Старик улыбнулся, приглаживая седые усы, и вопросительно взглянул на Романа. Тот похлопал себя по пустому карману. Дед обречённо вздохнул, продолжив рассказ:
– На тот момент старшему племяннику стукнуло семнадцать годков – задумчивый такой парнишка был. Его младшие братья и сестры целыми днями по огородам носились, как горные козы. А этот – то за книжкой где-нибудь примостится, то блуждает в одиночестве вдоль речки. Василий Иванович его было на танцы отправить пытался, какой там, легче козла уговорить молоко начать давать. Так и шастал парень сам по себе, пока в один из вечеров дядька Мухин тревогу не забил – пропал племянник. Все остальные на месте, а старшенького нет. Стали искать. Искали долго и наконец-то нашли. Догадываешься, где? – старик склонил голову на бок, на секунду выцветшие глаза подёрнулись прежним голубоватым цветом.
Роман отрицательно мотнул головой, уставившись на старика.
– Выловили из реки, – подытожил деда Стёпа. – В том самом месте, где когда-то выловили цыганскую дочку. И, не поверишь, в правой руке Мишка – так звали парнишку – сжимал мёртвой хваткой обмякший цветок розы. Да так сильно, что шипы полностью погрузились в ладонь. Разговоров было… – старик развёл руками. – Все, кому не лень, по углам перешёптывались. Так и говорили: «Роза паренька к рукам прибрала, вместо председательского сыночка».
Роман судорожно осушил полбутылочки, оставшуюся минералку протянув рассказчику. Старик благодарно кивнул, смочил горло и швырнул пустую бутылку в тот самый угол, где одиноко валялся сморщенный стаканчик.
– Только и это ещё не всё, – он вздохнул. – Лет двадцать тому назад был другой случай. Я к той поре дедом успел стать. К Кузнецовым, что живут на главной улице, приехали родственники из Москвы, дочку они замуж выдавали. Хорошо свадьбу справили, дня три гуляли. Часть родни обратно в город уехала, а часть в селе загостилась. Был среди этой родни и семнадцатилетний парнишка, Витьком звали. Хорошенький такой, аккуратненький, и очень скромный. Девки наши на него заглядывались, прям любовались. Только Витёк с ними не знакомился. Гулял себе один по селу: то в поле уйдёт, то к речке спустится. Что было дальше ты и сам, наверное, понял. Хватилась родня паренька. Как и Мишку, с розой в правой руке, вытащили тело из речки.
Старик встал, одарив парня упрекающим взглядом.
– Такая вот история, мда… А сколько тебе годков-то, Рома? Хотя, не отвечай, я и так знаю, – деда Стёпа слегка качнулся, выдавая степень опьянения, и с улыбкой погрозил парню пальцем. – Ты её не слушай. Что бы она там тебе ни плела, не слушай. Да, красивая была девка, не спорю. Только её время прошло, а она, видимо, никак угомониться не может. За пиво спасибо. И тебе, Клава, всего хорошего! – крикнул он продавщице.
– Ступай, старый. Небось, дочка тебя потеряла давно. А ты здесь молодёжь стращаешь, – продавщица выглянула из-за двери, махнула ему рукой на прощанье и вновь скрылась в подсобке.
– Рома, я тебе не просто так всё это рассказал, – обернулся дед у выхода из магазина, окидывая парня взглядом помутневших старческих глаз. – Сразу видно, ты парень хороший. Я не хочу, чтобы твоё тело нашли в старой запруде.
Он ушёл, кряхтя и покашливая, как подобает очень старым людям, а Рома остался. На лбу выступили холодные капельки пота, руки подрагивали. Страх и сомнения обуревали его юношескую душу, которой, ему казалось, он вот-вот может лишиться. Он ни на миг не сомневался в искренности своего собеседника, а всё его существо трепетало от мысли о приближающейся угрозе.
Домой Роман пришёл поздно и, отказавшись от ужина, сразу завалился спать. Только сон не хотел посещать его. Вместо сна парня окутала тревожная дрёма. Роза, которой было по меньшей мере пять дней, по-прежнему благоухала в скромной вазе, словно вновь срезанная. Её крупные алые лепестки полностью раскрылись, и теперь она царственно поблёскивала в полумраке.
Роман беспомощно ёрзал на кровати, вновь охваченный призрачными видениями. Красавица Роза – теперь он знал её имя – прижимала его к своей пышущей жаром обнажённой груди. Покрывала влажные от пота шею и плечи цепочками страстных поцелуев. Ласкала тело шустрыми пальцами. Парень застонал, и собственный стон выдернул его в реальный мир.
Очнувшись, весь в холодном поту, Рома вскочил с кровати. Он был полностью раздет. Сердце бешено билось. Вобрав в лёгкие побольше прохладного ночного воздуха, парень опустился на край кровати. Комнату освещал чистый лунный свет, струившийся сквозь незашторенное окно. Рома перевёл взгляд на роскошный цветок, мистически поблёскивающий мелкими алыми крапинками.
– Да кто ты такая?! – его охрипший до неузнаваемости голос разрезал ночную тишину. Роман в порыве бешенства выхватил мерцающий цветок из вазы – шипы больно впились в ладонь.
В тот же миг деревянную дверь летнего домика настежь распахнул шквал сильного ветра. На пороге стояла тёмная фигура, обрамлённая пульсирующим лунным светом.
– Я Роза, цыганская дочь, – произнёс гортанный женский голос. – Единственная дочь Богдана и Златы. Дочь, вызванная перед смертью матерью своей. Я Роза, возлюбленная твоя.
Фигура сделала несколько уверенных шагов вперёд, выходя в широкую полоску бледного света. Ужас охватил Романа, впившегося пальцами левой руки в край кровати, а правой сжавшего цветок так, что несколько длинных шипов прорезали тонкую кожу ладони. На него смотрел, зияя чёрными провалами глазниц, белёсый череп. Отвисшая челюсть временами двигалась, скрипя сгнившими зубами. Комната наполнилась смрадом, отдававшим запахом сырой рыбы.
Комок рвоты подступил к горлу парня, но не посмел вырваться наружу. Вместо этого Роман издал хриплый стон, застыв в оцепенении и не отводя остекленевших глаз от ночной гостьи.
– Зря ты покинул меня, Игнатий, – череп равнодушно склонился на бок. – Но я не злюсь на тебя. Ты вернулся ко мне, и я смогу любить тебя вечно.
Последнее слово пулей влетело в мозг Романа. Он силился вскочить, рвануться к окну, сделать хоть что-нибудь, но тело предательски оцепенело – его била дрожь.
Мертвец, движимый потусторонней силой, шагнул к нему, неуклюже переставляя костлявые ноги. Плоть когда-то прекрасного тела давно была изъедена обитателями мутной реки, будто цыганку и вовсе не вытаскивали из воды. Её белёсый, местами прогнивший скелет, обтянутый рваным мокрым тряпьём, неумолимо приближался к заледеневшему от ужаса парню.
– Неужели ты забыл, как этими пальцами я ласкала твоё тело? – то, что было когда-то Розой, провело пальцами-костями по месту, где раньше располагалась пышная грудь. – Сиди смирно, и я вновь приласкаю тебя.
Роман, издавший очередной жалобный стон, вдавился в кровать. Ему хотелось зажмуриться, но он не мог оторвать взгляда от медленно приближающихся останков цыганки. Она была всего в шести шагах и уже протянула к нему навстречу свои гнилые костяшки пальцев. В голове, наряду с невыносимым, всепоглощающим страхом промелькнула лишь одна мысль – хриплый голос старика, взывающий к остаткам юношеского сознания: «Все сломанные – ни одной целой! Ни одной целой!».
Гнилое тело сделало ещё два шага, вновь занося повисшую в воздухе костлявую ногу для третьего. Бледный, как простыня, парень собрал последние силы в кулак и с тихим стоном сжал пальцы. Шипы врезались в напряжённую ладонь, полностью погрузившись в неё. Боль пронзила руку. Но что такое боль от порезов в сравнении с вечными ласками мёртвой женщины? Роман, стиснув зубы, повторил попытку – стебель хрустнул.
То, что пару минут назад назвало себя цыганкой Розой, остановилось, озадаченно всматриваясь в покрывшееся каплями пота лицо Романа своими пустыми глазницами. Он последним усилием надавил большим пальцем на стебель, и тот сломался. Пышная головка цветка беспомощно повисла в правой руке.
– Зачем?.. – взмолился низкий голос цыганки.
На секунду её пленительный образ окутал старые кости. Чёрные кудри волос соскользнули на смуглую грудь, в зелёных глазах блеснули горькие слёзы. А затем гнилой череп безжизненно сорвался с шейных позвонков, упав рядом с босыми ногами Романа. В мгновении ока останки рассыпались, превратившись в серую пыль. Заблудившийся ночной ветер ворвался в комнату, поднял прах в воздух и вынес прочь из летнего домика.
Роман, тяжело дыша, перевёл взгляд на сломанный цветок. На его глазах головка цветка пожухла, скорчилась, и роза также обратилась в прах, частички которого, подобно порошку яда, смешались с его горячей кровью.
Он зарыдал.
Несмотря на случившееся, Роман успешно сдал вступительные экзамены и, закончив вуз с красным дипломом, устроился на высокооплачиваемую работу. Затем женился, обзавёлся двумя детьми и маленькой противной таксой, которую так сильно любила его супруга. Это был спокойный целеустремлённый мужчина, на первый взгляд, абсолютно довольный своим местом под солнцем.
Никто не знал, что иногда по ночам, когда жена Романа крепко спит, он, обнимая супругу, вспоминает пышную смуглую грудь цыганки Розы и леденящий душу страх сладостно разливается по венам, вновь напоминая ему о страстных ласках мёртвой женщины.
Вечер в канаве
Темнеет. Нужно торопиться, если я хочу урвать что-нибудь поприличнее. Каждую пятницу Татьяна Васильевна, хозяйка маленького продуктового магазина на окраине, дай Бог ей здоровья, раздавала нуждающимся просроченные консервы, сыр, а иногда и колбасу. По правилам так делать нельзя: все просроченные продукты должны быть утилизированы или что-то вроде этого. Дурацкое правило, скажу я вам. По своему опыту знаю, если банка консервированной фасоли или сардин на день переживёт свой срок, ничего с ней не случится. Об этом знают все бомжи. Спросите любого из них, и он ответит: «Эти сволочи по всему миру тоннами выбрасывают просроченную еду, вместо того чтобы накормить ею таких, как мы.»
Татьяна Васильевна, далеко не красивая престарелая дама, но с большим и отважным сердцем, всегда нарушала это глупое правило. Все нищие в округе знали, что по пятницам у задней двери магазина проходит тайный фуршет. Каждый из нас мог прийти и получить свою долю провизии. В прошлый раз мне особенно повезло. Я унёс банку тушеной говядины, упаковку копчёных куриных крыльев и приличный кусок сыра. Чем не царский ужин? И, если потороплюсь, возможно, удача улыбнётся мне вновь.
Я решил не идти окольными путями, а пройти прямиком через лесополосу, выйти на объездную дорогу и по ней дойти до свалки, а там и до магазина рукой подать. К счастью, на моих ногах красовались крепкие водонепроницаемые ботинки. Если бы не они, не трусить мне по мокрым лесным тропинкам. Эти ботинки отдал мне один молодой человек. Господи, да пошли ему здоровья!
Дело было так. Сижу я на прошлой неделе возле местной церкви, собираю милостыню. Подают неохотно. Оно и неудивительно: я б и сам не подал такой заросшей пропитой морде, когда рядом сидят бабульки – божьи одуванчики. Я их не виню, наверное им эти рублики нужнее. А что я? Пропащая душа, да и только. Вот, подходит молодой человек, долговязый такой, одет прилично и спрашивает меня:
– Здравствуйте, а у вас какой размер обуви?
Я немного оторопел, отвечаю:
– И вам не хворать. Сорок первый, а что?
Он достаёт из пакета пару ботинок, так, малость поношенных, а в целом – очень даже приличных, и говорит:
– У меня сорок второй, но, может, возьмёте?
Я посмотрел на свою разваливающуюся обувку: правый давно просил каши, а у левого вся шнуровка скособочилась. Затем – на молодого человека с ботинками в руках, и отвечаю:
– А чего бы не взять? Раз вам не нужны, то возьму.
Он протянул мне ботинки:
– Нет, не нужны. А вот вам могут пригодиться.
– Вот спасибо! Пошли вам Бог здоровья!
Так я обзавёлся обновкой, которая сейчас, ранней весной, спасала мои ноги от сырости и холода. Как говорится, мир не без добрых людей. Жаль, что начинаешь ценить доброту окружающих только тогда, когда находишься на самом дне этого мира. Когда каждая мелочь, будь то просроченная банка тушенки или поношенная пара ботинок, может продлить тебе жизнь. И, даже если твоё существование абсолютно бессмысленно, ты не спешишь отдать Богу душу. Жить хотят все.
С каждой минутой я приближался к дороге, идя быстрым шагом мимо голых стволов деревьев. Весна не успела войти в пору. Всё, что ей удалось – это растопить немного снега, превратив его в отвратительные холодные лужи. Ночью они вновь замерзали, покрываясь тонкой корочкой льда, а днём оттаивали. И сейчас, с наступлением темноты, мои ботинки уверенно хрустели льдом, погружаясь в холодную жидкость.
Закололо в левом боку, и я остановился перевести дыхание. Когда ты престарелый бомж, да ещё и алкоголик с шестилетним стажем, любая мелочь способна вывести тебя из игры. Немного отдышавшись, я понял, что кто-то пробирается по лесу следом за мной. Хруст тонкого льда, ритмичные шаги. Я оглянулся и увидел собаку. На вид очередная помесь овчарки с беспородной дворнягой. Собака рысью пронеслась мимо меня, скрываясь за деревьями. Видимо, куда-то спешила. Я решил, что и мне некогда прохлаждаться, отправившись следом за обогнавшей меня животиной.
Вдруг до моих ушей донёсся визг шин, затем глухой звук удара. Чей-то мужской голос громко выругался, хлопнула дверь. Пока я пробирался к дороге, машина уехала. Я встал у обочины. На первый взгляд – всё как всегда. Лишь ярко кровавая полоса, ведущая к канаве на противоположной стороне дороги, выдавала место трагедии. Да храни нас Господь! Забыв об одышке, я поспешил к канаве.
Она была там, лежала на боку. Из раздавленного живота лилась кровь. Задние лапы судорожно дёргались, меся грязный снег. Я спустился в канаву. Одна из лысых веток кустарника оцарапала щёку, но мне было всё равно. Глубоко вздохнув, я опустился на колени прямо в мокрый снег, рядом с мордой умирающей собаки.
– Прости, я ничем не могу тебе помочь, – слова сами слетели с моих губ. Не знаю, поняла она или нет, но её глаза устремились на меня. В них не было страха или отчаяния, только боль, боль и ожидание. Она терпеливо ждала, когда настанет конец. Будь я немного решительнее, немного смелее, то наверняка придумал бы способ облегчить её учесть. Но я всего лишь пьянствующий бомж. И всё, что я мог, это оставаться рядом с ней и ждать, пока Бог не заберёт её к себе. Я положил руку на вытянутую морду, провёл пальцем по влажному носу. Из ноздрей струйками бежала кровь. Собака прерывисто дышала.
– Не знаю, существует ли рай для собак, – произнёс я, поглаживая умирающую за ухом. – Но, если он существует, ты непременно туда попадёшь. Наверное, это прекрасное место.
Время тянулось медленно, тьма заволокла небо и кое-где начали проглядывать звёзды. Холодная вода пропитала мои штанины. Я чувствовал, как окоченели ноги, но не мог позволить себе подняться. Собака умирала, а я продолжал оставаться возле неё, разговаривал, успокаивал, тем самым провожая в последний путь.
Настала минута прощания. Судорога изогнула мохнатое тело, задние лапы дёрнулись в последний раз. Собака издала тихий булькающий звук и умерла. Я аккуратно прикрыл ей глаза.
И вдруг, помилуй Господь, я увидел, как собачья душа отделилась от мёртвого тела. Полупрозрачная, еле заметная во тьме грязной канавы, она села возле меня, виляя хвостом. Её длинный язык проходил сквозь мои замёрзшие пальцы. Не понимая, что уже не относится к миру живых, собака пыталась лизать моё обветренное лицо.
– Господи, да будет тебе! – я принялся гладить собачий призрак, но рука проходила насквозь. – Отмучилась, бедолага… Но, не задерживайся, наверняка тебя ждут!
Словно поняв мои слова, собачья душа в последний раз попыталась лизнуть мою оцарапанную щеку и, махая хвостом, направилась в ночное небо. Я ещё долго стоял на коленях, всматриваясь вдаль и пытаясь различить её исчезающий силуэт.
Возвращаясь в ночлежку, продрогший и голодный, я не мог забыть той бурной радости, которую испытывал призрак, отделившийся от тела. Неужели, её испытывают все освободившиеся души? Или она была рада моему присутствию? Присутствию незнакомого человека, который по чистой случайности оказался рядом и не оставил её умирать в одиночестве? И, если это так, то найдётся ли хоть одно живое существо, которое будет находиться рядом со мной в мои последние минуты?