Они были достойны друг друга станом своим, как пример идеального стандарта. Они были достойны друг друга светлым ликом своим, как само идеальное решение природного начала. На это стоило смотреть, как на шедевр самой изысканности, что так венчает вот этот величавый танец аристократии.
Все были очарованы этой неординарной парой, что и боялись потревожить голосом, каким-либо звуком само вот это очарование, разыгравшееся столь неожиданно, может даже и вопреки правилам. Но в этом огромном зале, посреди всей этой аристократии, оказался таки единственный субъект, который и вовсе не разделял вот этот всеобщий восторг. То был герцог Ронтанский, в чьей душе так и разыгрался чёрный смерч печальной зависти, чьё сердце так и задавила огромная слизкая жаба. Но кто ж уделит этому внимание?
Но вот прошёл первый налёт такой обворожительности действием, и потянулись за ними, встраиваясь в пары, вот эти самые сливки общества. Но сравнимо ли было это с самим полётом грациозности лебедей?
Король с королевой так и остались стоять в качестве благодарных зрителей. Да и негоже было в их возрасте так и вклиниваться в это действо, дабы не помешать такому буйству зелени, такой неудержимости огня, что так и изливалось от отпрысков аристократии. Но всё, же, взгляд их неудержимо да и был направлен вот на эту пару, что так и выделялась необыкновенностью своей.
– Вы бывали много раз на балах? – спрашивала Алиния своего неожиданного спутника.
О-о! Ещё тогда, в тронном зале, глаза его удостоились такого проявления красоты в виде озорных глаз её, так и искрившихся от игривого кокетства, но повергшего его тогда на неукоснительное поражение, что заставило уделить внимание, много внимания вот такой незримой борьбе. Но удача в данный миг благоволит и ушам его. Таких нежных звуков, по красоте мелодии вряд ли приходилось слышать ему, проводящему много, уж очень много времени среди своих воинов, чьи голоса были под стать голосу Джэндэ, от которых даже крепкие ноги резвых коней сотрясались. А если бы услышали их вот эти нежные уши аристократок? Но такие звуки всё, же, приходилось слышать ему, когда была жива ещё мать. Невольно такое сравнение пришло на ум. И от этого душа воина, хана лишь возносилась на вершину неуемной радости.
– Что же вы молчите, будто копьё проглотили? – подытожила свой вопрос Алиния, выводя тем самым молодого хана из разлумий о дивной мелодичности её голоса.
Хан Аурик лишь помотал головой, давая знать о том, что не знает, не ведает ни единого слова из мелодично прекрасного языка величественной Кранции. Принцессе Алинии блеском молнии предоставила память о том эпизоде прощания, где слова хана передавал воин-переводчик. Да он и здесь присутствует. Посредство его языка, но присутствует, стоя у стены. Ну что же, она сделает общение односторонним.
– Я думала – Вы только и есть пугало огородное. Но не знала, что у Вас хватает столько нахальства, наглости пригласить меня таким движением галантности. Где этому научились? Вот потому и спросила. Вы понимаете меня – хан всего нахальства, всех наглостей собранных вместе, – говорила вдохновенно прекрасная принцесса, упиваясь явно такой предоставленной возможностью, таким превосходсством в этой неординарной игре, в этой незримой борьбе противостояния.
Хан же только и мотал головой, будто сожалея о том, что недоступен ему их ярко мелодичный язык, подобный резвому ручью из чистого родника. Величавый же танец аристократии был в самом обороте, заворожив, захватив всех до единого. Принцесса Алиния же продолжила вот эти «комплименты» в сторону неожиданного спутника по этой линии:
– Да простит меня его высочество, что забыла я принарядиться в Ваш дар, но я благодарна, и за бриллиант, подаренный отцу тоже. «Синяя звезда» искрится, играет всеми цветами радуги, так и завораживает, но не это главное…
Но что, же, главное дли Алинии – старшей дочери короля? И красавица-принцесса, преисполненная самой вдохновенностью, продолжала, как бы утолять любопытство молодого хана:
– «Синей звездой» назвали поистине колдовской предмет, вводящее разум в такое непосильное притяжение противоестественного искушения, в самые сети дьявола, в самое лоно безрассудства. Разве звездой является сей камень раздора?
Знала бы принцесса Кранции, что молодой хан диких нанголов был точно такого же мнения, усматривающий в «синей звезде» просто камень блестящего свойства и всего лишь. Но всё, же, сей драгоценный камень, сей бриллиант явился его коронным приёмом там, в тронном зале, да и в предстоящих переговорах, от которых никакой лёгкостью и не веет. Но как сводит он с ума людей разных положений, кровей, цветов кожи?
Холодная дочь короля, спутница по танцу, кажется, так и взошла в самый зенит своих рассуждений и не важно, было ей, понимает он её или нет, но всё, же, именно ему, не знающему её языка, она как бы изливала свою душу:
– Бриллиант прежде должен быть в головах и сердцах людей; тогда и не было бы войн, ввергающих людей в самые, что ни на есть, несчастья. Да, тогда и не было бы таких вот проявлений ненависти и зависти, приносящих людям столько страданий разного душевного свойства.
О, вечное синее небо! Эта старшая королевская дочь, вот эта прекрасная принцесса, никогда не ведавшая каких-либо свойств бедности, нищеты, голода, не видевшая воочию самих ужасов какой-либо войны, имела суждение точно как у его матери, говорила думами и языком его матери. О, достойная ученица его деда по материнской линии!
– Ну а тебе, хану всех чертей, дьяволов сподручнее только и махать мечом, да кривой саблей, – говорила далее старшая принцесса голосом такой приятной мелодичности, преисполненной, что было не так свойственно ей, таким верхом искрящегося кокетства, перед которым никак не устоять мужскому духу, продолжая вот эту уж очень замысловатую игру. – А вот эти толстые книги всяких библиотек, как все говорят, тебе и неведомы никогда. С какой бы радостью вложила в твою голову хоть крупицу этой «синей звезды», такого бриллианта знаний.
Говорила она и торжествовала в душе. Вот так ловко обходила она его на этом вираже. Какая высокая игра! Но ведь было что-то и другое в этой юной душе. Сердце так и выстукивает сигналы непомерной радости. Но отчего?
Принцесса Ламилия нет, нет, да и бросала взгляд в ту сторону, где её старшая сестра и этот статный юноша, сама плоть и суть благородства, внешностью своей мало чем напоминающий диких, воинственных нанголов, выделывал в такт такие отточённые движения, ничем не отличаясь от других высокознатных аристократов. Да, как будто и учил его самый лучший учитель танцев. А сестра всё говорила и говорила заливисто этому хану что-то своё. Да, непривычный для её образа, но такой уж необыкновенный блеск так и разыгрался в глазах старшей сестры Алинии. Неужели этот хан обаянием своим и на неё возымел неотвратимое воздействие?
Это была своего рода новость из ряда вон выходящая. Хотя, что же здесь удивительного. Любая аристократка сочла бы за честь оказаться на её месте. И она тоже. Лёгкий укол пронзил её сердце. Но не более того. Она всё же рада, искренне рада за старшую сестру.
И сколько бы ни длилась эта чарующая музыка, ведущая по строгой линии этот прекрасный, но величавый танец аристократии, но и ей суждено было завершиться финальным аккордом.
Расставались пары в том же обоюдном поклоне, отточённом до предела изысканной галантности. И здесь хан проявил всё то, же, мастерство исполнения, что и было присуще ему за весь этот отведённый период времени великолепного действия. Но в завершение всего церемониала хан применил такое неожиданное оружие, что так держал в запасном арсенале, терпеливо перенося вот эти выпады и колкости красавицы-принцессы, которые только и применяла она, казалось, с таким вот удовольствием, дабы насладиться вконец своим победоносным успехом:
– Я убедился до самых глубин моей грубой неотёсанной души и знаю на будущее своим скудным умишком – в драгоценной голове Вашей истинный свет «синей звезды», что чудным переливом создаёт саму волшебную игру всех цветов радуги. Да пусть восхищение не покинет меня, пока преисполнен буду ходить я под сиянием вечного синего неба. Мой искренний поклон – прекрасная королева всех чертей, да дьяволов!
Изящный язык Кранции, даже без намёка на какой-либо акцент, а тем более ошибку грамматики, определённых канонов фонетики, да и самих утончённых правил фразеологического построения, идиоматических и прочих оборотов, издавался голосом, в котором и превалировал такой приятный баритон, лишённый всякого оттенка, напоминающего ту дикую грубость, столь присущую всем голосам воинственных нанголов. Но вот такой ироничной подчёркнутости было хоть отбавляй. Это был момент, когда растерянность, возникшая неожиданно, послужила таки одним из атрибутов того прекрасного, что выразилось в столь юном облике естественно, без каких-либо прикрас. И удивлённые глаза её, расширенные искренне и в миг выдавшие вот это смятение, явились тому свидетельством. Он обошёл её на крутом вираже! Он впереди!
Вот это всё, комплексное, сплетённое в тугой узелок заставило впасть принцессу Алинию в такое вот состояние истинного удивления, самого изумления, что не замедлило отразиться внешней стороной, что так и преобразило её прекрасный облик. Не было той строгости, того аристократического налёта, что так воспитывался с раннего детства лучшими воспитателями королевского двора, в её поистине красивых чертах лица. За всё время этого прекрасного действа, как величавый танец аристократии, да и выказывался такой румянец на щеках, да и сами пламенные глаза, но вот сейчас, в этот миг она и вовсе исчезла подавно, под таким гнётом данного состояния, в которое впала она неожиданно и мгновенно. Расширенные глаза были свидетельством тому. Но продлилось это недолго…
Нет, не строгость или возмущение снизошли на столь прекрасный лик принцессы, то было другое. Невольное восхищение призывало в спутники игривое кокетство, что так и преобразились в глазах прекрасной красавицы-принцессы. Вот так, во всём блеске и отразилась ещё одна грань ох дивно красоты невероятной. Изящно и искренне!
О-о! Это было достойное поражение, которое и возводило её на вершину. Она признавалась в этом. Что поделаешь. Но какое расположение духа! Какая высота!
8
Было обо что почесать языки, так и зудящихся после этого, казалось бы, очередного, заурядного королевского бала. Хотя, возможно ли было так считать? Но вряд ли могли считать таковым суетные души аристократок, у которых на уме и было это, и не сходил образ благородного юноши, такого хана неведомых земель. Да и принцесса, которую принято было считать самим мерилом аристократической строгости, этакого принятого всеми выражения высоких норм и правил, уж чересчур высоких, раскрылась с иной стороны, о которой и не подозревала высшая знать. Да когда же было такое, чтобы старшая дочь короля Алиния, в отличие от всегда жизнерадостной, даже слегка взбалмошной младшенькой Ламилии, так и источала такое веселье, такую радость, одаривала такой улыбкой?
Старый король и забыл на время образ того нахального нангольского хана с истинно разбойничьей рожей, деда вот этого благородного юноши по отцовской линии, что совершил когда-то, в пору юности его, дерзкий набег на земли кранков, в котором и выразился в полном блеске такой яркий полководческий дар. Не растревожило его душу то дальнее прошлое. А всё это из-за непонятной ему благосклонности вот к этому благородному юноше.
Ламилия же так и пристала к старшей сестре с одними лишь расспросами касательно молодого человека, с которого она в тот вечер и не сводила глаз. Интерес так и метался в юной душе.
Благодушная королева, никогда не влезавшая в дела мужа, не совавшая нос в самые дебри замысловатых лабиринтов витиеватой политики, сугубо внешних дел, призадумалась таки об исконной цели столь неожиданного визита. Помимо воли своей, таким порывом, исходящим изнутри, так и захотелось ей чем-то помочь этому юному хану, прибывшему сюда явно по какому-то важному государственному делу касательно его родных земель. Быть может, был в этом лишь голос материнского чувства, касательно детей и своих, и чужих?
Но не одна королева призадумалась об истинности визита этого молодого хана. Не менее, если не более заинтересованным лицом оказался герцог Ронтанский, чьё сердце, не достигшее границ высокой чести, самих берегов благородства, так и заметалось, засуетилось в суетно тёмных подвалах мрачно низкой души. И было от чего?
Ну, а каково же было состояние душ главных героев вот этого всегда пышного королевского бала, казалось бы, пожелавшего, подобно всем остальным таким же мероприятиям, кануть в лету, но всё же остаться таки явлением столь знаменательным в череде важнейших событий в славной истории Кранции?
В прекрасном расположении духа прибыл хан Аурик в своё расположение. Как ловко он провёл эту чертовку, само порождение высоких, чересчур высоких дум о собственной персоне. Как умело он заманил её в засаду, кротко, укрывшись печатью тихого незнания, выслушивая её заострённые слова, как лезвие сабли из гамасской стали, а затем умело, будто на облавной охоте, накрыл её на взлёт стрелой вероломности, будто стройную лань, бегущую в грации. Но как умна она – соперница коварного дьявола!
Но было ещё одно, что заставило возрадоваться его непомерно, всколыхнуться сердцу, увести разум в неведомые дебри. Но что?
В глазах её читалось совсем другое, не то, о чём подумал он при первой встрече, при первом взгляде там, в тронном зале, где она восседала точно гранит, само воплощение твёрдости и непоколебимости. И овеянная легендами вот эта беспримерная вершина драгоценностей – «синяя звезда» не вызвала и блеска в её глазах, изумительных глазах.
Там, во время бала, довелось мгновением узреть чистоту искреннюю, которую только и украсили лучистые блёстки и искорки игривого кокетства, что были не заготовкой какой-то, таким приёмом, а проявились впервые и непринуждённо, и познал он это не разумом, но сутью далёкой от сознания. Вот такое оружие прекрасной половины человечества! И во всём этом оно утверждалось помимо воли, помимо разума, но какой-то силой непреодолимой, идущей оттуда, из глубин души, что и отразилось в биении сердца. Такого не было с ним никогда.
Алиния всегда приходила в академический сад королевского дворца на утренней заре, где уверенно вёл её к премудростям различных сторон бытия сам учёный-философ Гидро. Первые лучи с нежностью кроткой медленно и плавно преображали всегда вот это пространственное великолепие, созданное цветами, небольшими кустарниками и такими же деревцами, где главную роль творения играли человеческие руки. Но пришла сегодня, сейчас, она отнюдь не на рассвете дня, а вот сразу, же, после королевского бала, что, ни на есть, перед наступлением самой ночи. Такого не было никогда, такое случилось впервые.
Зажгла факел у входа и присела на скамейку под раскидистыми ветвями душистого дерева дальних земель, что ароматом своим вдохновляло каждый раз, давая как бы простор разгулявшемуся разуму. А разум так и отправлялся в свободное плавание всё дальше и дальше от берегов тяжёлых дум. Это место целиком принадлежало её душе. Но разве кто знал об этом?
Вспоминала все детали этого бала. Но ведь раньше-то она относилась с изрядной долей равнодушия к празднествам различного рода, ибо душа её, подчинённая пытливому разуму, стремилась лишь к просвещению, к тому пути, что был уготован ей чуть ли не с рождения. Но вот что-то дало сбой в этих планах, и свернула она куда-то вбок от определённой линии. Что послужило этому?
От хана так и веяло благородством врождённым, как с молоком матери и кровью отцовской, что так и шептала, говорила, кричала ей интуиция, проснувшаяся нежданно и вставшая в полный рост. Всё давало знать о том, что не в салонах, и не в каких-то особенных школах аристократии воспитывался он, сын ханской династии, прямой потомок великого завоевателя. В глазах его зримо предстали и тревоги, и боли, и надежды, что цепью тугой связали молодого хана с его народом. А ведь и её учат этому. И выходило так, что они в какой-то мере были как два сапога пара. И в этом ощущалась вот такая неведомая близость душ по этому пути жизни, что в королевстве её, что в ханстве его.