Ольга Чашкина была высокой, стройной, с маленькой змеиной головкой и красивыми руками. Одевалась ярко и вычурно. Поначалу довольно дешево, но со временем и утолщением ее кошелька наряды ее приобретали все больше строгости и вкуса. Характер у нее был неуравновешенный, и ей явно не хватало воспитания. Но что она твердо усвоила, что никакая лесть не кажется людям безмерной. Не нужно жалеть ее, как говорил Шопенгауэр, ведь лесть фальшивая монета. Второе правило, которым руководствовалась Ольга Чашкина, – это быть на виду у начальства, искать с ним встреч и сближений любыми способами. Третье правило она почерпнула на курсах, организованных американским общественным институтом, эмиссары которого наводнили Россию в годы перестройки. Оно гласило: пиарь себя, потом место, в котором работаешь, а потом уже то, чем занимаешься. Вооруженная современной стратегией делания карьеры, Оля Чашкина начала службу с Дома композиторов, а потом переместилась в крупный концертный зал, и в данный момент занималась подсиживанием старой директрисы. По большому счету, ей было все равно: чем руководить, но руководить она должна была обязательно, иначе ее неистраченная на личную жизнь и материнство энергия могла взорвать ее не очень крепкую голову.
Вот таким был круг наследников Майи Борисовны. Она вспомнила, как разочарованы были эти родственники год назад, когда выяснилось, что Василий Иванович все имущество безраздельно оставил ей, своей жене, не оговорив право других на какую-нибудь его долю. Ольге он завещал солидную сумму денег, превратившуюся в ничто, после дефолта, последовавшего вслед за смертью Василия Ивановича.
Строго говоря, наследниками Майи Борисовны были только ее брат и сестра. Умри она без завещания, все достанется им. Но Майя Борисовна не делала различия между своими родственниками и родственниками мужа, тем более, что и тех, и других не любила. Была она по натуре человеком мягким и никому бы не призналась в своей неприязни открыто, но себе отдавала отчет, что видеться с ними ей не хочется. Сестра была откровенно завистлива. Брат шокировал ее своей грубостью и излишней прямотой. Много раз прямо говорил, что она обязана завещать ему гарнитур для гостиной из карельской березы в стиле ампир и настольную лампу на малахитовой подставке. В свои редкие визиты к сестре он каждый раз поглаживал и ощупывал эти «свои» вещи, страшно раздражая этим Майю Борисовну.
Но более всего не лежала ее душа к Юленьке. Если от остальных своих родственников Майя Борисовна знала чего ожидать, то эта вкрадчивая, приторно вежливая девушка была не понятна и внушала своей тетке стойкую неприязнь. Внешне она не выделялась ни в ту, ни в другую сторону, была ни хорошенькой, ни уродиной. Среднего роста, с хвостиком бледно-желтых волос, в круглых очечках на глазах неизвестного цвета, с круглыми щечками и средне статистическим носом, была она невыразительной и незаметной. Говорила негромким голосом, никогда его не повышая, никогда не выходя из себя. Ни восторга, ни негодования никогда не выражала, видимо, относясь ко всему равнодушно. Родителей, похоже, не любила, да и любила ли вообще хоть кого-нибудь, кроме себя? Придраться, однако, было не к чему. Всегда вежливая, спокойная, ровная.
Тайна Юленьки состояла в том, что единственным интересным для нее субъектом была она сама. Ко всем своим пристрастиям и желаниям она относилась очень внимательно. Любила хорошо покушать, любила удобства и комфорт, а также душевное спокойствие. Из-за этого, последнего, она старалась не раздражать окружающих, хотя была к ним совершенно безразлична. Палатки, плацкарты, стройотряды – все это было не для нее. Компаний она тоже не любила, но если куда-то звали, шла, чтобы не выделяться. Молодые люди ею не интересовались, да и она ими тоже, признаться. И молодых девушек вокруг себя, и парней считала неинтересными. Она моментально вычисляла слабости других. Эта – кокетка, этот – напыщенный дурак, эта – закомплексованная прилипала. Слабостей не было только у самой Юленьки. Себя она считала безукоризненной и уважала.
Вот эта Юленька и стала бывать у Майи Борисовны после смерти Василия Ивановича с завидным постоянством. В первые месяцы, сраженная горем вдова, стеная и плача, могла сказать много лишнего при посторонних, а посторонней, чаще всего, при ней была Юленька.
Размышляя обо всем этом, Майя Борисовна с привычной ловкостью перетирала тарелки вэджвудского фарфора, восхищаясь безупречным вкусом своего покойного супруга.
– Вэджвуд отдам в музей, – думала она, – Для этих троглодитов слишком жирно. Василий Иванович любовно, вещичку к вещичке собирал свои сокровища по комиссионкам и по частным квартирам всеми забытых старушек. Комиссионки до и после войны ломились от стильной мебели, фарфора, бронзы. Да вот и сейчас, снова, они ломятся. Видимо, уже последняя волна. Но сейчас что, ошметки былой роскоши. Раньше вон модерн не считали ценным, разве только авторские вещи. А сейчас он лакомый кусок, даже тиражный, даже промышленный. Сколько же всего было в Петербурге сокровищ, если после всех войн и революций, вывоза за границу и сталинского террора, да, наконец, и просто по прошествии столетий, столько всего еще осталось. Впрочем, по настоящему редких и хороших вещей немного. У них вот с Василием Ивановичем и мебель, и прикладное первосортные. Но по настоящему редкая и, по большому счету, дорогая вещь – только одна. Это юсуповский фермуар, как они его называли.
Представлял он собой колье из изумрудов и бриллиантов и таких же к нему серег. Колье было собрано из изумрудов в три-четыре карата каждый, окруженных розетками из бриллиантов, а по низу, в качестве своеобразной бахромы были прикреплены алмазы каплевидной огранки. Застежка, которая, собственно и называлась фермуаром, находилась сбоку и представляла собой изумруд в шестнадцать карат. Этот камень и был главным сокровищем. Серьги также были в виде миниатюрных бриллиантовых розеток с изумрудом посредине и алмазной каплей на конце. Камни были прекрасные, беспорочные, чистой воды, и по оценке специалистов стоил этот убор миллион двести тысяч долларов. Хранился он в палисандровой шкатулке, обитой изнутри черным бархатом. Сама шкатулка была спрятана в домашний сейф, вделанный в стену за висящим зеркалом.
Майе Борисовне вдруг захотелось увидеть эту немыслимую красоту. Василий Иванович неохотно вынимал из сейфа палисандровый ящичек и ни разу не позволил ей надеть украшения при людях. И о происхождении этого сокровища он говорил невнятно. Будто бы передал ему на хранение шкатулку его коллега фотограф перед отправкой на фронт. А сам с войны не вернулся. Вроде бы и из семьи этого фотографа никого не осталось. То ли умерли в блокаду, то ли сгинули еще до войны. Как он попал в руки приятеля Василия Ивановича, история умалчивает. Редко покидал фермуар ячейку сейфа. Майе Борисовне показал его муж не в первый год брака.
Майя Борисовна подошла к секретеру в стиле Буль, нашла в одном из ящичков хитрый стальной ключик и отперла сейф. Палисандровая шкатулка лежала обычно на нижней полке, в самой глубине. Сверху лежали футляры с более ординарными украшениями. Да и тех было немного. Несколько колец, три пары серег (две из них советской работы), сломанная брошь и недорогой золотой браслет с эмалевыми вставками. Честно говоря, Василий Иванович не слишком баловал молодую жену подарками, предпочитая тратить деньги на предметы обстановки. Старался создать иллюзию барской квартиры Х1Х века.
Нетерпеливо отодвинув бархатные коробочки, Майя Борисовна просунула руку поглубже, но не нашарила знакомой шкатулки. Она заглянула вовнутрь, но там ее не увидела. Тогда она стала обшаривать верхнюю полку с какими-то папками, конвертами и сильно похудевшей пачечкой денег. Палисандрового ящичка не было и там. Он как сквозь землю провалился.
Вдруг тишину квартиры нарушил резкий телефонный звонок. От неожиданности Майя Борисовна подпрыгнула. Она быстро закрыла сейф и подняла трубку. Звонила Нелли Яковлевна с Литмостков. Сообщение было странным и неприятным. Какие-то хулиганы нарушили могилу Василия Ивановича. Если бы не только что сделанное открытие пропажи главного сокровища, Майя Борисовна немедленно бы помчалась на Литмостки выяснять, что случилось. Но сейчас мысли ее были целиком заняты пропавшим фермуаром. И большее несчастье поглотило меньшее. Нелли Яковлевну она выслушала как-то тупо. Договорились, что та ей позвонит, когда что-нибудь выяснится. А Майя Борисовна свой визит перенесет.
Нетерпеливо положив трубку, обескураженная женщина вновь поспешила к сейфу. На этот раз она решила действовать не спеша. Ведь не могла же куда-то деться из запертого сейфа заветная шкатулка! Но шестым чувством, вопреки логике, она уже знала, что шкатулки ей не найти. Она вытащила из стальной коробки все ее содержимое, перетряхнула все бумаги, Обшарила все углы. Шкатулки не было. Машинально складывая все назад, Майя Борисовна кинула взгляд на содержимое бумаг. В папках хранились какие-то старые облигации, в конвертах какие-то негативы.
– Это подождет, – подумала Майя Борисовна, – Надо найти фермуар.
Тем временем подошло время обедать, но есть совсем не хотелось. Майя Борисовна сделала себе кофе и задумалась над чашкой. Со смерти Василия Ивановича прошел почти год. За это время к сейфу никто из посторонних и близко не приближался. Сама она открывала сейф лишь для того, чтобы взять оттуда деньги. Шкатулку не трогала, не до того ей было. Может, это сам Василий Иванович вынул фермуар и отдал кому-то, или перепрятал. Кто может об этом знать? Перед смертью он ничего не говорил ни о шкатулке, ни о другом имуществе. Только гладил ее руку и просил похоронить его на Литмостках, не жалеть денег на похороны и устроить достойные поминки. Завещание свое он показал ей еще раньше. Хранилось оно в том же сейфе, в простом конверте из бумаги крафт.
Майя Борисовна стала вспоминать, с кем встречался муж перед самой своей смертью. Болел он недолго, а слег совсем всего недели за две до смерти. И в эти две недели у него перебывали многие, приходили прощаться. Майя Борисовна, оберегая покой мужа, строго регламентировала эти визиты. Все же они записаны в ежедневнике! Надо только найти его и просмотреть все записи по дням. Мысленно она похвалила себя и мужа за привычку ничего не выбрасывать. Василий Иванович хранил каждую квитанцию из комиссионного магазина, каждую расписку о получении денег при покупке у частных лиц. Таких бумажек сохранились горы. Они все были рассортированы по годам и разложены по ящичкам секретера. Ежедневники, записные книжки и календари хранились в итальянском сундуке.
Ежедневник она нашла довольно быстро. Слег Василий Иванович во второй половине августа, но Майя Борисовна просмотрела и два предыдущих месяца. По очереди перебывали все родственники. Даже клуша ее сестра поднялась и посетила Василия Ивановича вместе со своим мужем- солдафоном. Два раза в последний месяц жизни Василия Ивановича наведывался Игорь. И так совпало, что был он и накануне смерти. Оля посетила дядю два раза в его последние предсмертные дни. Приходили также отец и сын Григорьевы, много лет проработавшие со Стручковым. Раз приходила лаборантка с кафедры истории искусства подписать какие-то бумаги. И несколько раз появлялся в их доме довольно неприятный тип, прежде незнакомый Майе Борисовне. Суетливый, шумный, простовато-компанейский некто Саитов. В нем струилась кровь какой-то редкой закавказской народности и не то румын, не то молдаван. Про себя Майя Борисовна звала его татарином. Он совершенно не подходил ни к их дому, ни к самому Василию Ивановичу, барину и эстету в душе.
– Кто же из них хоть что-нибудь знает о фермуаре? – думала Майя Борисовна, – С кого начать расспросы и как? Ведь при жизни мужа они никому не говорили о подлинном сокровище, хранящемся у них в сейфе.
Тишину вновь нарушил резкий звонок, на этот раз дверной. Майя Борисовна прервала свои невеселые размышления и пошла открывать. В глазок она увидела нелюбимую племянницу и, постаравшись сделать приветливое лицо, открыла дверь. Юлечка предстала перед ней в нелепой розовой курточке и розовых же то ли сапогах, то ли валенках. Чего только не носят в наше время!
– Здравствуйте, тетя Майечка, – произнесла племянница своим правильно сладким голосом, – А я вам тортик принесла. Давайте выпьем чаю.
Майя Борисовна терпеть не могла эти ее «тортики». Она признавала выпечку только из Метрополя. Но та, как нарочно приносила эти бисквитные чудовища с жирным кремом. Подоплека была такая: «Я хоть и бедная, а к богатой тетке не с пустыми руками прихожу. Что могу, то и приношу». Но на сей раз Майя Борисовна на «тортик» не прореагировала к досаде племянницы.
– Да-да, конечно, проходи, Юлечка, – рассеянно сказала она.
– Вы чем-то расстроены, тетечка?
– Нет, ничего, – и тут Майя Борисовна кстати вспомнила про разоренную могилу, – Хотя ты права, расстроена. Какие-то хулиганы разорили могилу Василия Ивановича.
– Да что вы говорите? Как, кто, расскажите!
– Сама толком ничего не знаю. Позвонили с Литмостков, сообщили, что поребрик сломали, цветы вырвали. Переворошили все, как будто что-то искали. А что там может быть?
– А не могли, тетя Майечка, туда что-то спрятать? Видят, могила свежая и зарыли что-нибудь, а потом не сразу нашли.
Мысль Юлечки была вполне здравая, но из нелюбви к племяннице Майе Борисовне хотелось ей противоречить.
– Да что ты такое говоришь? Кладбище привилегированное, охраняемое. Кто там и что будет прятать в могилы?
– Привилегированное, охраняемое, а никто не знает, когда могилу разрыли.
– А откуда ты знаешь, что никто не знает. Может, уже выяснили. И могилу никто не разрывал, насколько я знаю.
Юля прикусила язык и свернула разговор к чаю. Чай пили на кухне. Майя Борисовна не хотела вести племянницу в комнату, боясь, чтобы та не увидела случайно неубранные бумаги. Юлечка стала вспоминать, каким милым человеком был Василий Иванович. Им, неродным оставил кое-что на память. Дяде – эмалевую табакерку ХYIII века, а матери ее – гарднеровский чайный «tet – a – tet».
– Не знаю, как дядя Игорь, а мы очень благодарны Василию Ивановичу, что подумал о нас перед смертью.
Майя Борисовна вспомнила недовольные лица брата и сестры при чтении завещания и подивилась откровенному вранью юной лицемерки. Между тем Юлечка продолжала:
– Завещание, это как в романах про заграничную жизнь. Я тогда впервые про завещание услышала. У моей подружки бабушка умерла, так ничего никому не завещала. Да и завещать-то было нечего. А вы, тетя Майечка, – прикинувшись невинной овечкой, спросила Юлечка, – тоже завещание оставили?
– Ах, вон оно что, – подумала про себя Майя Борисовна, – Вот что ты хочешь выяснить. Вслух же она сказала:
– Да какое там завещание. Я еще пожить хочу, не торопись меня хоронить.
– Что вы, что вы, тетечка, как могли такое подумать? Я из одного любопытства.
– Про завещание я не думала, – отважно врала Майя Борисовна, – Детей у меня нет. Брат да сестра. Вот им все и отойдет, а, стало быть, и тебе. Умру когда, пусть делят, как хотят. С собой в могилу ничего не унесешь.
– Да уж, – подтвердила Юлечка, – Правда вот разрыли дядину могилку, может, думали, что с собой он все-таки что-то унес!
– Не кощунствуй, – строго оборвала ее Майя Борисовна, – Да и пора тебе, наверное. Я что-то устала от волнения.
– Ухожу – ухожу, тетя Майечка, будьте здоровы! Я вас непременно навещу на будущей неделе.
Повозившись в передней со своими розовыми одеяниями, расправив воротничок и манжеты, подтянув голенища сапожек и водрузив на голову странную шапку с кошачьими ушами на макушке, Юлечка, наконец, отбыла.
– Какая все-таки неприятная, – подумала Майя Борисовна, – Однако, нужно что-то делать. Думала только и будет занятий, что мужа оплакивать да пристраивать вещи, ан нет. Надо искать фермуар.
Глава 3 Мужская ветвь рода Поливановых
Игорь Борисович Поливанов был человеком авантюрного склада. Казалось бы, должность директора выставочного зала предполагала в ее носителе склонность к истории, изобразительному искусству, или, на худой конец, хоть к прикладному. Но интересы Игоря Борисовича были много шире. Если честно, ему хотелось всего: денег, славы и любви. Именно в такой последовательности. Легче всего, он считал, добыть деньги. Пусть вначале небольшие. С этой целью он сдавал в аренду подвал и все закутки во вверенном ему здании. Выставочный зал располагался в бывшей церкви. Поэтому, кабинет директора был в ризнице. Бухгалтерия – в подсобном помещении напротив. А все остальные работники размещались в алтаре, в специальной выгородке, напоминающей скворечник.