепляя глаза. Ноги превратились в тряпки. Со стороны леса доносились противные хлюпающие звуки, похожие на… чавканье. Я неотрывно смотрел в сторону леса, откуда исходили тошнотворные, хрустящие звуки пережёвывающихся косточек. А когда послышался стон дочери, – заорал, взбудоражив весь Тихий океан. И кричал до хрипоты, боясь отвернуться от леса. И только ноги, которые ожили первыми, сумели оторвать мой взгляд, – потому что они, по мимо моей воли, побежали, а вместе с ними побежал и я. Помчался прочь от этого места: от дюн, от сосен, от Орегона.
Как Форест Гамп, я целеустремлённо, не оглядываясь, что было сил бежал вдоль берега на юг. Иногда кричал, иногда плакал и кричал. Этот отрезок времени я смутно помню: как переплывал устья многочисленных рек и речушек, впадающих в океан, как перепрыгивал через прибрежные камни и поваленные деревья; как преодолевал утёсы и овраги… Я бежал, не обращая внимания на людей, отдыхающих на пляжах. Сколько дней бежал, не знаю. Где отдыхал, спал ли – не помню. Широкие проливы я перебегал по автомобильным мостам; бежал мимо маленьких и крупных прибрежных городов. Меня пытались останавливать люди, но я или вырывался, или просто сбивал их, как кегли в боулинге. И продолжал бежать, бежать, бежать…
Держась береговой линии, я мчался до тех пор, пока надо мной не начал кружить бреющий вертолёт, а со стороны океана не появились сопровождающие меня катера; покуда не преградили мне путь выстроенные поперёк пляжа Литбеттер в Санта-Барбаре, в Калифорнии, вереницы лос-анджелесских полицейских машин…
Но об этом мне рассказали много позже.
Намного.
В психиатрической больнице Напа.
К О Н Е Ц
Глазами богов
Неожиданно Он отпустил Её губы, спросил, пристально вглядываясь в Её блаженные глаза:
– Ты мне веришь?
– Верю.
– Тогда пойдём. – И потянул за собой, крепко сжимая Её ладонь. – Пойдём, не бойся…
– Но куда? Там темно… – Она покорно спешила за Ним, не страшась неизвестности, потому что доверяла Его самоуверенности, физической силе и отваге; а ещё – магическому блеску в глазах и бархатному баритону – голосу, способному возбудить самое недоверчивое сердце и обласкать слух, изнутри разбуживая давно похороненные желания даже самой строптивой в мире женской натуры. Она торопилась вслед за Ним, полностью вверяя Ему себя…
– Я покажу тебе…
Они приближались к утёсу.
– Но что?
В наступающих сумерках границы края обрыва не было видно, и только приглушённый шум волн, разбивающихся в кромешной тьме где-то далеко внизу о скалы и камни у подножия утёса говорили о том, что впереди конец земли – бездна, наполненная океаном.
– Я покажу тебе! – восклицал Он, вступая в борьбу с нахлынувшим встречным штормовым ветром, наполненным каплями солёного тумана. Его белокурые, длинные волосы развивались из стороны в сторону; белоснежная рубаха раздувалась парусом, наполняемая порывами ураганного ветра. – Я покажу тебе…
– Что? – Она не могла понять, что Он хочет Ей показать в этом чёрном от ночи и жутком от непогоды опасном месте на краю высокого обрыва, нависающего над океаном. Что нового Он хочет показать Ей? Она и днём-то побаивалась подходить близко к этой бездне, гуляя вдоль утёса! А сейчас ночь, шторм, ничего не видно, вокруг – мгла и ветер.
– Сейчас… – свист ветра проглатывал Его слова. – … ты всё… ты сможешь… верь, я… Ты увидишь это…
Он чуть замедлил шаг, крепче сжимая Её кисть: они приблизились к невидимому краю обрыва. Он каким-то образом чувствовал эту границу: между землёй и пропастью, будто видел её. Он сосредоточенно вглядывался в пустоту, словно что-то искал в ней. Она смотрела Ему в спину – на единственное светлое пятно в этом тёмном мире, совершенно ничего не подразумевая. Она верила Ему безоговорочно – верила, хотя влюбилась в Него всего лишь несколько мгновений назад.
– Я покажу тебе мир!!! – ликуя как ребёнок, кричал Он, приветствуя стихии, и наконец остановился. Судя по не далёким звукам бушующей воды, они находились примерно в ярде от края обрыва. – Я покажу тебе мир, которого ты не видела! – Он повернулся и не больно сжал Её плечи. В свете молнии Она различила в Его глазах блеск азарта, какого-то непонятного торжества и любви. – Ты увидишь всё – весь мир! – Он оглянулся и посмотрел в пустоту.
– Да, – слепо согласилась Она, – я увижу…
Он повернулся к океану, сделал полшага к невидимому краю, осторожно потянул Её за руку и поставил рядом с собой так, чтобы теперь они вместе одинаково близко стояли на одной линии в футе от края, которого даже на таком расстоянии всё ещё невозможно было разглядеть. Яростные порывы ветра с огромной силой бились о Её хрупкое тело, заставляя покачиваться и балансировать между жизнью и смертью. Но Его сильная рука придавала Ей уверенности, Его любовь подавляла страх, оставляя лишь лёгкое волнение, по ощущению схожее с тем, какое испытываешь при первом прыжке с высокого трамплина или… во время первого поцелуя.
Она боялась, да, но хотела увидеть то, что Он собирается Ей показать.
– Ты увидишь то, чего никогда не видела! И никто не видел…
– Я хочу-у!!! – смеялась Она в темноту, захлёбываясь влажным ветром.
– Ты увидишь это…
– Но что-о?! – кричала Она с закрытыми глазами, пребывая в некоем трансе, предвкушая то ли волшебство, то ли смертельный сладкий ритуал, который вот-вот начнётся. Она ничего уже не боялась – теперь Она жаждала начала неизвестного действа; и даже готова была умереть в эту минуту: умереть вместе с Ним, умереть ради Него, умереть даже от Его руки. Она уже любила Его больше себя самой.
– Что-о-о ты мне хочешь показа-ать?
– Мир!
– Да-а, я хочу-у-у…
– Ты увидишь мир, все земли, всю вселенную!
– Где-е? – недоумевала Она, но верила, что Он сможет это сделать: сумеет показать Ей то, что сокрыто от человеческих глаз мраком пасмурной ночи в пустоте бездны над океаном.
Он сделал полшага вперёд – Она следом. Носки Её туфель уже ни на что не опирались, всё – под ними была пустота и острые камни внизу. Следующий шаг будет шагом в бездну. А сомнений не оставалось – Ей придётся сделать этот безрассудный шаг, придётся прыгнуть, чтобы увидеть нечто таинственное и великое, что Он хочет ей показать. Прыгнуть вместе с Ним. И Она согласна. С Ним – и с Его любовью – Она согласна на всё!
То ли от переполнявших Её чувств любви, то ли от внушения, но Она находилась в экстазе точно таком же, как при первом в Её жизни поцелуе с Ним: долгом, глубоком и необычайно нежном. Этот поцелуй погрузил Её в до селе не изведанный мир, из которого Она вынырнула уже с новыми ощущениями. И смысл, и предназначение своего существования в этом мире вдруг открылись для Неё новыми ощущениями, терять которые с той минуты Ей не хотелось больше никогда. При том поцелуе Она впервые осязала человека, помимо родной матери, который раскрыл в Ней то, что было спрятано природой даже от Неё самой. И этот человек, который ещё недавно являлся для Неё совершенно посторонним, вдруг увидел Её изнутри; и стал первым, кто раскрыл сокровищницу Её неповторимости и красоты. И Он познал Её; а Она – себя, какую не знала до сих пор. И стал Он тем единственным, кто отныне знал о Ней всё, и знал, чего Она хочет. Не принадлежать Ему, своему Богу, Она уже не могла и не хотела. Теперь Он – часть Её. Флюиды, невидимые магнитные поля их аур, переплелись между собой, соединились, и влюблённые начали питаться любовью и энергией друг друга. А новое чувство – любовь к человеку – теперь для Неё стало жизненно важной необходимостью, ежесекундной потребностью, без которой отныне ей не представлялась жизнь. Любовь невидимой нитью соединила их, как пуповина, единящая мать и дитя в утробе.
– Когда я увижу? – смеялась Она.
– Сейчас, прямо сейчас!..
– Где я увижу?
– Здесь… Прямо здесь! Весь мир сразу! Прямо здесь и сейчас ты поймёшь саму жизнь!.. Ты увидишь… Ты сможешь это увидеть…
Рокот пенящихся и разбивающихся о камни и рифы волн далеко внизу уже совсем не пугали Её. Подсознательно Она верила: Он знает эти места, и знает, где можно безопасно спрыгнуть, чтобы не разбиться о камни. Он же неземной человек! Он знает, что надо делать. Он знает, чего она хочет!
– Как? Ка-ак весь мир сразу… Я хочу так!.. Как я смогу?..
– Ты сможешь.
– Но ка-ак? Сразу… весь мир. Ка-ак я смогу увидеть?..
– Глазами богов! – громогласно произнёс Он, и подался вперёд, увлекая Её за собой. – Ты увидишь мир ГЛАЗАМИ БОГОВ!..
– Глазами… – прошептала Она, падая в бездну и захлёбываясь потоками встречного воздуха. Её дыхание спёрло.
«Богов…» – повторила Она, но уже про себя, потому что сознание покинуло её.
«Люблю», – Его голос разбудил Её, и онемевшая ладонь, сжимаемая Его пальцами, напомнила о Нём. Он не потерял Её.
«Люблю», – ответила Она, продолжая падать с зажмуренными глазами.
Они летели. Или падали.
Куда, где, когда, сколько по времени?
Падали… Его желание, её доверие, их любовь – падали.
Они летели…
Куда?
Где весь мир сразу!
Как?
Глазами Богов.
* * *
То, что Она видела перед собой, не было похоже ни на что земное. Всё пространство вокруг походило на разлитые и перемешанные в воздухе гуашевые краски. И не было земли в этом мире, не было неба; но всё было одинаково красивым и разноцветным. Воздух был не прозрачный, а густой, как желе. «Мир, глазами богов, – вспомнила Она. – Но где же Он сам? Где они? Где утёс, прибрежные камни, её дом?»
Он и правда неземной! Необычный! Он сумел сделать невозможное, невообразимое.
Не многим дано досконально узнать и понять близкого человека, а тем более, заглянуть в его сердце и увидеть его внутренний мир его же глазами. Проживая всю жизнь с близким человеком, даже при кажущейся открытости и откровенности, и уверенности на все сто процентов, что мы знаем его, как себя, знаем всё, о чём он думает, чем дышит и о чём мечтает, мы, увы, всё равно до конца так и не сумеем с полной уверенностью познать его мироощущение. Хорошо ли это, плохо ли, но матушка Природа наложила табу на многие человеческие прихоти и желания. Возможно, так оно и лучше: то, что мы не знаем правду, иначе не избежали бы разочарования. Но такова людская натура: человеку дай возможность, и он непременно воспользуется шансом познать чужие мысли. Любопытство затмевает разумность и скромность; алчность призывает вкусить сладкий нектар запретного плода. Кто же откажется от подарка судьбы: от возможности, например, хоть на миг заглянуть в своё будущее, прочитать чьи-то помыслы или познать суть Мироздания.