Мы бродили по выставке завороженно, кивая друг другу глазами, а Амита так вообще могла ничего не говорить, а просто смотреть на картину и было понятно, что она думает. Ходили врозь, и все время встречались у одного и того же полотна. Мы никогда не брались за руки, но всегда на расстоянии чувствовали инфракрасное излучение друг от друга. И, конечно, запахи. Амита, понятно, пахла карри, я и с закрытыми глазами могла ее найти.
Знаменитая Жанна Эбютер со своей лебединой шеей и девочка в голубом платье со скрещенными на животе, как старушка руками, все это мои «человеки», из моего царства.
Мы вышли с музея немного чище и добрее, чем вошли. Озвучили все свои впечатления от каждого нового знакомства с героями романтичного Модильяни, сумашедшего Сутина и нерешительного Утрилло.
– Как герои города Оз, – Амита смешно показала каждого, как они идут за свои счастьем, особенно Сутина, шла впереди меня по набережной Фонтанки, кривя ногами и косолапя.
– Ты похожа на маленькую обезьянку, – крикнула я ей в спину, она обернулась и, кривляясь, показала, как держа двумя руками ест банан. Мы ржали.
Так, дурачась, серьезно обсуждая мировые вопросы, умирая от смеха и утешая дуг друга в сердечных делах, мы вышли на Дворцовую набережную. Это место в Питере мы называем «голубая бездна». Амита на все лето уезжает в Индию, ее индийская родня живет в Бангалоре и принадлежит к элитной касте, Амита с родителями много путешествует и ее рассказы о далеких странах были всегда для меня как живой путеводитель. Когда она рассказывала о кораллах в Египте, то чувство, когда с коралла выплываешь на глубину, и резкий синий цвет глубины бьет в глаза так, что сердце замирает, она называла «голубая бездна». За схожесть ощущений мы так назвали Дворцовую. Невозможно насытиться видом, он всегда настолько разный, что приходится узнавать его заново каждый раз. Сегодня все искрилось и сияло, подсвеченное весенним солнцем. Нева разбивала солнечное изображение на миллиарды осколков, а шпиль Петропавловки пронзал голубое небо как шпага.
Вдруг, Амита сильно толкнула меня локтем, обычно мы так делали, когда видели первыми желтую машину, я стала крутить головой, выискивая в потоке машин желтое пятно, пока нос к носу не столкнулась с Максом. Они с Кристиной шли навстречу. Кристина по-взрослому держала Макса под руку, ему видно было стремно.
– О, Амита, привет! Ничесе как ты выросла! – Кристина не видела Амиту больше года. Она даже наклонила голову немного набок, внимательно оценивая мою подругу.
– И ты, Кристи, меньше не стала, приветики! – Амита по-индийски покачала ладошкой и уставилась на Макса.
А Макс, невероятно, но факт, внимательно смотрел на меня, как будто это меня не видел больше года, и это я за это время выросла в два раза. Горячая волна ударила снизу вверх, лицо загорелось краской, выдало меня предательски, как слабак на допросе.
Кристина с Амитой обменивались формальными сведениями друг о друге, а мы с Максом обменивались взглядами.
– Ну ладно, гуляйте, пошли, – Кристина потянула Макса за рукав, и неожиданно обернувшись вполоборота добавила:
– Прикольное пальтишко!
Движение по удалению набирало ход. Я где-то на уровне грудины физически ощутила натяжение резиновых нитей. Ноги вставали на гранит набережной и подламывались, казалось, вывернутся коленки.
Минут пять мы шли молча.
– А он, правда, стал красивым, может и я бы в него влюбилась, – сказала Амита задумчиво, – Что-то в нем от зверя есть, – добавила потом.
– Я не знаю, почему я так запала на него, ты же помнишь, он никогда мне не нравился, только бы поржать ему. А теперь мне нравится в нем все, даже если он тупит, он смешно трет лоб. И ржет правда, как зверь. И делает все уверенно, как будто имеет право.
– Да уж, подруга, пристегнись покрепче, похоже самолет взлетает, и страшно и хочется увидеть что там наверху.
– Неа, наши пути никогда не пересекутся, как траектории планет, только в нижнем соединении можно максимально сблизиться, а потом снова по своим орбитам, – изрекла я философски.
«Может сегодня и было то самое нижнее соединение, кто знает», -подумала я, вспоминая перед сном нашу не совсем обычную воскресную прогулку…
Сон третий
Красный марсианский пейзаж. Крупные камни образуют насыпь с обеих сторон одноколейки. Под ногами мелкие острые камешки, попадают между пальцами, колются. Я иду по металлической ржавой рельсе, стараюсь быстро, но не получатся, все время теряю равновесие и сваливаюсь вбок. По наклонным насыпям везде женщины сапками рыхлят красную землю. Других цветов кроме красного нет, даже платки у женщин как у работниц на картинах соцреализма. Куски рельс торчат из земли как во время войны или разрухи. Впереди прямо на меня медленно едет поезд. Мне не страшно, он далеко и ползет медленно. Пока я смотрела, как лучше подняться наверх он мгновенно приблизился на опасное расстояние, так, что я явно почувствовала запах мазута. Переход к ужасу тоже был мгновенный, я почти вскочила по насыпи наверх.
Вокруг открылся южный пейзаж, горы в зелени, красивая даль. Я всматриваюсь, стараясь увидеть море, и чем напряженней я всматриваюсь, тем оно явнее прорисовывается. И вот я его уже вижу четко, даже различаю гребешки волн и бесконечное количество парусников.
Делаю определенное усилие глазами и приближаю изображение на палубе одной из яхт. Меня это нисколько не удивляет, как будто это обычное свойство зрения. Вижу Макса, он в белых шортах и красной майке. Волосы длиннее, чем обычно, красиво развеваются на ветру, стоит на краю палубы, наматывает на руку толстый канат. Стоит вполоборота. Вдруг разворачивается и смотрит на меня, прямо в глаза сквозь огромное расстояние. Не улыбается, просто смотрит, продолжая собирать канат. Из рубки выходит Кристина, очень взрослая, даже можно сказать слишком. Я издалека вижу возрастные складки у рта, хотя она и скрывается под широкополой шляпой. Фигура у нее божественная, изгибы как у Афродиты. Подходит к Максу со спины и кладет руку ему на плечо, тоже смотрит мне в глаза. Все происходит так долго, замедленно, я вижу каждую деталь. Никто никого не приветствует ни жестом, ни взглядом, эмоции на полном нуле.
Все резко меняется, когда Макс, бросив веревку, красиво, как пловец ныряет в море. Картинка мгновенно удаляется, и я пытаюсь угадать, на какой из далеких, белых точек были Макс с Кристиной.
Вижу его, он идет ко мне. Мокрый, волосы гладко прилипли к голове, тело глянцевое, как у дельфина, на руке красный след от каната.
– Сколько ж мы не виделись, Эбютер, год, два? Ты стала красивой, – говорил он и с каждым шагом приближался метров на десять.
– Два года, – соврала я.
Он подошел совсем близко, встряхнул головой, я ощутила холодные брызги на лице, одна капля на губе, я слизнула, – соленая.
– Сними майку, выжму,– предложила я, и удивилась своей смелости.
Макс снял майку и отдал мне, улыбаясь как пират. Я стала выжимать, а она мокрая, вода из нее льется ручьем, мне на ноги, ведро вылилось. Он стоит передо мной, а я вижу только силуэт, как напротив света. Когда он надел майку мы встали рядом, оказывается, море было прямо у нас под ногами, вниз, по крутому утесу.
– Прыгай, не бойся,– сказал Макс.
Чувство доверия было таким всеобъемлющим, что я не сомневалась ни на миг, что так и надо сделать. Страха не было ни грамма.
Я закрыла глаза и прыгнула. Сначала ощущала, что лечу, по щекотке внутри, как на качелях, по плотному ветру, бьющему в лицо. Летела долго, думала о том, как люблю Макса, потом решила, что скоро вода и нужно принять вертикальной положение и обхватить колени.
Вдруг я перестала что-либо ощущать, стало любопытно, открыла глаза и однозначно поняла, что время остановилось. Все вокруг замерло, как в 3d фото. Я сама зависла над поверхностью. Отпустила колени и наклонилась вбок, чтобы рассмотреть, что между мной и морем. Сантиметров двадцать непреодолимого расстояния. Волны застыли как желе, воздух абсолютно неподвижен. Мой восторг трудно описать, я поняла, что первая из всего человечества ощутила остановку времени. Пространство есть, а времени нет…
Зазвонила мобилка, о, ужас, понедельник
Глава 4
Пожалуй, впервые я шла в школу без приступа панической атаки. Безнадежной любви не существует. Надежда, как кешбэк возвращается на твой сердечный счет. Причем чем больше ты в чувство вложишься, тем больше надежда. Наверное, наша природа все-таки против неэффективной траты человеческого ресурса. Вот и я купилась на сердечную коммерцию, шла и придумывала взгляду Макса, там, на набережной, все новые и новые смыслы. Я бы хотела отыграть с ним эту сцену у самого привередливого режиссера, чтобы все вокруг, операторы, ассистенты, артисты следующей сцены, нервно курили и поглядывали на часы, а он все требовал и требовал повторить все сначала. Мы в сотый раз сталкиваемся и внимательно смотрим друг на друга. Оператор выхватывает взгляд крупным планом, чтобы в нем было и открытие, и недоумение, и любование, прикрытое циничным прищуром и еле заметной ухмылкой.
Я знала, что это Макс тяжело плюхнулся рядом на скамейку и стал вытряхивать из мешка кроссовки. Даже ему, владельцу единственной тетради приходилось носить сменку. Каждое утро Ларисаванна была на своем посту, мимо нее не удавалось прошмыгнуть незаметно даже Кочкину, по кличке Сквозняк. Его способность незаметно оказываться рядом, из неоткуда, было физической загадкой. Учителя вздрагивали, когда он о чем-то их спрашивал, думая, что они в кабинете одни. Кочкин похож на стручок, голова на макушке оканчивается конусом, и ножки такие тонкие, что любые, даже узкие брюки на нем болтаются. Как то биологичка рассказывала про микроцефалов, все заржали и, была попытка сменить прозвище, но Сквозняк победил своим кратким звучанием.
– Блин, откуда у нее такой иммунитет,– Макс махнул подбородком в сторону Лариски.
– Яд сглатывает, он полезный, – буркнула я, он хмыкнул.
– Помнишь, как она в той четверти заболела на неделю, прям каникулы получились, я у расписания лезгинку готов был танцевать, – наши истории нашли точку отсчета.
Парадокс, мы учимся девять лет в одном классе и никогда вот так тет-а-тет не разговаривали. Между нами как будто целлофан, изолирующая пленка. Даже сейчас мы только сделали в ней лишь небольшое отверстие.
Макс взял уличные кроссовки в руки, и пошел к лестнице, походка у него умопомрачительная, движения не резкие, но очень уверенные. По-спортивному, немного подскакивая, поднялся по ступеням.
– Уфимцев, следующий раз убирай обувь в мешок, трясешь грязью, -прошипела вслед Ларисаванна.
Первым уроком была геометрия, начиналась она с неизменного ритуала. Мы садились на места, и Лариса свои чревовещательным голосом командовала:
– Взяли в руки тетрадь, открыли на странице домашнего задания, подняли вверх!
– Теперь открыли учебник на 102 странице, подняли.
– Взяли в правую руку ручку, в левую карандаш, – показали. Выше Павлов!
– И наконец, в правую руку взяли циркуль, в левую линейку!
–Все к уроку готовы! – никогда она не говорила ни то, что мы молодцы, ни то, что это хорошо, просто как факт.
Такое продолжалось уже пять лет, те, кто был без циркуля, просто вымерли как динозавры. Можно было сэкономить пять минут урока, но если бы этого хоть раз не случилось, Земля бы точно от удивления сошла с орбиты.
Все, включая Макса, на уроке не шевелились и даже реже дышали, Лариска по-крокодильи за сто метров чувствовала, как добыча спускается воду, и уже плыла к этому месту, выдвинув вперед страшную пасть. Она подходила к жертве и проверяла тетрадь, если в тетради была хоть одна помарка, несла добычу в зубах к доске, и там, бедная газель, блеяла до конца урока об окружности, вписанной в многоугольник и описанной вокруг него.
По школе во всех углах можно было встретить заклинателей змей, они стояли с тетрадкой, вознеся глаза вверх и бубнили «если при пересечении двух прямых секущей, накрест лежащие углы равны, то прямые параллельны». У нас школа была, прям, с геометрическим уклоном.
Даже Макс, которому всегда все было параллельно, сидел на ее уроках неподвижно, округлив спину, в позе мыслителя Родона.
Зато горе было тому учителю, урок которого был следующий. Это как потрясти и открыть бутылку с газировкой. Мы хором ржали особенно старательно над каждой шуткой, ерзали и отвлекались, бросались замазками и разрисовывали тетради соседа, в рандонном порядке просились выйти, и если повезло, и нас отпускали, бежали в самый удаленный в школе туалет. В общем, этот был тот самый неуправляемый хаос. Все физичкины законы работали, если где-то выброс энергии подавлять, как в черном пятне на солнце, то она обязательно вспышкой выбросится рядом.
Ко второму уроку явилась Барыкина, почти каждый понедельник она «сдавала утром анализы». Геометрии она боялась как смерти, а может и больше, и как все пытаются смерти избежать, так она избегала встречи с Лариской. Лера была известная в школе суицидница, ее часто направляли во всякие инстанции из-за порезов на руках, но я думаю, это была часть ее стратегического плана самозащиты. Ларисаванна с ней боялась перегнуть палку, чтобы случайно не угодить к Малахову на передачу.
В понедельник после геометрии у нас была история, поэтому весь удар цунами на себя принимала Оленька, наша классуха. Не знаю, как такие беззащитные особи попадают в образование, за что внешние силы карают таких безобидных существ ошибочным выбором. Оленька была блаженная, прощала нам почти все, надеюсь, на небесах ей это зачтется. Говорила она быстро, скороговоркой, видно пыталась в ту минуту внимания, которую к себе вызывала передать нам максимум информации. Среднего роста, мордатенькая, в целом даже не такая полная, как казалась из-за пышных одежд, которые носила, она мало чем цепляла взгляд современных подростков. Пацаны ржали, говорили, если бы она, хоть немного оголила декольте, воспитательный процесс шел бы бодрее.
В начале урока она минут пятнадцать освещала все наши текущие победы, такой дайджест недели, все время приговаривая, «ну ребята, ну сколько можно…», потом, не проверяя домашнее задание, потому что давно поняла безнадежность этого этапа урока переходила к новой теме. Надо сказать, рассказывала она вполне интересно, история явно наполняла ее такую неисторическую жизнь событиями. Говорила быстро, постоянно вставляла в речь замечания, даже пыталась повышать голос при этом:
– Влад, вытащи наушники из ушей!
– Марина, повернись к своему месту!
– Дима, убери ноги с прохода!
И так, почти до конца урока, потом выдыхалась, от полного отчаяния на ходу придумывала нам задание по учебнику. Пока мы минут пять пытались найти параграф и вникнуть, Димон смотрел на часы, чтобы вовремя начать обратный отсчет до звонка: десять, девять, восемь… Мы смахивали все с парт в портфель и, приняв позу среднего старта, ждали нуля, чтобы рвануть в столовую. Вдогонку нам неслось домашнее задание, которое никто и не думал записывать.
Столовая была местом живого общения, как бы не орала на нас Лирисаванна (ее шипение было просто акуститически не слышно, а потом те, кто у нее не учился, не были настолько зомбированы страхом), шум никогда не стихал. Наверняка гул взлетающего самолета мог быть заглушен одновременным разговором двухсот человек подросткового возраста, усиленным звяканьем прибором и многократно отраженным гладкими бетонными стенами столовой.
Макс молча выхватил у меня сотню, которую я зажала в руке, втиснутая в плотную очередь, пытаясь выжить в борьбе за пропитание, бросив на ходу:
– Что тебе?
– Пирожок с капустой и сок, – прокричала я, сделав в этот момент открытие, что все кричат, чтобы быть услышанными и не слышно их по той же причине, круг как во многом замыкается.
Макс никогда не стоял в очереди, несмотря на то, что в школе еще учились одиннадцатиклассники, его авторитет был такого высокого рейтинга, что в перечень привилегий входило обслуживание вне очереди.
– Что тебе Максим? – буфетчица, не прекращая считать сдачу по очереди, левой рукой выдавала с подноса пирожки Максу.