– А где сейчас твоя сестра, мам? Почему ты ни разу не говорила, что у меня есть тётка, твоя сестра? Мать, отложила ложку и трясущими руками схватила стакан с компотом, большими глотками опорожнила его и тихо поставила стакан на стол, – Умерла она Саша, в конце 1948 года в Ашхабаде, от двухстороннего воспаления лёгких, она провалилась под лёд на горной реке Фирюзинка в предгорьях Копет-Дага, когда повела группу экскурсантов взглянуть на знаменитую чинару «Семь братьев». Эта многовековая чинара, со стволом диаметром около 3,5 метров, которую с трудом могли обхватить шесть человек, а в высоту чинара была более 30-ти метров.
– Хм, – усмехнулся Сашка, – вот ты и попалась дорогая мамочка. Цепкий Сашкин ум сразу уловил фактологическое несоответствие, но вопросов от этого стало ещё больше. Как она могла быть одновременно в двух местах, в Белоруссии и в Туркмении в одно и тоже время? И зачем она приплела сюда же геологоразведочную партию? Ничего не понимаю! Кто-то из этих двух великовозрастных тёток морочит мне голову или что-то стараются тщательно от меня скрыть.
Мать продолжала рассказ, – Про годы, проведённые в местах не столь отдалённых, тётя Шура не любит вспоминать и, если я начинаю её расспрашивать, сразу на полуслове обрывает меня или молчит как воды в рот набрала.
– Так, что мы имеем, – задумался Сашка, – если она не хочет об этом говорить, значит есть что скрывать, а раз так, то придётся мне вспомнить свои воровские навыки, забраться в квартиру тёти Шуры и попробовать самому найти интересующие меня сведения. Люди старой формации, по заведённой ещё Лениным, а потом и Сталиным, привычке, всегда вели дневники, рабочие тетради, отчёты о поделанной работе и т.д. Конечно, это будет нелёгкой задачей: такие люди, учитывая, чем они занимались в прошлом и что с ними потом приключилось не будут держать эти записи на видном месте, а значит в квартире должен быть тайник. И Сашка стал обдумывать план действий. В первую очередь надо выяснить, когда тёти Шуры не бывает дома. Потом обследовать дверь, замок и окна. Будучи опытным вором, а красть он начал ещё с малолетства, Сашка нахрапом и с наскока, никогда не действовал, всему всегда предшествовал тщательно разработанный план. Он не тупой грабитель, который не в состоянии тайно что-то украсть, для любого скачка нужно иметь хотя бы какое-то наличие здравого ума и на большее, чем нагло отобрать нажитое имущество, грабитель не способен. А главное, без «аварийного» выхода, без безопасного варианта отхода, он никогда операции не планировал. Вору-домушнику что надо, быстро влезть в интересующую квартиру, пробежаться по комнатам, проверить все места, где народ прячет ценности, покидать скоренько в сумку хабар и незаметно ретироваться. А последнее действие самое главное! Ещё, будучи на малолетке, он повидал много таких воров-неудачников, которые сделав чисто дело, перлись по улицам с наворованным барахлом, как с оркестром, да ещё умудрялись нести весь хабар в чемоданах потерпевших, а мусора только этого и ждут, они, в первые два часа после кражи, перекрывают улицы и задерживают всех подозрительно гружённых лихоимцев. Разоблачения он не боялся, тайники тем и хороши, что человек его оборудовавший не сразу определит, что его тайник вскрывали и что-то из него пропало. Да и распространяться о факте кражи он никогда не будет. Сашку интересовали только документы, он их не собирался похищать, а только почитать и при необходимости, надо все интересующие сведения сфотографировать, но для этого ему надо срочно приобрести фотоаппарат.
Утром он дождался в соседнем через дорогу скверике, когда тётя Шура вышла из подъезда и направилась на работу, скрытно проводил её до места работы и вечером встретил с работы. Потратил он на это целый день. Тётя Шура работала в местном архиве и каждый день, кроме выходных, в 8 часов утра, она выходила из подъезда своего дома. В архив она приходила в половине девятого, там находилась до полудня, потом обедала в столовой, которая находилась в двух шагах от городского архива. Итого у него было на тщательный шмон в квартире, где-то семь часов. Замётано, после очередной поездки, он этим делом плотно займётся, а сейчас спать. Но последующие события несколько отодвинули его план на неопределённое время.
Так как все дальнейшие события, в какой-то мере, имеют автобиографическую направленность, я буду их освещать от первого лица. Здесь чуть отступим от нашего повествования, вернёмся на семнадцать лет назад и выясним, кто же такой этот Сашка Ярцев, со странным погонялом «Дикий».
Детство. 1960-1967 гг.
Хм!.. А у меня оно было не менее драматичным, чем вся дальнейшая жизнь! Я ненавидел своё детство, мне хотелось побыстрей подрасти, стать взрослым чтобы самому выбирать, кем я хочу стать в жизни, с кем жить и как дальше существовать. Помню себя только с шестилетнего возраста, все, что было до этого, отпечаталось в памяти тускло и малыми дозами. После Ашхабада, по рассказам моей матери, я родился в 1953 году, в чём я теперь сильно сомневаюсь, моя беспокойная мать, склонная к частой перемене мест, редко позволяла мне полностью прижиться в том или ином месте. В начале 1960 года мы оказались в Белой Речке Краснодарского края, мать там работала на табачной фабрике. Как-то был в гостях у нас знакомый майор-танкист, который пытался ухаживать за моей матерью, он рассказал про один туркменский городишко до отказа набитый воинскими частями, там вольнонаёмным платят не плохую зарплату и мать моя загорелась.
И вот, два часа ночи, мы сходим с поезда «Ташкент-Красноводск» на каком-то захолустном полустанке. Темень – глаза выколи! Как из А. Блока: «Ночь, аптека одинокий фонарь, бессмысленный тусклый свет…». Но ни аптеки, ни вокзала, да вообще, ни одной живой души вокруг не наблюдалось. Куда приехали, зачем приехали – мне, шестилетнему мальчишке, было невдомёк. Жара под тридцать и это ночью! Август на дворе. Остатки ночи удачно перекантовались под открытым небом, на каком-то топчане, который нам любезно предоставил сторож привокзального ПЧ, высокий бородатый старик-туркмен. Поставил кумган (чайник) на костёр, вскипятил чай, достал туркменские, черные, из муки, наверно неизвестно какого сорта, твёрдые лепёшки, зубодробительный местный сахар – набат и полный ляган (большая, расписанная местными умельцами тарелка) с виноградом.
Город Казанджик (сейчас Берекет) – Богом забытый край. Никогда не забуду этот непростой, с крайне суровым климатом, городишко. Летом жара 45-48 градусов, зимой до -15 с убийственным ветром, воду подают в уличные краны по часам, в домах водопровода, туалета, отопления нет и в помине, общественный транспорт в принципе отсутствует, большинство домов глинобитные из необожжённого саманного кирпича-сырца. Центр города всего одна улица, а вокруг него по номерам, ютились три аула. Цивилизации ноль. Газа нет, воды нет, канализации нет, пять убогих магазинов и один ресторан, одна школа русская и две туркменские. Детсадов здесь никогда не было. Туркмены не признают эти детские заведения. А вокруг города, расположился крупный военный гарнизон, где я с моими новоявленными друзьями дни напролёт проводили все летние каникулы. Русских в городе мало и везде незнакомый язык. Это меня не смущало и через два года, я уже бегло разъяснялся с туркменскими мальчишками на их родном языке. Конечно, все знакомства происходили не всегда гладко, приходилось кулаками доказывать свою независимость в этом мире. Это потом появились, черные как смоль друзья, Мауджа, Нуры, Бекен, Аман. Мне всегда давались языки очень легко. Впоследствии, когда мы переехали в Узбекистан, я и там умудрился выучить узбекский язык. Конечно, грамматику я не мог знать, но разговорную речь осилил сполна.
Также рядом был казах-аул, где проживали преимущественно одни казахи и с ними я стал объясняться на их языке, но злые были казачата, всегда приходилось с ними драться до крови. Жили мы с матерью бедновато, но все необходимое у нас было. Обстановка минимальная, весь наш скарб умещался в двух чемоданах и нескольких узлах. Постепенно в квартире появлялась и мебель, и постельные принадлежности, и даже радиоприёмник «Харьков», но перед очередным переездом мать распродавала все не носимое имущество, шифоньер довоенных времён, радиоприёмник, лишние кастрюли, матрацы, подушки, кровати и вперёд – к новой жизни, которая начиналась точно так же и по такому же сценарию, мать искала работу, я прозябал на улице, и, когда мы мало-мальски обживались, опять, узлы, поезда, вокзалы. В Казанджике матери пришлось устроиться в ПЧ на железку путеобходчиком и целыми днями она пропадала на работе. Дали нам ведомственную квартиру в железнодорожных домах, рядом оказалась вновь отстроенная русская школа. Никакой промышленности в этом городе и близко не было. Город по сути своей оказался крупным перевалочным железнодорожным узлом и кроме огромного ДЕПО и военного гарнизона, больше ничего интересного в этом городишке не наблюдалось.
Я был предоставлен сам себе, что и послужило в дальнейшем, становлению моего непростого характера. Не терпел никакого командования, не любил подчиняться, всегда имел своё мнение и предпочитал оставаться один. Рос независимым, упрямым, но любознательным мальчишкой. У меня наметилась страсть к книгам и шахматам, музыке и, если бы не частые наши переезды, из меня получился бы неплохой шахматист или музыкант. Читал днём и ночью, при свечах, при фонаре под одеялом, при отблесках огня, сложенной в квартире печки. Несмотря на убийственную жару летом, зимой было 10-15 градусов мороза и сильнейший ветер, который по улицам катал кошек и собак, как футбольные мячи. Климат здесь был резко континентальный, раны не заживали по несколько недель. А укус пендинского москита, этого коварного насекомого, который обитает только в этих жарких краях, перерастает через несколько недель в хронически протекающий дерматоз. Пендинская или ашхабадская язва, редко бывает одиночной, чаще появляется в нескольких местах и после заживления оставляет на теле ужасные шрамы. Панацеи от этого инфекционного заболевания, тогда ещё не придумали. У меня навсегда о годах, проведённых в Туркмении, остались три безобразных шрама на правой ноге. Залечивал я их несколько лет.
Школа. Иду в первый класс. Читать и писать уже умею, научился сам с пяти лет, благо у матери, была разбитная подруга учительница начальных классов Маиса Ивановна и она меня натаскала по азбуке. Математика давалась мне очень трудно, порой в старших классах, услышав слова «синус» или «косинус», я в буквальном смысле впадал в панику и до конца так и не смог разобраться в этих математических закорючках. А вот географию, литературу, музыку, историю я очень любил и знал эти предметы досконально. Порой, мой класс затаив дыхание, следил за моей пикировкой с учителями на ту или иную тему и ближе к седьмому классу, мне негласно, разрешали вести уроки естествознания, истории и географии в начальных классах. А на своих уроках меня попросту учителя начали выгонять из класса, мол, нам нечему тебя учить. Обладая феноменальной умственной и зрительной памятью, я с малых лет никогда не заглядывал в учебники и никогда не делал домашние задания. Восполнял я свои знания из других учебников, по истории, географии и литературы для девятых, десятых классов, а также из художественных книг, эссе, очерках и рассказах о приключениях моряков, туристов, знаменитых географов, Эдгара По, Новикова-Прибоя, Пржевальского, Ключевского, приключенческой литературы Дюма-отца, Серж Марии Колон, Виктора Гюго, писателей историков, Б. Пруса, Ф. Купера, Л. Толстого и других.
Ближе к четвёртому классу приехали к нам новые соседи семья Мел-ц, мать у них была немка, а отец армянин, мать однажды, устав терпеть издевательства мужа, зарубила его топором и получила за это семь лет. Пока сидела, дети были в детдоме. Их было трое, двое мальчишек и девчонка. Генка был уже взрослый, девятнадцатилетний битюг, а Витька был старше меня на год, девчонке было одиннадцать. После освобождения матери из тюрьмы её с детьми выслали в Туркмению в Казанджик. Вот тут моя непутёвая жизнь перешла на новый, не совсем приятный мне уровень. Я все больше и больше забрасывал учёбу и проводил время с этой странной семьёй. Мы с Витькой, как никогда подходили друг другу, на нашу беду, рядом с нами был военный полигон с вододромом, куда мы ходили купаться и там же подворовывали разные опасные штуки, это были и боевые патроны, и бикфордовы шнуры с запалами, шашки ИГН со слезоточивым газом, ракетницы, благо в шестидесятые годы в Советской Армии царил форменный бардак. Как-то упёрли мы с танка Т-64 оптический прицел. Тяжёлая оказалась дура, меняясь, тащили домой почти три километра. Установили на балконе и по утрам стали подсматривать за фигуристыми девчонками в доме, напротив. Жила там многодетная семья Ля-ных, к одной из них, Верочке, я был сильно неравнодушен. Жара ночами стояла несусветная и все спали на открытых балконах, порой в чём мать родила. А раз, вообще нам башку снесло, забрались мы в минный погреб и хотели унести противопехотные мины, запалы к ним и несколько метров бикфордова шнура, за что были пойманы солдатами, отодраны за уши и сданы в комендатуру. Комендант гарнизона орал так, что Витька забился под стол, а я заткнул уши. Но не на нас, а на солдат часовых: «Идиоты, они могли по незнанию всю воинскую часть подорвать». Солдатам дали за проступок по 10 суток гауптвахты, а нас он сдал в милицию. Мать оштрафовали на пятнадцать рублей, а это пятая часть её месячной заплаты. К тому времени она уже работала в одной из воинских частей, куда мы с Витькой бегали обедать на халяву и присмотреть что и где плохо лежит. И, когда Витька с старшим братом обворовали школьный буфет и втянули меня в это дело, терпение моей матери наступил предел, тут как раз случилось землетрясение в Ташкенте и мать быстренько, распродала все вещи и оформив документы, отправила меня в Ашхабадский спорт-интернат, а сама уехала в Ташкент
Нет, все было не так, это нон-фикшн и писать надо все как было. В середине шестидесятых годов прошлого века, страна ещё не полностью оправилась от минувшей войны и были перебои с продовольствием. Нет, продукты были, но без излишеств, повсеместно не хватало сладостей, сахара, шоколадных конфет, тортов и других сладких деликатесов. Полностью разрушенная промышленность страны, с трудом переходила с военных рельсов, на повседневную гражданскую продукцию. После войны всего-то прошло двадцать лет и мы, дети шестидесятых годов, очень мало видели сладостей, страна ещё не могла полностью обеспечить все население необходимыми продуктами. Да и бестолковая политика Никиты Хрущёва, породила настоящий голод в 1964 году. Порой мне приходилось, одиннадцатилетнему мальчишке, стоять в очереди за хлебом по 8-10 часов. Смешно писать, но вафли я увидел в первый раз только в четырнадцатилетнем возрасте, 1967 году, угостила меня ими моя одноклассница, офицерская дочка Зоя Хохлова. В наших магазинах такого лакомства никогда не водилось. В один из дней братья Мел-ц приглашают меня в квартиру и шёпотом говорят: шоколад и батончики будешь? Оба-на…нежданчик! Конечно буду, хотя я не знал ещё что это такое! Нагрузили они мне, целую коробку и отправили домой. Ел безобразно двое суток так, что меня понос пробил. До сих пор я не переношу эрзац-шоколад. Фантики и обёртки были раскиданы по всему подъезду. Не знал я дурень, что они два дня назад, ночью, обворовали школьный буфет и к ним уже приходила милиция. Генка, как совершеннолетний мог мгновенно загреметь на нары за кражу, а нас, ввиду нашего малолетства, могли ещё простить, в крайнем случае мы могли отделаться штрафом. Нам не было ещё и четырнадцати лет. Вот они и придумали схему, что буфет обворовал я с Витькой, а Генка, как бы был ни при чём! И отказаться я не мог, шоколад, батончики тоже ел, да и дома ещё остались несколько плиток. Пришли за нами утром и всех троих увезли в милицию. Мы в отказ, но обыск все расставил по своим местам. Тогда мы вину стали брать на себя и выгородили Генку. И это удалось, нам влепили по стандартному штрафу в пятнадцать рублей и поставили на учёт в Детской комнате милиции. Это был мне первый урок. К счастью, мать меня скоренько отправила в интернат, и моя дружба с этой армянской семьёй прекратилась, но мне ещё раз пришлось пересечься с этой семьёй, но гораздо позже.
Интернат 1964-1966гг.
Ашхабад к 1965 году уже полностью отстроили, получился уютный, весь в зелени, красивый город в центре Туркмении. Столица республики. Русских здесь проживало порядочно, почти половина. Цивилизация, асфальт, общественный транспорт, троллейбусы, свой зоопарк, несколько приличных парков. Иду в пятый класс, класс многонациональный, девушек больше, некоторые девчата уже с умопомрачительными выпуклостями на всех подобающих местах. Спорт-интернат располагался на улице Гражданской 1, в районе Третьего парка, в простонародье на Хитровке, в опасном и бандитском районе. Рядом взрослая колония, большой завод Ашнефтемаш, Каракумский канал, через широкий пешеходный мост находился красавец-вокзал. По тем временам наш интернат считался элитным, и туда так просто было не попасть. Проверив физические данные, меня зачислили в пятый класс.