– Через Муром лучше, – заметила Елизавета. – Дорога живописнее. Так, Дмитрий Николаевич?
– Если женщина просит, разве откажешь!? Поворачиваем на Муром! – решил Теремрин.
Уже свернув с Горьковского шоссе, сделали короткий привал, чтобы перекусить. И Теремрин взял с собой кое-что, да и у Елизаветы осталось что-то с дороги.
Съехали на просёлок, убегающий в молодой березняк. Выбрали полянку. Сочная зелень обступила со всех сторон. Пахло мхом, грибами… Чудный лесной воздух завораживал, но ещё более завораживало присутствие необыкновенно красивой женщины, которая была в самом расцвете сил, и не могла не волновать воображение такого мужчины, каким был наш герой. Впрочем, он любовался, потому что не мог не любоваться. И его восторг вовсе не означал, что меркнет его любовь к Татьяне. Никаких планов даже в самом зародыше не было у него в отношении Елизаветы.
Нашли небольшой взгорок, чтобы удобнее сидеть. Теремрин достал из багажника и расстелил плотное покрывало. Елизавета быстро разложила нехитрую снедь. Уселись вокруг этого импровизированного стола.
Теремрин смотрел на Елизавету и вспоминал приезд её минувшей осенью, вспоминал свой необыкновенно яркий сон, и её улыбку, которую увидел, когда открыл глаза, вспоминал свои волнения, минуты прощания на вокзале, вспоминал слова, сказанные ею, когда уже поезд отходил от перрона Курского вокзала. Он старался прогнать воспоминания, но они цепко держали его в своих тисках.
– Хороша природа Северного Кавказа, – сказал Порошин, задумчиво озирая лесную поляну – ельник, обступивший её с одной стороны, и молодой березняк – с другой. – Но разве сравнится с Подмосковьем – краем белоствольных берёз, зелёных дубрав, тихих речек, тихих и спокойных затонов!?
– Целиком с вами согласен. У села Спасского, где я проводил немало времени в детстве, существует даже второе название – «Тихие Затоны», – вставил Теремрин. – Это потому, что и в самом селе, и на его околице, да и чуть подальше, на заливных лугах, есть затоны, именно тихие затоны. Один – тот, что на околице, окружён болотами – не подойдёшь. А начало он берёт почти у самой дороги. Каменкой она называется. Там родник с крошечным озерком. Студёная вода и такая вкусная. Может быть, и целебная. Кто проверял?! К тому затону охотиться на уток ходили. Иногда бреднем карасей ловили. А вот другой затончик – тот, что в самом селе – совсем небольшим стал. Зарос тиной. Карасей – тьма. Но как выловишь?
– И вы охотились? – спросила Елизавета.
– Нет. Это кровожадное увлечение не по мне. Какое мы имеем право истреблять животный мир, окружающий нас?
– Правильно, – сказала Елизавета, и было видно, что ответ Теремрина пришёлся ей по душе. – Кстати, далеко небезопасно это увлечение.
– Действительно, так, – заметил Теремрин. – Неподалёку от тех мест, где я вырос, погиб на охоте председатель колхоза, знаменитый на всю округу. Герой Советского Союза! Войну прошёл командиром партизанского отряда. Сколько было критических моментов в жизни! Сколько раз жизнь висела на волоске! А тут ведь надо… Случилось это в начале пятидесятых. Представьте себе: начало весны, ещё кое-где лёд покрывал ложбинки, да овражки. Охотились, кажется, на лис. И вот, пробираясь мелколесьем, провалился он в какую-то яму. Лёд не выдержал. По пояс оказался в воде. Ну и крикнул сыну, чтоб тот подал руку. Рукой было не дотянуться. Велел протянуть ружьё. Сын впопыхах, протянул, не задумываясь, всё же отец по пояс в ледяной воде. Потащил… И тут ружьё дуплетом…
– Какой ужас! – воскликнула Елизавета. – Верно говорят: природа мстит за истребление живого мира.
– А сравнительно недавно, лет десять назад ещё одна беда произошла! – продолжал Теремрин. – Я как раз писал книгу о выдающемся военном хирурге. Так вот где-то уже поздней осенью звоню ему, чтобы договориться об очередной встрече. А он в ответ: «Извини, Дима, сегодня не могу. Я сына потерял». Признаться, сразу не понял, как это потерял, ну, может, где-то задержался, не позвонил вовремя. И лишь через пару дней, когда снова связался со своим героем по телефону, узнал, что сын его погиб на охоте. Я был потрясён. Такой замечательный парень! Мой сверстник. Майор. В то время и я был майором. Но он уже и кандидатскую диссертацию защитил, и стал Лауреатом Премии Ленинского Комсомола. Я даже очерк писал о нём. И мы очень подружились. Такой замечательный человек, – повторил Теремрин. – Умница.
– Тоже врач? – спросил Порошин.
– Нет. Он по другой части. И лауреатом стал по какой-то закрытой теме.
– Как же это?! – сказала Елизавета.
– А вот как!.. Уже значительно позже рассказал мне убитый горем хирург, что случилось. Поехал сын его с компанией на открытие охоты куда-то на Волгу, кажется, под Астрахань. Сам хирург в тот раз не смог поехать, и потом корил себя, что не отпросился. Охотились на островах. Народ дисциплинированный – закончив охоту, ружья разрядили, проверили, разобрали и упаковали в чехлы. Всё-таки дорога предстояла по воде. Но когда вышли на берег, лодки не оказалось. Видно, не там вышли. Как вызвать? Снова зарядили ружья, стали стрелять. Ну и лодка тут же появилась. Была она неподалёку. Уже стемнело. Стали в спешке садиться в лодку. И вот тут у охотника, который неосторожно ступил в лодку перед сыном моего героя, ружьё сорвалось с плеча и дуплетом в живот…
– Наверное, переживал отец, – с пониманием сказала Елизавета.
– Да, такого сына потерять, – со вздохом сказал Теремрин.
– Любого сына потерять.., – начала Елизавета.
– Извините, Лизонька! – поспешно вставил Теремрин.
– Нет-нет, ничего…
– Зря мы эту тему затеяли, – виновато сказал Теремрин. – Не подумал я.
– Может и не зря, – возразил Порошин. – Об этом не только говорить – об этом писать надо. В колокола бить! Ведь убийства запрещены Создателем в любом виде и в любой форме. И в древнейшие времена запрет распространялся на всю живность. Известна ведь заповедь «Не убий!». Но потом Моисей допустил убийства животных… А слабину только дай! Результат известен. Вот и закончилось всё убийством людей… Кстати, ныне всем известно, сколь вредно есть трупы убиенных животных, ведь это привносит в организм человека большой объём негативной информации. Известно, что мясоеды обычно более злые и жестокие люди. Это, конечно, не всегда, но достаточно часто.
Теремрину стало неловко за свои бутерброды с колбасой, которые взял в дорогу. Порошин перехватил его взгляд и улыбнулся:
– Не всё сразу. Не пытайтесь немедля от всего отказаться. Отказываться постепенно необходимо. Посмотрите на меня! Внучка не даст солгать – как прекратил есть мясо, так и помолодел… И жив, здоров, хотя выпала мне судьба нелёгкая… В «Евангелие от Ессеев» говорится: «Бог дал через Моисея десять заповедей вашим прадедам. «Эти заповеди тяжелы», – сказали они и не смогли сдержать их. Когда он увидел это, он исполнился жалостью к своему народу и дал им десять раз по десять заповедей… И сказал он Господу: «Позволь мне, Господи, дать им другие законы… Если они не могут быть с тобой, Господи, пусть же не будут они против тебя, чтобы могли они поддержать себя, и когда время придёт, и созреют они для слов твоих, раскрой для них свои законы». И с этой целью разбил Моисей два куска камня, на которых были начертаны десять заповедей и вместо них дал десять раз по десять. Из этих десять раз по десять книжники и фарисеи сделали сто раз по десять заповедей. И они возложили невыносимую ношу на плечи людей, такую, какую они сами не в силах вынести. Ибо чем ближе заповеди к Богу, тем меньше их нужно людям. И чем дальше они от Бога, тем больше их нужно… Потому законы фарисеев и книжников неисчислимы, законов Сына Человеческого семь, ангелов – три, Бога – один!»
– Дедушка, – воспользовавшись паузой, сказала Елизавета. – Но я не знаю такого Евангелие… Как ты сказал? От Ессеев?
– Они выведены в апокриф, – пояснил Порошин. – Тем не менее, впервые увидели свет в тысяча девятьсот двадцать восьмом году не без содействия писателя Ромена Роллана, вдохновившегося ими.
– Но ведь церковь запрещает читать апокрифы, – снова сказала Елизавета.
– Держать и не пущать! – с усмешкой воскликнул Порошин. – А почему? Почему они скрыты? Ты, внученька, скажи, одобряешь ли убийство живых тварей – неважно каких, любых?
– Нет, конечно, нет…
– Но официальная церковь против этого, по крайней мере, не возражает. А в «Евангелие от Ессеев» говорится: «Бог заповедал нашим предкам: «Не убий». Но сердца их ожесточились, и они стали убивать. Я уже говорил, что тогда Моисей решил: они не должны, по крайней мере, убивать людей, и дозволил им убивать зверей. И тогда сердца предков ожесточились ещё больше, и стали они убивать людей, равно как и зверей».
Он сделал паузу, но, не услышав возражений, продолжил:
– И вот что сказал тогда Христос: «Но я говорю вам: не убивайте ни людей, ни зверей, ни то, что станет пищей вашей. Ибо если принимаете живую пищу, она наполняет вас жизнью, но, если вы убиваете свою пищу, мёртвая пища убьёт также и вас. Ибо жизнь происходит только от жизни, а от смерти всегда происходит смерть. Ибо всё, что убивает вашу пищу, также убивает и ваши тела, убивает также и ваши души. И тела ваши становятся тем, что есть пища ваша, равно как дух ваш становится тем, что есть мысли ваши… Итак, всегда принимайте пищу со стола Бога: плоды деревьев, злаки и травы полей, молоко зверей и мёд пчёл. Ибо всё, что сверх этого – от сатаны и ведёт путём грехов и болезней к смерти. Пища же, которую вы принимаете с изобильного стола Бога, даёт силу и молодость вашему телу, и вы никогда не увидите болезни… Ибо истинно говорю вам, Бог живых более богат, чем все богатые на Земле, и стол его изобильный богаче, чем самый изобильный стол на пиршестве всех богачей Земли. Ешьте, потому, всю свою жизнь со стола нашей Матери Земной». А вот и о модном ныне раздельном питании: «Не смешивайте вещи друг с другом, чтобы кишечник ваш не уподоблялся болоту со зловонными парами. Ибо истинно говорю вам – это отвратительно в глазах Господа».
– И вы это всё помните наизусть? – удивился Теремрин.
– Что же здесь удивительного. Такова моя профессия. Навыки остались. Кстати, а меня удивляет способность на ходу складывать рифмы. Этого я не умею… Хотите притчу на ту же тему?
– Конечно…
– Говорит Господь: «И не будьте как жадный слуга, который всегда съедал за столом своего хозяина порции других. И он всё поглощал сам, и смешивал все блюда вместе в обжорстве своём. Увидев это, хозяин его разгневался и прогнал из-за стола. И когда все закончили свою трапезу, он смешал всё, что осталось на столе, и, позвав жадного слугу, сказал ему: «Возьми и съешь это вместе со свиньями, ибо место твоё среди них, а не за моим столом». И далее вывод: «Потому будьте осмотрительны и не оскверняйте храмов ваших тел различного рода мерзостями. Довольствуйтесь двумя или тремя видами пищи, которые вы всегда найдёте на столе вашей Матери Земной. И не желайте поглощения всего, что вы видите вокруг себя. Ибо истинно говорю вам, если вы будете смешивать в вашем теле все виды пищи, покой тела прекратится, и бесконечная война разразится в вашем теле. И оно будет уничтожено подобно тому, как дома и царства, разделённые друг против друга, творят свою собственную погибель. Ибо ваш Бог – это Бог мира и не потворствует разъединению. Потому не вызывайте гнев Бога против себя, чтобы не выгнал он вас из-за своего стола и чтобы не были вы вынуждены идти к столу сатаны, где огонь грехов и смерти разрушит ваше тело. И когда едите, не наедайтесь досыта. Избегайте соблазнов сатаны и слушайте голос ангелов Бога…»
– Поразительно… И то поразительно, что вы читаете, словно по книге, а ещё более поразительно то, что читаете, с восхищением сказал Теремрин.
– Повторяю: это уже при Советской власти я стал военным педагогом, а до революции, как тебе известно, служил в Регистрационном бюро Генерального Штаба. А запомнить пришлось, потому что эту книгу мне дали ненадолго, только почитать, и больше я уже её не видел. Теперь-то, наверное, издадут, а, может быть, даже издали. Но раньше, конечно, не могли.
Елизавета слушала молча. Думала о своём…
Теремрин досадовал на себя: нужно же было завести разговор об охоте… Сам он не был охотником. И не любил это кровожадное занятие. Но, с другой стороны, если бы не завёл такой разговор, не услышал бы столь поразившие его вещи.
Елизавета, между тем, прогнала грустные мысли и спросила:
– Что замолчали, Дмитрий Николаевич?
– Ехать пора, – вместо ответа сказал Теремрин. – Красиво здесь… Но нас ждут места, ещё более прекрасные. А самое главное, ждёт не дождётся Афанасий Петрович.
Они быстро убрали за собой, сложили мусор в пакеты, чтобы выбросить где-то по пути, когда встретится свалка.
И снова побежала под колёса лента дороги. Движение было небольшое, машины встречались редко, да и то, в основном, грузовые. Иногда попадались небольшие селения. Там шла своя, размеренная, спокойная жизнь. Цивилизация уже коснулась деревни – на крышах телеантенны, возле домов – легковушки, сплошь в ту пору отечественные. В основном, «Запорожцы», «Жигули», «Москвичи». Но попадались и «Волги».
Встреча Ивлева и Порошина была яркой, удивительной… Теремрину приходилось участвовать во встречах выпускников. Но он окончил суворовское военное училище два с половиной десятка лет назад. А Ивлев и Порошин вышли из кадетского корпуса… Подумать только! Целая человеческая жизнь укладывалась в этот срок – причём, жизнь от рождения и до последней черты. А они ещё выглядели бодрыми и отличались завидной памятью. Старая закалка!
Глядя на них, Теремрин думал о своём деде. Вот бы повидать его! Мало того, что вырос без мамы, так ещё и без дедушки. И вдруг… Оказалось, что дед его жив и здоров. И не только в здравии, но и в ясном уме, наверное, как Ивлев и Порошин. Правда, его деду всю жизнь пришлось провести на чужбине…
Для того, чтобы рассказать о встрече Ивлева и Порошина, нужно, пожалуй, писать целую книгу… Сумбур приезда, обильное деревенское застолье, натуральное, здоровое и удивительно вкусное угощение. Конечно, и тосты, самые проникновения, и немножко выпивки… Правда, пили настойки, приготовленные Ивлевым. А разговоры! Могли, наверное, проговорить всю ночь. Но с дороги не худо и отдохнуть. Уже за полночь Ивлев, видя, что и его однокашник, и Елизавета клюют носом, предложил устраиваться на ночлег.
Теремрин насторожился, но виду не подал, что его интересуют планы хозяина. Конечно, ситуация складывалась не так, как осенью. Елизавета была с дедушкой. Да, собственно, Теремрин и не стремился остаться с нею вдвоём. Напротив, он даже опасался этого. Вдруг да разместят так, как в прошлый раз?! Но опасения оказались напрасными. Ивлев помнил свой ноябрьский приезд в дом отдыха, помнил Татьяну.
– Ну что, есть у нас тут очень удобный домик, по соседству. Он как раз опять пустует. Лизонька, внученька, не отправиться ли вам туда с дедушкой?
– Да, да, конечно! – воскликнула Елизавета, и Теремрину показалось, что в голосе прозвучали нотки облегчения.
Ему подумалось, что и она с некоторым волнением ждала этого момента. Как бы закончилась вторая такая ночь?
– Ну а тебе, Дмитрий Николаевич, выделяем другой дом – он не достроен, но необходимые удобства там созданы.
– Благодарю вас, Афанасий Петрович, но, если можно, если вас это не обидит, я бы хотел по-походному, в машине устроиться. Вспомнить, так сказать, детство.
– Да ведь машины ныне к этому не приспособлены?!
– У меня в багажнике прекрасный надувной матрац и всё необходимое. Так что я буду почти на природе…
Он проводил Порошина и Елизавету в домик, вернулся во дворик, пощёлкал обычным деревенским рукомойником, вытерся принесённым Ивлевым полотенцем и, пожелав хозяину спокойной ночи, пошёл к своей машине.
Хотелось побыть наедине со своими мыслями. Весь вечер вспоминали о прошлом, а прошлое – это ведь и история, и политика. Но у Теремрина было совсем иное настроение. Как же могло не откликнуться сердце поэта на то, чем жил он весь этот летний день.