Андрей Кармин
Как был создан и разрушен ад
01. Первая встреча
Уже столько времени прошло, а я по сей день вижу события тех лет лучше, чем собственные руки. Знаю, ты не просил меня об этом, но я все же расскажу тебе историю нашего мира. Мне не хочется, чтобы ты видел во всем этом трагедию, это, скорее, опыт, опыт изменения, принятия и понимания. Я предлагаю тебе знания, ведь невозможно быть свободным, зная лишь то, что тебе позволяют знать.
Изначально я был таким же, как и большинство – жестоким, алчным, не видящим дальше своего носа, в общем, тем, о ком не пишут в книгах. Моя жизнь надломилась четыре раза и все лишь для того, чтобы я мог рассказать тебе это.
Будучи сыном пастуха и охотника, я в раннем возрасте возложил на себя много обязанностей. И в этот раз я пас овец. Пересчитывая стадо перед возвращением, я несколько раз недосчитался одной овцы. Отца нельзя сердить. Во мне эти мысли отзывались страхом. Всю дорогу мне мерещилось, что он вот-вот выйдет из-за какого-нибудь куста, и наказания не избежать. Я быстро согнал стадо в загон и, не показавшись в доме, отправился на поиски овцы.
Чем дальше я отдалялся от дома, тем спокойнее мне становилось, сердце успокаивалось, а мысли приходили в порядок, и я стал размышлять о том, где, скорее всего, может находиться овца. Я быстро нашёл её в холмах пастбища. Солнце близилось к горизонту, мне нужно торопиться, иначе я снова останусь без ужина. Я шёл широким шагом, то и дело пинай овечку. Та пугалась каждый раз сильнее прежнего. Млея и спотыкаясь, она бежала к дому, пока я вновь не догонял её.
Меня окликнул мальчик, которому не было и шести лет в то время, тогда как мне той осенью исполнялось двенадцать. Несмотря на совсем ещё детский голосок, он заговорил уверенно и чётко. Таким голосом ребёнок задаёт вопрос, настолько правильный и глубокий, что даже отец не может дать на него ответ. Отмахивается и отправляет его спросить у мамы. Меня удивила его осмысленность, я отвлёкся от своей злости, а её место заняло любопытство.
– Зачем ты бьёшь овцу?
– Она отбилась от стада, и мне пришлось её долго искать!
– Но почему она отбилась? Разве не за этим должен следить пастух?
Я задумался, а мальчик продолжал.
– Некоторые просто неспособны найти дорогу самостоятельно, им нужно подсказывать. А вот воспользуются… – он остановился на половине, а затем продолжил. – Мне кажется, кто-то слишком долго спал, смотри, сколько сухой травы у тебя в волосах и робе. И, получается, виновен в этом ты сам.
Мальчик был прав, и его правота злила меня: «Он что думает, что самый умный тут? Сейчас я задам ему, будет знать», – сказал я голосом отца, но оклик женщины остановил меня. Женщина кричала имя этого смышлёного мальчишки, которое я уже, наверное, никогда не вспомню. Мальчик, услышав голос матери, потерял прежнею внимательность и самообладание, развернулся ко мне загорелой спиной и побежал по-детски вприпрыжку навстречу своей матери. Та взяла его за руку, и они не спеша выдвинулись, медленно скрываясь за холмами.
И долго стоял бы в желании понять, что именно он хотел мне сказать, но меня ослепил луч заходящего солнца. Отвернувшись и найдя глазами овцу, я погнал ее домой, похлопывая в ладоши, чтобы ускорить её. Жмурясь, я прогнал солнечного зайчика. Забавный этот мальчишка. Я думаю, деду Маару он бы понравился. Дома я не получил наказания, за исключением отсутствия моего ужина. Семья была большая, и братья ничего мне не оставили. И сегодня, как и всегда, когда матушка спросила, поел ли я, ответом было короткое «да».
Знание того, что все в этой семье ненавидели меня, не давало мне покоя. Я сбегу отсюда, обязательно сбегу. Я родился слабым, и мать настояла на том, чтобы меня отвезли к лекарю, которого все считали колдуном (деду Маару). Отец не смог совладать с её нравом, хотя это угрожало его высокому положению. Мы переехали на полгода в хижину рядом с лекарем, и он выходил обучать меня наукам, но вскоре умер. И все уже хотели возвращаться в большой дом, где царило благополучие, но нам не позволили. Стража не пустила нас даже в город. Отца отстранили от управления городом, назвав нас проклятой семьёй.
И хотя сейчас, спустя двенадцать лет, мы живём не так уж и плохо, они ненавидят меня каждый день. Ведь теперь им приходиться работать. Румяные лица стали серыми, руки покрылись мозолями, а глаза налились безразличием. И теперь даже мать, которая так боролась за мою жизнь, готова сделать со мной что-то ужасное. Только бы вернуть все обратно. Я просыпаюсь, как только начинают гаснуть звезды, лишь бы сделать больше работы. Я делаю все это, чтобы не получить очередную затрещину от братьев. Я делаю это, лишь бы не получить очередной гневный взгляд матери.
Наверное, я рассуждаю слишком складно для человека, который должен быть уже пылью. Я и сам не понимаю, как произошло всё это, но обещаю, что в итоге ты поймёшь смысл этой истории.
Моё детство пролетело перед моим взором низколетящей темно серой птицей, осыпая меня перьями с острыми краями. Каждый раз я резался о них, каждый раз уделял время свежим ранам и тем, что почти зажили, ковыряя их, и снова капала кровь. Эти занятия занимали всё моё немногочисленное время. Тяжёлые обязанности, ежедневная ненависть сожгли все детство вместе с воспоминаниями о нем… Но меня это уже не беспокоит. Меня беспокоит время, которого у меня не так много, чтобы успеть поведать тебе всё.
02. Над гнилым озером
Встав на порог взросления, я умудрился сбежать из семьи, побывать в трущобах, пожить рабом, но судьба благоволила ко мне, как я думал на тот момент. Сейчас же я назвал бы проклятьем все то, что произошло дальше.
Я был крепким с самого детства и поэтому, ввязавшись в драку с тремя попрошайками за сухарь, одержал лёгкую победу, раскидав их по переулку, как пустые бочки. Этим я заслужил внимание одного господина, наблюдавшего за дракой. Бурык, так зовут того, кому я буду нести кровавую службу не один год, посчитал нужным забрать меня под своё крыло. Двое более крепких охранников объяснили мне всё вкратце на языке тумака. И я не смог отказаться. Сначала я пожил с неделю вместе с собаками. Мне говорили, что так хозяин учит меня собачьей верности. Похлёбка собак была более сытной и вкусной, чем моя самая праздничная еда. Быстро окрепнув, я встал с четверенек на две ноги, и уже ни разу не жил как животное, хотя не раз уподобляться ему в мыслях и поступках. Сначала я был охранником лавок. Быстрые и сытые ноги не оставляли шансов никому. Догнав бедолагу, я забирал силой уже наполовину проглоченною пищу, наливая ему взамен пол чаши из его рвоты и крови. Если бедняга оставался в живых, ему везло ещё меньше. С тех пор, как хозяин перестал кормить собак, большая часть не проходила проверку на верность. Они разрывали беднягу, или он их. После он мог сутками сидеть в кишках, обгладывая кости вместе с мухами. Дела все ухудшались. Рабы умирали от неизвестной нам болезни. Те, кто выживали, были практически бесполезны и уходили на корм псам, которые настолько озверели, что не признавали никого. Запросто могли сожрать прислугу, которая годами кормила их и заходила в вольер, не боясь, всегда встречая прижатые морды и виляющие хвосты, а не тварь, заляпанную кровью с подрагивающей башкой и стеклянным взглядом.
Вопреки всему моя значимость росла. Там, где меня оставили охранять, уже не было воровства, мне даже кличку какую-то дали. В узких улочках и переулках я был, как муравей. Знал все наизусть. Для меня не было тупиков и стен, а здания не являлись для меня преградой. От Нарыка я ничего не слышал, кроме приказов. Однако относился он ко мне хорошо, у меня появились подчинённые и женщины, которых я желал. Моего господина, или как бы ты его назвал сейчас – босса, как человека жестокого и бесчувственного, сделали главой городской стражи, а вместе с ним и я получил звание.
Став стражником города, я навидался такого, что даже мне становилось тошно. Злодеяниям Нарыка и так никто не смел препятствовать, лишь перешёптывания и тихое возмущение, но теперь же и эти люди подавились тряпкой, от которой воняло протухшей рыбой. А название этой тряпки – закон. Среди стражей начались недовольства. Почти из семисот стражников сотня ушла сразу, и ещё сотня – спустя три месяца. Опять была демонстративно казнена группа стражников с формулировкой «за слабость и предательство». Самое обидное, что это были хорошие ребята, и я в их число не входил. Казненные стражники держались вместе, были честными и добрыми ко всем, и в меру справедливыми. Один из них был худой, но не тощий, постоянно давал милостыню. Не раз останавливал меня и не раз получал за это кулаком в лицо. Уйдя из жизни, он оставил улыбку на многих лицах и шрам на моей душе. Видимо, я служу не тем людям, раз даже такие люди, как он, считаются врагами, достойными смерти.
Все падало в бесконечную пропасть, и не было слышно из неё ударов о дно, зато не смолкали крики бесчисленных жертв такой власти. Во мне начались изменения.
Где-то после полугода моей кровавой службы до нас дошли слухи о том, что в городе появился какой-то бродяга, и что каждого, кто обратится к нему, учит он жизни. Говорил, что все люди рождены свободными. И не обязаны работать на господ даром. Неважно, будь то старуха или ребёнок. Запрещал он богам молиться.
– Ничего же боги для вас не сделали, и, вообще, есть только один настоящий бог. Настоящему богу не нужны ни жертвы, ни молитвы. Он просто приглядывает за жизнью вашей и любит каждого. Надо только к себе прислушаться, ведь бог этот внутри каждого из нас. Такие цитаты разлетались по городу и с лёгкостью принимались на веру. Ведь мы скупы, а тут, видишь как, не работай и не жертвуй. Какими бы красивыми словами это ни покрывалось.
В городе начиналась смута, по улицам прошли волнения. Нет, бунтов не было, но настроение изменилось. Никому не было до этого дела до тех пор, пока у него не появились последователи. И тогда началось то, чего глаза жирных чиновников не видели никогда: рабы перестали подчиняться. Именно с этого момента началось то, что я бы назвал расколом не нашего города. За ничтожно маленький отрезок времени произойдёт такое, что навсегда изменит нашу жизнь, разделит её на до и после. Но что будет после, не знает даже Он.
03. Погоня за концом
За главаря этих проповедников давали солидную награду, и мой хозяин отправил нас на поиски. К сожалению, его поймали не мы, а другая бригада. А мне, как самому опытному, дали четверых самых отмороженных на голову людей, если их можно назвать таковыми. В твое время их назвали бы маньяками, об их деяниях кричали бы газеты и перешёптывались бы старухи. Поймав, их бы упекли так далеко, что никто и никогда не увидел бы их лиц. Хотя я бы зарезал.
Да, я был жесток, да, забивал людей до смерти. Моя ярость обожгла не один десяток человек, но это четвёрка была ещё страшнее. Они славились истязанием своих жертв на глазах жителей, случайных прохожих и даже детей. Их постановки вызывали рвоту и кошмары. Чего только стоит то, что они называли «кровавый ворон». Несчастному давали дурман, живот с боков надрезался, потом ломали рёбра, вытаскивая их к позвоночнику, а на торчащие обломки рёбер вешались кишки. Боль приходила медленно под дурманом, но чаще крик срывался, как самоубийца с обрыва. Через секунду все стихало. Дёргающиеся руки и ноги тут же обвисали, а гады кланялись и вытирались от залившей все крови. И оставляли тела на обозрение. Много воронов слеталось со всей округи. В погоне за крупным куском, они забирались в щели. Вылезали уже сытыми и кровавыми. Да и сам человек с вывернутыми назад рёбрами был похож на кровавую почерневшую птицу, из-за чего точное происхождение названия казни никто не знал. Я точно скажу, что об этом никто не задумывался в тот момент, когда очередное ребро трескалось. На казни никто из зевак не говорил ни слова, все застывали от ужаса. Им, как правило, было даже жаль того, кто пострадал, и многие были наполнены скорбью. Но никто не мог сказать ни слова, иначе…
Когда объявили награду за поимку проповедника (все понимали, что с ним сделают), обстановка была другой. Каждый стоял на своём, но на его невиновности не настаивал, как бы прикрываясь общей толпой. Как? Почему? За что? Ведь он не сделал ничего плохого! Стражники переходили на личности. Человек тут же показывал покорность и повиновение, но как только его отпускали, он тут же поднимал ещё большее возмущение, затерявшись в толпе. Их число составляло более 70% от всех жителей города. Такой системой они обеспечили себе безопасность и свободу мнения одновременно. Так что сначала было решено опорочить их духовного наставника, чтобы народ не взбунтовался. Для этого собрались самые черные умы, предатели, заговорщики и, конечно же, Сенат. Они целый день, а затем и ночь составляли план. Ведь ничто, а точнее, никто не должен мешать власти! Закончилось заседание вот этими словами: «Если он говорит о спасении, мы публично будем учить всех, кто ему поверил, и никто не придёт на помощь. Кроме того, кто заговорит о равенстве, того мы будем топить в дерьме и ходить по их телам, а те, кто заботятся о спасении души своей, переживут всё разом! И даже если тогда он не откажется от своего ложного бога, – глубокий дрожащий вдох, – я буду самолично жечь их тела, и то, что они называют душой, сгорит! И в конце те из верующих, кто остался в живых, будут завидовать мёртвым».
Прошла чёрная неделя пыток и зверств. Его выманили и поймали. Я был в тот день на площади, наблюдал все из второго ряда. Он выскочил из толпы, спасать девочку, наблюдавшую гибель своей матери. Он бежал, спотыкаясь о свои надетые с ног до головы белосерые одеяния, с длинными настриженными волосами, вытянув свои загорелые руки к девочке. Малышка не видела даже собственных рук. Взгляд потупился, из-за слез взор превратился в мутную линзу. Она упала на колени, уронив ручки ладонями вверх. Казалось, ничто не заставит её сдвинуться, но, когда загорелые мозолистые руки коснулись ее лица, она прильнула к руке щекой, как котёнок, и спустя мгновение уже зарывалась в объятия совершенно незнакомого человека, подобно тому, как зарывается цыплёнок в тёплые перья наседки, скрываясь от пронизывающего насквозь ветра. Ветра взглядов, ветра шёпота, ветра боли.
Естественно, его схватили и виноватого во всех этих терзаниях выставили тоже его… Я, и так сомневающийся в словах городской власти, окончательно убедился в их лживости. Ни о какой справедливости и речи быть не может, если есть те, кто произносит такие заученные и отрепетированные речи.
– Видите своего спасителя? – говорил один из стражников, встав толстой волосатой ногой на спину распластавшегося на земле и всё ещё тянущегося к девочке проповедника. – Кто, если не он, одурманил вас! Вы страдали из-за него, вы безразличны ему! Он не смог помочь ни одному из вас, он принес лишь горе вам и вашим семьям. Он виновен во всех ваших бедах. – Концовка была рычащая, слюнявая. По всей видимости, он верил в то, что говорил. Короткая пламенная речь, заправленная рыданием ребёнка, дала свой эффект. Казалось, толпа взорвалась, глаза их залило злостью и ненавистью. Разум помутился. Люди начали свистеть, кидаться камнями, произносить бранные слова. Теперь для тех, кто считал его спасителем души своей, он стал врагом. Монстром. Сложно винить тех, кто не понимает, что смысл любой деятельности лежит не в ее пределах. Они нашли виноватого. А кто виноват на самом деле? Ведь, казалось, не слушай сплетни бродяг и все будет по-старому. Но тут же можно ничего не отдавать и не работать. Люди хотели лёгкой жизни и поплатились, власть хотела того же и поплатилась, кто же виноват? Мы все. Мы все решили, что правы. Нам срочно нужен был тот, кто подсветил бы дорогу, а мы бы уже выбрали правду, но тогда её знали лишь несколько человек.
Сцепив пальцы и приложив их ко лбу, они незаметно поклонились, а затем, резко развернувшись, двинулись прочь, сквозь плотные ряды людей. Я приметил, что движения их были мягкими и там, где я расталкивал бы людей плечами, они скользили, как форели в бурной реке.