Когда родилась ты, я решила, что буду самой лучшей матерью на свете. Наверное, так и было. Но потом появился твой брат. В три года ты стала старшей, и я забыла свое обещание. Твой брат отнимал у меня все силы, и ты научилась сама занимать себя. А по вечерам, сидя на своей кроватке, вздыхала, как маленькая старушка, и с тоской наблюдала, как я укладывала спать орущего брата. Ты хотела сказки на ночь, а мне уже некогда было их читать. Может, поэтому ты научилась выдумывать свои?
Когда ты уезжала из дома, мне так хотелось остановить тебя. И возможно, это было бы правильным решением. Но это было бы мое решение. И ты точно когда-нибудь упрекнула бы меня в этом. Иногда мне кажется, что ты и сейчас молчаливо упрекаешь меня, что не остановила. Но это твое решение, дочь! И ты можешь им гордиться. Оно сделало тебя сильнее и мудрее. И я рада, что ты выросла самостоятельной. Теперь, через годы, я вижу, что уж лучше быть немного отстраненной матерью, чем привязывать к себе дочь своенравными решениями. Моя бабушка Анна была в этом мастерица.
А наша Ева выросла такой, как ты. Я знаю, вы обе всегда найдете верный путь, и мне от этого спокойно, где бы я сейчас ни была…”
Миндальные буквы поплыли перед глазами. Соленые ручейки встретились на подбородке и покатились по шее. Как же мама права! Я тоже хотела стать для Евы самой лучшей мамой на свете, но, кажется, мне помешала работа. Ева действительно выросла самостоятельной. Но если я хотела, чтобы мама чаще возилась со мной, то Ева, наоборот, стремилась уединиться. Не очень-то она любила поддерживать семейные связи. Вся в отца! Захотела поступить в театральное училище, вопреки моим разумным доводам, и поступила. Ни куда-нибудь – в Москву. И тогда случилось чудо. Оказалось, что я нужна Еве.
Она звонила, рассказывала про сцендвиж и этюды, преподавателей космического масштаба и обсуждала, что можно записать в дневник наблюдений. Иногда мне казалось, что во мне тоже умерла актриса. Но мама успокаивала: “Не переживай, Ася, в каждой женщине живет актриса, уж поверь мне! Только не каждая выпускает ее на публичную сцену, бывает, и ради одного зрителя затевается спектакль”. А в этом смысле я была не такая уж талантливая актриса. На моего зрителя воздействовать было невозможно. Ну, практически.
Не в силах ещё что-либо читать, я поднялась в комнату Евы – она улетела в Крым на театральный фестиваль, и мне захотелось немного поностальгировать в её комнате. Она предпочитала минимализм – мебели почти не было, кроме диванчика, шкафа-пенала и письменного стола. Все стены оформлены по-разному в темно-серо-белых тонах, и никаких занавесок на окнах, только жалюзи. Я выглянула в окно. Со второго этажа открывался бескрайний вид на вятанские холмы, даже можно было разглядеть серебристую полоску реки. Сосед на своем участке ходил без футболки, демонстрируя поджарый торс, и поливал из шланга огород, потом зажимал струю и направлял на себя. Июль в этом году выдался жаркий, но в доме было прохладно. И я в поисках чего-то, что можно накинуть на плечи, оглянулась. На диванчике лежал большой пакет. Заглянула туда и узнала свою старую шубу – мутоновую, темно-коричневую, с капюшоном. Ева перед отъездом объявила:
– Мама, я заберу её, ты всё равно не носишь, а мне пригодится. Я тебе ещё не говорила, что у нас затевается постановка “Дама с мопсом”? Может, туда и пристроим.
– Шуба для мопса, что ли? – спросила я, открывая дверцу шкафа, где она должна была вроде висеть.
– Для главной героини! – засмеялась Ева, – Она такая… в самом среднем женском возрасте, ну, как раз шуба ей подходящая.
– Интересно, и какой же это возраст?
– Ну, примерно, как твой…
Могла ли я представить 15 лет назад, что так быстро окажусь в этом странном “среднем” возрасте, и что шуба, которая была пределом моих мечтаний, станет театральным реквизитом? А зритель исчезнет из моей жизни?
Глава 7
В тот день я шла из редакции домой и думала о шубе. На календаре значилось лето, и даже под вечер жара не спадала, а я вдруг вспомнила, что у меня никогда не было настоящей шубы. Тогда ещё это не было моветоном. Однажды мама принесла полушубок, который ей отдали по знакомству. Белый, из мутона, с черными лепестками-вставками. Он был тяжелым, руки в нем поднимались с трудом, но это не имело никакого значения. Потому что уж лучше неуклюжий натуральный полушубок, чем искусственное чудовище со «стеклянными» ворсинками – только такие тогда и продавались в универмагах во времена моего детства и студенчества.
Полушубок уже давно износился и осел в родительском шифоньере в самом дальнем углу, а новую шубу Гордей покупать не хотел. Он формулировал это иначе – хотел, но не мог.
– Ася, мы недавно дом купили, какая шуба?
– Ну, такая мутоновая, темно-коричневая, с капюшоном…
Он даже не ответил, что подумает, как делал всегда, когда хотел увильнуть от моих грандиозных планов. А это означало, что про шубу надо забыть. Или как-то извернуться самой, пока продавец согласился ждать, и заветный пакет всё ещё стоял в углу моего кабинета.
За полчаса, что я шла до дома, муж в моих мыслях успел превратиться в преступника, который лишил меня всех шуб на свете. И уже совсем на подходе к дому я вспомнила, что никогда не была на море. А во дворе меня встретила Ева на трехколесном велосипеде, в футболке наизнанку, перепачканная шоколадом. Гордея во дворе не было. Мысли о море разбились о быт.
– Ева, золотце, а папа где? Ты почему одна?
Она махнула ручкой в сторону дома. Наша дверь была открыта настежь, на крыльце валялись игрушки. Не разуваясь, я промчалась по этажам, как спринтер, и с изумлением обнаружила, что в доме никого нет. Присела на краешек дивана в столовой внизу и лихорадочно стала соображать, куда мог уйти Гордей. Мне стало страшно. Сколько времени Ева бегает во дворе одна? А что если бы сейчас пришла не я?
Когда я отдышалась и обрела способность хоть немного соображать, то почувствовала знакомый запах. Его трудно было спутать с чем-то другим – коктейль из водки, пива и закуски. Красная тряпка для моего обоняния. Тореро где-то рядом. И я уже била копытом. Безобидная, как мне казалось сначала, привычка Гордея выпивать по вечерам баночку-другую пива, превратилась в мой кошмар. За банкой пива пошли “чекушки”. Было что-то киношное в том, как он наполнял рюмку, как запрокидывал голову, а потом откусывал огурчик. Обычно даже не морщился. И никогда не оставлял бутылку на столе, а ставил её под стол или за диван, смотря где сидел. И трудно было уследить, сколько там еще осталось. Иногда мне казалось, что она бездонна. Или их было две?
Я пригляделась и поняла – на ковре под покрывалом валяется Гордей. Он лежал на животе, как подбитый самолет, раскинув руки в стороны. Только ладошки и затылок оставались неприкрытым. Кажется, он не дышал. Мне опять стало страшно. Я боялась к нему подойти и дотронуться, боялась увидеть его лицо. Из открытой двери доносился детский смех и какая-то дурацкая песня.
А потом в дом забежала Ева и села на него верхом. Гордей не шевелился.
– Папа спит, – сказала Ева.
– А что вы с ним делали? – спросила я.
– Картошку варили.
– А потом?
– А потом ели.
– А потом?
– Я ушла гулять.
– А папа?
– Он сказал, что скоро выйдет.
– Выходил?
– Я его ждала-ждала. А он уснул.
Ева, как кошечка, спрыгнула с него и забралась ко мне на колени.
– Мама, ты забыла снять туфли!
– Да, Ева, забыла.
– Наследишь, кто убираться будет? – важно спросила она, копируя мои интонации.
– Так тебе, наверное, придётся, – ответила я устало.
– А я не могу, мамочка, я же ещё маленькая,– возразила Ева. – только если с папой вместе.
– Да, было бы неплохо, а то я смотрю, вы тут повеселились.
Ева ещё понимала моей иронии. И про Гордея ещё ничего не понимала, она думала, что папа устал. Я говорила с ней и не переставала следить за Гордеем, пытаясь уловить хоть какие-то признаки жизни. Вдруг он громко икнул и повернул голову в нашу сторону. Мне стало страшно третий раз за вечер. Распухшее лицо напоминало другую часть тела, на которую обычно ищут приключений. И когда находят, то она выглядит именно так. Помято, бугристо и разноцветно. Но я облегченно вздохнула: жив.
– Пойдем, Ева, чаю, что ли, попьем.
– А там ещё шоколадка есть, папа велел тебе оставить! – сообщила радостно дочь.
«Лучше бы он мозгов себе трезвых немножечко оставил!» – подумала я. Но вслух сказала: «Спасибо, Ева, вы такие заботливые!».
Утром я собиралась на работу, а Гордей все еще лежал на ковре в столовой. Вечером я не стала его раздевать. Всё, что он смог – сильнее закутаться в покрывало и принять позу младенца. Кажется, ему было не так уж и плохо. Плохо отчего-то было мне.
– Папа заболел? – спросил Ева, разглядывая кокон на ковре.
– Да, золотце, у него помутнение сознания, – язвительно ответила я, надеясь, что адресат слышит.
– А это опасно?
– Да, дочь, так и без мозгов можно остаться.
– Вот вырасту, не буду так болеть, – сделала заключение Ева.
– Даже не вздумай! – погрозила я ей пальчиком.
Я вызвала такси, чтобы отвезти Еву к маме. Теперь родители жили в бабушкином доме, в Коромысловке, в 12 километрах от Вятанска. Извилистая асфальтовая дорога лежала среди полей, с одной стороны обрамленных хвойными лесами, а с другой – узкой лентой реки. Местами вятанские холмы превращались в американские горки, и сердце всегда замирало на одном из поворотом, за которым исчезал горизонт, а Коромысловка вырисовывалась разноцветным островком среди лесов и холмов.
Мама ничего не спросила про ранний приезд, только внимательно посмотрела на меня. С тех пор, как я уехала из дома, она всегда заглядывала в мои глаза с надеждой, пытаясь разглядеть в них только счастье и безмятежность, но их там давно уже не было.
В редакции я постаралась замаскироваться. Сидела и смотрела на пустой вордовский файл уже целый час, как будто могла там найти ответ. Мысль, которая свила в моей голове гнездо и даже вывела птенцов, была до безобразия простой: что делать? И эта мысль была бы правильной, если бы я добавляла «мне». Что делать именно мне? А я размышляла над тем, что делать Гордею, чтобы перестать пить.
Тогда я искренне верила, что могу убедить, уберечь, повлиять. Даже после вчерашнего. С кем он так напился? Почему не подумал о Еве? И обо мне? Ведь знал, что я обязательно расстроюсь, буду смотреть строго, а потом презрительно. Потом я буду говорить пламенные речи о вреде алкоголя, а он соглашаться и обещать, что все изменится, и что столько пить он точно не будет. Он обещает. Вот главное, за что я цеплялась. О том, чтобы пойти к врачу или закодироваться не было речи. Ведь он не алкоголик, в любой момент может бросить пить. Или все-таки уже не может?
Я набрала в поисковике знакомый запрос. Не осталось уже ни одной статьи, которую бы я ни прочитала. Я знала все безопасные нормы приема алкоголя наизусть и, наверное, уже сама могла вести наркологический прием. Но в то утро я все-таки разыскала то, о чем давно догадывалась:
«Алкоголь при распаде выделяет вредные для организма вещества, например, ацетальдегид. Поэтому никакая доза алкоголя не проходит безвредно. Не нужно обманывать себя некой пользой при малых дозах – если она и есть, она перебивается отравлением организма».
Это написал не врач и не нарколог, а бывший хоккейный судья и юрист Евгений Осинов, он обожал спорт и активный отдых. А я теперь обожала Евгения. Меня будто освежил легкий морской бриз, и я на минуточку подумала о безмятежном теплом море, а потом опять нырнула в море житейских проблем. Раз не помогают разговоры, буду подбрасывать факты. Была еще одна статья, которую я непременно хотела дать почитать Гордею. О пятничных алкоголиках. Обычно те, кто выпивает только по выходным дням, не причисляют себя к этой группе и очень заблуждаются. А они просто алкоголики выходного дня. О, как мне хотелось открыть на это глаза Гордею! Но в то же время идти домой не хотелось. Нам предстоял долгий и трудный разговор.
В конце рабочего дня я добралась до кабинета Сони, чтобы распечатать свой агитационный материал. Она уже раскладывала бумажки по местам, проверяла какие из цветов нужно полить и, судя по настроению, от работы была далека.
– Ты что, про алкоголиков статью пишешь? – спросила она, глянув на первый лист, появившийся из принтера.
– Если бы! – вздохнула я. – Исключительно для личного пользования, мой вчера так напился…
– Ну, бывает у мужиков, – невозмутимо ответила она, – ты зачем себя накручиваешь?
– Я думала, что со мной такого никогда не случится, Соня, что это из другой реальности, так может быть в кино или у соседей, но не у меня…
– Ну да, мы думаем, что мы принцессы, но на самом деле, обыкновенные бабы и мужики у нас тоже обыкновенные, среднестатистические, пьют не больше, чем другие. И потом, деньги ведь привозит?
– Да, но…
– Вот и радуйся, некоторые вообще не зарабатывают, – Соня сделала паузу и задумалась о чем-то своем. – Через сколько он уедет?
– Через две недели…
– Вот и прекрасно! А бумажку эту выбрось, не нервируй мужика! Или перед собой в кабинете повесь, чтобы в следующий раз, как соберемся, много-то не пили! – Соня уже стояла у двери и придирчиво оглядывала кабинет в поисках непорядка, но все было безупречно, даже газетная подшивка, которая щеголяла свежими прошнурованными номерами.
Домой я шла целый час, подбирая в уме нужные слова и выстраивая гипотетические диалоги. А у дома села на скамеечку в небольшом палисаднике и закрыла глаза. В воздухе пахло яблоками с соседнего участка, где-то надрывно лаяла собака. И опять эта песня, вчерашняя дурацкая песня.
– Ася, – услышала я хриплый голос, – привет…
Я резко открыла глаза. Передо мной стоял Гордей, все еще помятый, но уже не такой опухший, и держал букет из белых хризантем.
– Это тебе…
– Я догадалась. Но можешь подарить их себе, ты заслужил.
Конец ознакомительного фрагмента.