– А как мне вас называть? – снова спросила она, но на этот раз без желания уколоть. Яна просто ждала ответа – и не без толики любопытства. В Оссии она всегда обращалась ко всем взрослым, кроме матери, по имени-отчеству. Но на бейдже Щумана отчества не было – за время допросов она выучила написанное там назубок. Здесь, в Ерлинской Империи, властным мира сего говорили нейтральное «господин». Другого варианта ни вспомнить, ни придумать Яна не могла.
– Просто Арсений, – ответил он, прерывая её размышления. – Просто Арсений, Яна… Андреевна.
Щуман пожал плечами – видимо, своим мыслям, – смахнул со скамейки еловые иголки.
– Так на что, по-вашему, реагирует пхоноскоп?
– Не знаю. Никогда не задумывалась. Мне всегда казалось, что у рейдовиков есть списки, которые закладываются в базу пхоноскопа, и он как-то распознаёт запрещённые предметы…
– Думаете, изрисованная закладка есть в такой базе?
– Не знаю. Иногда их выбор меня смущает. То есть я понимаю, когда они забирают фотографии или дневники – это действительно мощные материалы, с ними бывает столько всего связано. Но когда хапают ручки, крема, закладки – это же бред!
– Вы хорошо сказали – «мощные материалы», «столько всего связано». Ключ в этом. А вот идея с базой и списком не верна. Сложи́те мозаику, Яна Андреевна. Догадаетесь?
Ей не хотелось думать; голову словно набили ватой, по телу разлилась слабость – свежий воздух после долгого пребывания в помещении действовал, как едкая отрава. Но и выглядеть в глазах Арсения дурой Яне тоже не хотелось. Подцепив носком кеда снежный камушек, она предположила:
– Может, в их перечне не конкретные предметы, а ситуации, в которых эти предметы обнаружены?
– Ближе. Но не то.
Яна пожала плечами. К чему весь этот разговор? Такое чувство, что Щуман выбалтывает ей государственные тайны. На лавочке, под елью, арестованной девчонке, резидентке другой страны.
– Ладно. Скажу. Хотя уверен, вы догадались бы сами, если бы как следует подумали. Пхоноскопы считывают не заранее определённые образы, а эмоциональный фон объектов. Его силу, интенсивность, мощь. Там, где он превышает порог, пхоноскопы сигналят. Так рейдовики определяют, какие материалы нужно изъять.
– Как просто. И что они делают с этими материалами потом?..
– А это, милая моя Яна Андреевна, самое интересное. Помните, я сказал, что эмоциональный заряд можно переносить на другие вещи? Так вот. Не только на вещи. – Щуман сделал паузу. Щурясь, посмотрел вдаль. – Дело в том, что эмоциональный заряд можно переносить на людей.
– Что?.. – переспросила Яна. Ей вспомнился опыт с уроков физики, с эбонитовой палочкой и шерстяной тряпкой. Если потереть одно об другое, возникнет электричество. Глазами ничего не увидишь, но на картинке было нарисовано, как крошечные минусы и плюсы перескакивают с эбонита на шерсть. – Минусы и плюсики?
– Что? – в свою очередь растерялся Щуман. Посмотрел на неё, как на чокнутую. – Какие плюсики?.. Я говорю о переносе эмоционального заряда. У него нет знака. Он универсален. Разница только в объёме… Если его много – можно снять и перенести много. Если мало – можно даже не пытаться: всё равно при переносе бо́льшая часть соскользнёт, останутся, как говорят в Оссии, одни слёзки…
«Одни слёзки», – как в тумане, повторила про себя Яна. Да, после рейдов оставались одни слёзки…
– А теперь представьте, – Щуман придвинулся к ней, заговорил тише, – представьте, что этим зарядом можно воздействовать на человека.
Яне в голову снова пришла аналогия с электричеством, на этот раз – очень жуткая: электрический стул.
– Можно предложить ему испытать ту или иную эмоцию. Или не предложить, а заставить.
– Всё насильно радостные? – пробормотала она, пытаясь осмыслить странные щумановские пассажи. Как можно насадить, предложить, заставить испытать чувство? Это же не материальное вещество, не шапка, которую можно надеть на голову.
– Радостные. Или безразличные. Или мотивирующие на работу, – произнёс Арсений. И Янины мысли наконец очнулись: побежали, перегоняя друг друга, толкаясь, взахлёб вырываясь наружу.
– Хотите сказать, вы заставляете кого-то работать? Как рабство, только ошейники не железные, а эмоциональные?
– Не так грубо, но суть вы уловили, – кивнул Щуман. – Только это не рабство. На экспериментальных фабриках, где этот метод применяют, созданы отличные, максимально продуктивные условия труда. Питание, отдых, медицинское обслуживание. Ежедневный скрининг. В цехах постоянно мониторят качество воздуха, температуру… Все довольны.
– Да ну? И рабочие тоже?
– Конечно. На них ежемесячно переносят эмоциональный заряд-удовлетворение.
– А какие ещё есть… заряды?
Щуман посмотрел на неё странно; во взгляде мелькнуло подозрение.
– А сами как думаете?
– Я, – сдержанно ответила Яна, – такими извращёнными размышлениями не занимаюсь.
– Наши инженеры и психоаналитики работают над этим очень плотно, – медленно произнёс Арсений. – На то, чтобы синтезировать из заряда новую эмоцию, уходит в среднем несколько месяцев. Сейчас есть удовлетворение, мотивация, бодрость, сила и симпатия.
– Как интересно, – протянула Яна, лихорадочно соображая: это прорыв в науке или портал в ад?
– Ещё бы, – кивнул Арсений. – Многообещающая область. Конечно, не все синтезированные заряды можно назвать эмоцией в чистом виде. Но в данном случае это неважно. И я хотел бы, – он сделал паузу, быстро косо глянул на Яну, – чтобы вы сотрудничали с нами в работе над этим.
Яна открыла рот. Уставилась на Щумана.
– Что это значит?
– Я хочу, чтобы вы сотрудничали с нами. Вы четыре месяца имели дело с материалами на куда более глубоком уровне, нежели оссийские обыватели. Вы интуитивно употребили по отношению к материалам слова «мощь» и «связь». Велика вероятность, что на таком же интуитивном уровне вы сможете эффективно работать над более тонкими промышленными задачами.
– Вы вербуете меня? – спохватилась Яна.
– Вербовать – значит, склонять на свою сторону. А я просто говорю о том, что буду рад, если мы станем коллегами. Помните, в нашу первую встречу я обещал, что будем сидеть за соседними столами? Мои предположения подтвердились, вы подходите. Вы думаете, я и другие специалисты комплекса просто так общались с вами так долго? Снимали данные, записывали ответы, анализировали ваши реакции и эмоциональные показатели?.. Мы изучали вас, Яна. Вы почти идеальны – я имею в виду, почти идеально подходите на роль участника программы по зарядам.
– Почти? – только и нашлась что ответить она.
– Процент трений есть всегда. Так что? Как смотрите на это?
– А что вы предлагаете взамен? – шёпотом, натягивая на руки рукава его пиджака, спросила она.
– Полную реабилитацию. Перспективную работу в психофизиологических лабораториях. Достойную оплату. Более чем достойную. И, конечно, возможность не обнуляться каждые два года.
– Ничего, что мне семнадцать? Вас не смущает такой юный возраст сотрудников?
– Ни грамма. Мы ориентируемся не на возраст, а на компетенции.
– Но у меня нет никакой компетенции.
– У вас есть интуиция.
– Мало верится, что вам этого достаточно.
Щуман выпрямился и резко, гневно выдохнул:
– С вами непросто, Яна. Честно сказать, я был уверен, что, как только упомяну про отмену обнулений, вы согласитесь тотчас.
– С чего мне вам верить?
– Я не хотел бы прибегать к этому. Но вы знаете, что в наших руках есть кое-что, благодаря чему мы можем рассчитывать, что ваши решения будут… обдуманными. Кое-что или кое-что, вернее. Ира, иди сюда.
Яна застыла.
Из-за купы елей появилась невысокая, полноватая женщина в светлом пальто и широкополой, скрывавшей лицо шляпе. За руку она вела Ирину – серьёзную и совершенно спокойную.
– Ира?..
Сестра была в аккуратной голубой курточке и тёмно-синих джинсах. Из-под низко надвинутой шапки выбивалась чёлка; Ирина глядела себе под ноги, выбирая сухие нескользкие места, чтобы ступить. Когда она наконец подняла голову, Яне на миг показалось, что Ирка её не узнала.
– Яночка? – завизжала Ирина и кинулась к сестре. Взобралась на колени, обвила руками и крепко сжала. У Яны перехватило дыхание; несколько секунд она только сглатывала и беззвучно открывала и закрывала рот, словно рыба. Она попыталась высвободить руку, чтобы вытереть слёзы, но Ира вцепилась в неё, будто боялась, что если отпустить – Яна пропадёт.
– Ирочка… Ирка…
Яна стянула с неё шапку и, прижимая к себе, гладила сестру по волосам, вдыхая слабый, знакомый запах. У неё никак не получалось взять себя в руки; она говорила себе, что рядом Щуман, что надо что-то сделать, что-то ответить или предпринять, может быть, схватить сестру в охапку и броситься прочь… Но ощущение, что Ира рядом – тут, в её объятиях, тёплая, живая, – было таким одуряющим и мощным, что ей хотелось так и застыть – навсегда-навсегда, и чтобы больше никаких, никаких мыслей… Ничего…
– Яна Андреевна, – тихо позвал Щуман, но она проигнорировала, предпочла не услышать, всем существом впитывая близость сестры, что-то бормочущей, уткнувшейся ей в грудь.
– Яна, – ещё тише повторил он и коснулся её плеча. – У нас не так много времени. Я очень рад, что вы встретились с сестрой, но…
– Спасибо, – хрипло выговорила она, собрав все силы, но так и не смогла оторваться от Ирины.
– К сожалению, не в моей власти оставить её здесь, с вами прямо сейчас. Но если вы согласитесь…
– Я согласна, – прошептала она, ещё теснее прижимая сестру к себе. – Согласна…
– Готовы заключить с нами договор?
– Да…
– Хорошо. – Говорил Щуман сипло и необычно мягко; Яна зажмурилась, чтобы не видеть в его лице сочувствия и участия. – Хорошо… Но прежде чем мы официально заключим договор – между вами и правительством Ерлинской Империи, – нужно уладить последнюю формальность.
– Какую? – пробормотала Яна. Ира переплела свои розовые пальчики с крохотными ноготками с её пальцами; Яна сжала руку сестры и наконец подняла глаза: – Какую?..
– Я должен проверить некоторые вещи, связанные с вашим прошлым. Сделать это можно будет только послезавтра. К сожалению, иначе никак. Но сразу же, как только мы это сделаем, вы смо…
– Я уже слышала это, – стальным голосом произнесла Яна. – Я уже слышала это тысячу раз. И каждый раз вы меня обманывали.
Если бы не сестра, она бы уже кричала, рвала и метала от бессилия и своей подвластности этой бесчувственной ерлинской машине с улыбающимся лицом Арсения Щумана. Но ради того, чтобы Ира не догадалась обо всей шаткости их положения, она сохраняла ровный голос и почти спокойный тон.
– Но ведь вот она – ваша сестра, – касаясь капюшона голубой ириной куртки, ответил он. Яне показалось очень неправильным, даже жутким, что Щуман способен дотронуться до Ирины. Она выставила руку, словно пытаясь загородить сестру.
– Она может побыть со мной до тех пор, пока вы не выясните и не уладите все формальности?
– Нет.
– Почему?
– Я не могу похвастаться тем, что вижу вас насквозь, Яна. Но я потратил много времени и сил, чтобы изучить вас. Я уверен: окажись в вашем распоряжении хотя бы день, вы придумаете, как… как устроить нам весёлую жизнь.
– Это верно, – прошептала Яна и, не в силах сдержаться, всхлипнула. – Хотя бы один день…
– Отпустите Иру. Вы увидитесь с ней очень скоро. Нам будет, чем заняться до послезавтра, я вас уверяю. Вы не успеете заскучать.
Она прерывисто вздохнула и рывком отстранилась от Ирины. Поймала её взгляд. Кое-как улыбнулась:
– Ничего не рассказываешь, Ирка… Как ты? Не обижают?..
– Мы попросила её не говорить ничего о том, где она находилась всё это время, – не давая Ире ответить, произнёс Арсений. – Это из соображений её и вашей безопасности. Поэтому, прошу, не надо выпытывать подробности. Я доверяю вам, Яна… У вас десять минут.
Он кашлянул, поднялся со скамейки и отошёл к ближайшему фонарю – не слишком далеко, но достаточно, чтобы не слышать, о чём они шепчутся.
– Ирка… Они не обижают тебя?
– Нет.
Глаза у сестры как будто потемнели с последней встречи – стали изжелта-зелёные, почти карие, как перезрелый крыжовник. У самой Яны глаза всегда были зелёно-серыми, словно у кошки.
Ирка снова прижалась к ней и спросила куда-то в плечо:
– Ты видела маму?
– Нет…
– А мне пришло от неё письмо.
– Письмо? И что в нём?
– Она прислала мои рисунки. Представляешь?
– Твои рисунки?..
Сердце у Яны сжалось. Она представила, как рейдовики (или кто-то ещё; может быть, сам Арсений) рылись в их комнате, потрошили шкаф, стаскивали с кровати линялый матрас. Как Ирины рисунки, которые она так трепетно прятала и хранила, красно-белыми птицами разлетались по полу, как на них опускались влажные чёрные подошвы… Эти испачканные бумажки даже не изъяли – к чему теперь; а потом мать, сидя на корточках, всхлипывая, собирала листы и рассматривала их, отводя от лица выбившиеся пряди…
– Они у тебя?
– Нет. Забрали. Но я успела посмотреть. Я и не знала, что ты хранишь их…
– Ир… – растерянно, с удивлением понимая, что не знает, что говорить, прошептала Яна. – Там, где ты сейчас… Нормально кормят? Не мёрзнешь?.. Всё хорошо?
– Да, да. – Сестра отвечала рассеянно, тоже растерянно, теребя рукава щумановского пиджака. – Всё хорошо… Но без тебя очень скучно. Что они сказали тебе? Что будет дальше?
– Я не знаю, – покачала головой Яна, усаживая Ирку себе на колени и утыкаясь в её волосы. – Не знаю, Иринка…
– Ты хочешь домой? – спросила сестра.
– Нет. Нет, не хочу. Зря мы сбежали, что ли?
– Тебе здесь больше нравится? Чем дома?..
– Н-не знаю. Я им помогаю… Они хотят, чтобы я работала с ними… Тогда они разрешат, чтобы мы с тобой жили вместе…
– А ты будешь с ними работать? Да? Пожалуйста?..
– Да… да… Буду… Ты веди себя хорошо, не зли их… Я так скучаю по тебе, Ирка…
Щуман громко откашлялся. Краем глаза Яна заметила, что он повернулся и медленно пошёл к ним.
– Пожалуйста, не зли их! Ничего не спрашивай про маму или про меня… Я боюсь, они могут из-за этого не разрешить нам…
Ира заплакала. Яна на автомате сунула руку в карман пиджака и обнаружила там пачку бумажных салфеток. Вынула платочек и протянула сестре.
– Высморкайся… Всё будет хорошо, Ириска… Не плачь…
Арсений был уже на половине пути. Яна стиснула сестру в объятиях, не соображая, что ещё сказать, что сделать.
– Ну-ка, Ирка, не плачь… – гладя её по спине и глотая слёзы, бормотала она. – Послезавтра… Мы увидимся, и всё будет хорошо… Не плачь, пожалуйста, Ира…
– Яна Андреевна, пора.
Из-за елей снова появилась женщина в светлом пальто. Кивнула Щуману и улыбнулась – сначала ему, потом Ирине. Яна, яростно гадая, как можно улыбаться такому человеку, попробовала отцепить от себя сестру, но та словно приклеилась. Пиджак Арсения весь был в тёмных влажных пятнах.
– Ирочка, иди с ней, пожалуйста, – срывающимся шёпотом упрашивала Яна. – Пожалуйста… Не плачь, Ирочка…
– Я не хочу, не хочу, не хочу! – громче и громче всхлипывала сестра.
Женщина в пальто подошла и попыталась взять Иру за руку.
– Пойдём, Ириш.
Ира вырвалась и заголосила ещё пуще. Яна утёрла слёзы и хрипло, твёрдо попросила:
– Ирочка, давай… Скоро-скоро увидимся. Иди, хорошая моя.
– Пойдём, – подхватила женщина. – Бисквиты с кремом. Ты же помнишь, я обещала бисквиты с кремом…
К чести Иры, она не купилась на бисквиты. Но её хватка ослабла, будто она обессилела от рыданий. Яна осторожно расцепила Ирины кулачки и оторвала её от себя. Беспомощно повторила, глядя, как женщина, взяв сестру под мышки, словно мешочек, стаскивает её с её колен:
– Скоро-скоро увидимся…
Глаза у Иры блестели, по щекам катились крупные, как горошины, слёзы. Чёлка слиплась, капюшон сбился, и взгляд был совсем как у маленькой ламы.
Яна истерично всхлипнула от этого неуместного сравнения. Иру наконец отцепили. Женщина на руках унесла её за ту же купу елей, из-за которой они появились. Словно белая ведьма утащила сестрёнку в лес.