– Не лукавьте… – Гость вошел, прикрывая мягко дверь за собой в коридор, при этом в квартире не стало темнее – вошедший освещал весь её интерьер. – Этот номер знают все…
– Но не всем, видимо… с него звонят. – Любовь едва справлялась с волнением, прерывисто дыша.
– Это точно… – Голос гостя был звенящий, молодой. – Не каждому. Только тем, кто этого достоин…
– А вы жгучая штучка, проходите. – Любовь кивнула в гостиную, останавливая жестом попытку входящего разуться. – Не снимайте! Прожжёте мне еще ковер… Как дома будьте, располагайтесь. Я приведу себя в порядок…
Она прижалась спиной к закрытой двери в ванной и, стиснув зубы, беззвучно заплакала, съезжая по рефренной поверхности двери вниз. Это усилило ее дрожь. Страх. Паника.
Любовь все-таки смогла, дотянувшись трясущейся рукой, включить воду. Паром откликнулся горячий душ.
«Он вернулся за мной… Это все откровения Василию. И Василия со мной же. Помоги мне, боже!»
Она отшатнулась от двери, подымаясь, – та обожгла ей спину. Замерев от страха и повернувшись к «пылающей» поверхности двери, она смотрела на нее, боясь прикоснуться. Внутренне понимая, чувствуя, что за дверью стоит Он, то существо, то чудовище, что когда-то безвозвратно забрало ее родителей.
Любовь отшатнулась от зеркала с замершим в груди сердцем, едва повернувшись к отражению. Там был он. Только секунду, только мгновенье, за ее спиной. Не в том виде, в котором пожаловал к ней. А как пугающий размытый образ в цифре на фото с Василием. Оглянувшись, она не обнаружила никого. В отражении тоже. Только ее испуганное бледное лицо с широко раскрытыми глазами.
«Не покажи ему своего страха… Соберись, только в этом твое спасение!» – Она поискала на груди распятие святое, но вспомнила, вздохнув обреченно, что никогда его не носила. И крещеной даже не была!
Дрожащими руками Любовь накидала легкий макияж. Выключив воду, еще посидела пять минут, собираясь с силами. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, открыла дверь, перед этим осторожно трогая ручку боясь обжечься.
Незваный гость уже покопался в ее фонотеке и баре. Звучал давно ушедший в суициде Kurt Cobain. Вино плескалось в прозрачности бокала, а гость в манере сомелье дегустировал его.
– Чем обязана? – Любовь попыталась улыбнуться и не шататься при ходьбе.
– Вашим не в меру неуместным любопытством… – Он, отпив маленький глоток, поморщившись, отставил в сторону бокал. – Смотрите-ка, как любопытство созвучно с вашим именем и чувством, что люди бездумно в ранг особый возвели… Как будто любовь и любопытство – одно и то же. Не разделяете моего субъективного?..
– Если вы за этим только, – Любовь, глядя пристально в его горящие разноцветным огнем глаза, все-таки шатаясь, подошла к столу и налила себе в бокал вино кровавого цвета, – то можно было и не утруждаться подъемом по лестнице, я могла бы выслушать подобное с балкона.
Отвернувшись к двери балкона, гость вздохнул разочарованно.
– Тогда… – Когда он повернулся, его синий глаз потемнел до черноты, а зеленый пылал ненавистью не только к Любови, а ко всему живому на земле, – это было бы похоже, скорей, на серенаду…
– Отлично, мне никогда не доводилось… – Она предательски стукнула дрожащим бокалом в руке о зубы. – Может, спуститесь?..
– Это уже безвозвратно устарело… – он перебил ее и внезапно рассмеялся, а Любовь увидела вытатуированные шестерки на его зубах. – А вы похожи на свою мать! Та ещё чертовка…
– Из ваших уст звучит как комплимент. – Она понимала, что за сущность перед ней. – И я вообще-то ее дочь и априори похожа на неё, но я спрошу, так как, может, многого не знаю: чем же так похожа?
Любовь трясло, и это не укрылось от сидящего напротив, от него вообще невозможно было что-либо скрыть, как, впрочем, и он не скрывал этой своей особенности. Ей ужасно хотелось сесть – ноги подкашивались, но она пыталась до конца проявить демонстративную стойкость.
– Этим необоснованным и никчемным протестом… – Он улыбнулся, глядя на дрожащую коленную чашечку Любови, – таким обреченным действием – утопия…
– Но это же лучше, чем пресмыкаться, стоя на коленях. – Любовь революционеркой, словно перед казнью, гордо подняла голову.
– Вы сейчас о своем отце?
Любовь зарделась во вспышке гнева.
– Поясни!
– Ну… – Он улыбнулся, снова «зажигая» синее «пламя» второго глаза, – он просил и умолял… некрасиво как-то даже. А вот мать ваша держалась стойко, вполне достойно.
– Он умолял за себя?! – сквозь зубы процедила Любовь.
– Нет, но разве в этом суть?
– В этом! И только в этом. – Она поставила бокал, ощутив, как хмель обуял ее. – Я повторю вопрос! Зачем вы здесь?
– За вами!
– Забирайте! – Она налила себе еще бокал и осушила его залпом. – Только не ждите, я вряд ли буду пресмыкаться и молить…
Любовь дрожащей рукой достала сигареты, но не смогла высечь огонь из зажигалки. Она ее трясла, чиркая снова и снова, – безрезультатно. Внезапно сигарета в другой ее руке задымилась.
– Не благодарите… – Гость открытой ладонью подтвердил отказ. – Я этого и не жду от вас. Тем более и вам понятно, что мольбы и слезы перед финалом бесполезны. Но мне нужна не ваша банальная смерть. Необходимы вы живая, как существо – как человек.
– Зачем?
– Василий всё вам рассказал… – Он вздохнул, скорбно улыбаясь. – И вы, и я об этом знаем.
– Допустим. – Горечью табака першило в ее горле.
– Он забрал у меня Веру, женщину мою, бездушно-некрасиво дерзко… – Поднявшись, гость подошел к двери балкона, встав в ее проем, повернувшись к хозяйке спиной. – Признаюсь – это было больно.
– Но разве он ее не обменял в сделке вероломной? – Любовь взволнованно вздохнула, словно речь шла о ней самой.
– Может быть, и так… – Он посмотрел на циферблат «часов», высветившихся электронными цифрами на руке, – я не придал этому тогда особого значения, но впоследствии я понял – она стала мне крайне необходима…
– Как женщина? – Любовь, ощутив сухость в горле, сделала несколько глотков вина.
– Как вера. Как ее символ…
– И вы решили забрать в ответ у оппонента и любовь? – Любовь, медленно и смело ступая уже и не дрожа, направилась к высокому, статному, стоящему к ней спиной. – Как женщину или как символ тоже?..
Гость повернулся резко, перебивая в ней дыханье.
– Неважно как! Сам факт отвратен… – Его глаза горели сине-зеленым огнем, он словно пылал изнутри, обжигая стоящую в метре от него женщину. – Зачем он вам? Слабый, бесполезный, неприспособленный, ни на что не способный, ничто буквально…
– Знаете, – она закусила губу, глядя ему прямо в «пылающие» глаза, – так часто бывает – непропорциональность человеческих характеров и темпераментов в парах. Кому-то нужно спрятаться за сильной спиной своего мужчины и почувствовать себя слабой и защищенной. А такой, как я, необходимо доминировать, пусть даже мнимо… но вести за руку по жизни вечно сомневающееся «амбивалентное создание»…
Сделав шаг навстречу, он взял ее за руку возле локтя, обжигая через блузку.
– Он вас будет всегда сравнивать с ней и искать ее… но… – Он отпустил Любовь и направился к выходу. – Но Веру я не отдам ему. Он забрал себе ее чувства, я забрал ее саму. Только ваше согласие и любовь ко мне могут помочь разрешить этот конфликт интересов.
– Зачем?! – Она крикнула, взвизгнув, останавливая тем самым его. – Василий не будет страдать, потеряв меня, по-прежнему любя именно ее.
– Это не ваше дело! – Гость улыбнулся, повернувшись, сверкая всем, что в нем могло сверкать. – Я буду ждать. И вот еще… – Он «прожег» синим огнем гостиную, оглядев ее. – Не пытайтесь о моем визите рассказать ему. Не получится, только будете сами от этого страдать…
Любовь пала на диван. Чувствуя боль от ожога на своей руке. И полное бессилие. Внутреннюю опустошенность. И невидимую нить от потери родителей в прошлом, тянущуюся к Василию в настоящем.
Незапланированные потери
Василий со злостью захлопнул за собой дверь. Охранник постучал в стекло, грозя ему пальцем, как ребенку. Пришлось улыбнуться виновато и отойти от монолита здания.
Детская школа творчества. Кружок оригами. Он любил приходить сюда после каких-либо эмоциональных и физических потрясений. Он здесь восстанавливался, больше телом, чем морально. Хотя разве эти две вещи не взаимосвязаны? Если ваше тело в тонусе, то и ваше эмоциональное состояние на соответствующем уровне. И наоборот…
Почему оригами? Василий сам не знал. Может, потому что в остальных творческих мастерских бумагу беспощадно резали для аппликации или мочили, утяжеляя красками и пастелью…
Здесь из бумаги, формируя, создавали фигуры, да, беспощадно сгибая, но делая целостное, радующее глаз творение.
Василий, сидя в стороне от работающих детей и подростков, ощущал, как здесь его тело восстанавливается после размокания и даже не однократно после сожжения, последний факт он не мог никак с позиции химии и физики объяснить, но это работало, это помогало – детские руки восстанавливали своим творчеством из золы его возродившееся тело, формируя и делая его прочнее… Дети – не испорченные алчностью и стремлениями к славе творцы.
Руководители кружков привыкли к присутствующей «невзрачной тени» в классе. Через пару часов уже выходящим твердым, уверенным в себе глянцево блестящим человеком. Едва ли не офицером по выправке или спортсменом по форме тела…
Сегодня же, соскользнув с креста возле заброшенной церкви и пройдя, плутая, по парковой зоне, прислушиваясь к шепоту деревьев, направляющих его, и прислоняясь к ним для минимального восстановления, Василий пришел именно сюда. В школу юного творчества.
Он едва не упал на пороге. Дети завороженно сидели за компьютерами, а возле доски с электронной указкой вышагивал молодой человек студенческого вида. «Заумно» поправляющий периодически очки. Он лишь скользнул взглядом по Василию, застывшему в дверях, продолжая объяснения аудитории.
Дети, всегда радостно встречавшие Василия, даже не обратили внимания на полуживого, качающегося на ногах человека. Зато молодая руководительница, легко вытолкнув Василия в коридор, закрыла за собой дверь.
– Юлия Викторовна…
– Василий! – резкий взмах руки, её открытая ладонь перед лицом собеседника. – Это всего лишь пара уроков! Во-первых, преподаватель показал массу новых чертежей оригами и программу, позволяющую самому ребенку лично создавать чертеж той или иной фигуры… – Когда она говорила, зрачки ее зеленых глаз сужались и расширялись, губы сжимались и разжимались в том же алгоритме, только с опозданием в секунду. – Во-вторых, это хранение их работ в 3D формате в файлах, для детей это необходимо! В-третьих, сами дети просто в восторге от подобного обучения, как и их родители, ну а про нашего директора и говорить нечего…
– А где?.. – Василий вяло шевельнул языком.
– У него отпуск. – Она положила ладонь на грудь Василию, похлопав по ней перед этим слегка. – Да вы не переживайте так; мы все вместе с вами вернемся к «рукоделию». Это просто… – она развела руками в стороны, впервые совпадая расширением зрачков со сжатием морковного цвета губ одновременно, – очередная фаза развития оригами. Вы же сами должны это понимать, как человек адекватный…
Как человек адекватный, Василий верил своим глазам, и он, войдя в класс перед этим разговором, сразу обратил внимание на груду бумажных поделок детей, хаотично ссыпанных в заднем углу помещения. Там же пачка сваленных журналов и книг по обучению искусству оригами.
Он, доехав до дома культуры, где проходили уроки детского художественного обучения, финансируемого Василием, обнаружил не менее удручающую картину.
Дети в 3D-очках перед двумя большими экранами с джойстиками в руках играли, издавая восторженные крики. Мальчики в одной части класса перед двухметровым экраном играли в футбол, а девочки во второй части класса бродили по джунглям аватарами.
Грудой лежали принадлежности юных художников возле окна в центре класса. Пюпитры, краски, кисти, большие листы бумаги…
Тоскливый взгляд Василия на художественный хлам перехватила руководитель кружка – в прошлом отличница школы искусств.
Она бесцеремонно вытолкала Василия из класса.
– Не поверите! Дети несказанно рады. – Она стискивала зубы, играя желваками на своих покрытых веснушками щеках и щелкая пальцем правой руки, цепко глядя Василию в глаза. – Ожили, в них столько энергии, гиперреактивность… И опять же родители довольны – не надо стирать одежду и отмывать тело и лица детей от красок…
Это говорит художница с высшим образованием… Еще недавно умиленно заявлявшая о спокойствии умиротворенности детей, занимающихся художественным творчеством. О ее отдыхе на проводимых с ними занятиях.
Василий посчитал продолжение разговора бесполезным, как и посещение остальных творческих кружков. Достаточно было только звонков – из трубки телефона «лился» все тот же расписанный в ярких красках «неописуемый восторг».
Вечерело. Дом Любови находился ближе, чем его собственный. Такси и общественный транспорт он отверг сразу. Там бы не хватило воздуха. Его легкие, словно намокшая пачка газет, с трудом раскрывались слипшимися страницами для поглощения кислорода.
Он шел от скамейки к скамейке старым дедом в свои тридцать с хвостиком, присаживаясь, едва не умирая. Отдохнув, следуя дальше. Не обращая внимания на прохожих, восторженных весною и ее красками цветения, счастья и теплых чувств.
Любовь открыла с заплаканным лицом, врата домашнего тепла перед пришедшим раскрывая. Ее страдания он прикинул на себя, словно единственный был в мире, по кому страдать возможно.
– Ты что-то долго… – Хозяйка вытерла мокрую щеку рукой, всем видом давая понять – вопросы бесполезны.
– Издалека… – Василий, входя, ойкнув, подвернул ногу на пороге.
– Откуда Волга?..
– Не река. – Он встал на пороге ванной. – Да и не такси. Послушай… мне не до лирики сейчас.
– Да я тоже не с вечера встреч забытых временем поэтов. – Любовь погладила его нежно по спине. – Чистое все там же…
– Твой фен?
– Ого! – в ее голосе внезапно раздался игривый задор. – Я на ролевые игры и не рассчитывала даже…
Василий резко обернулся к ней. Встреча взглядов. Понимание.
– …Прости, он справа в угловом шкафу. – Она закрыла за Василием дверь. – Я приготовлю ужин и вино открою…
Он долго сушил тело феном. Подставляясь потоку теплого воздуха. Закрыв глаза, представляя себе южный ветер морского пляжа.
Он вряд ли мог подумать когда-либо, что возненавидит воду. Мальчишкой не покидавший моря, рек и озер, открывая сезон ранней весной и закрывая поздней осенью, согреваясь после плавания возле костра. А купание в Крещение?..
Теперь обе стихии были для него ненавистны. В огне он сгорал. От воды, намокая, тяжелел и не мог полноценно функционировать.
«Спасибо тебе, Грюмо!» – Василий улыбнулся собственному отражению в зеркале.
Любовь поработала над собой и ужином. Потягивал приятно саксофон в составе симфонического оркестра. Вино потягивал Василий, глядя на благоухающие лавандой свечи.
– Выглядишь, конечно… – он, насколько мог, вложил интонацию восхищения в недосказанный комплимент.
– Ты тоже гораздо лучше, свежей по крайней мере… – Она поправила выбившуюся прядь темно-огненных волос. – Почти семейный вечер – ужин, вино, опять же свечи…
– Да уж… – согласился Василий, – как в романтическом кино.
– Тебя что-то гложет… – Любовь отставила в сторону полупустой бокал. – Есть что рассказать?
– Я не нашел его! – Василий отвернулся к появившейся в окне розовой луне. – Хотя он был где-то рядом, я чувствовал его присутствие, как раньше, такое не забудешь… – Он повернулся к Любови, оторвав взгляд от наполовину спрятавшейся в темном ночном облаке луны. – Пока я там в ночи плутал в поисках ответов, он побывал уже везде, смещая меня с позиций, мнимо прочных, надо отдать ему должное: он гениально прост в своих атаках, хотя что-то есть в них новое, похожее на расчёт… Ты в порядке?
Любовь, слушая его, заламывала руки, словно человек, пытающийся сказать что-то важное, и судя по выражению лица, это было далеко не признание в любви.