Михаил Коломенский
Просто смешные рассказы
рассказ бизнесмена
Они продырявили мою стальную дверь ещё более стальными свёрлами – никто из соседей не вышел на звуки сверления, – потом заложили в дырки взрывчатку – никто из соседей не вышел на звуки взрывов, – и ворвались ко мне в квартиру.
В отличие от соседей, я все эти звуки слышал – и встретил гостей с двустволкой в руках.
Возможно, они тоже были вооружены, но выхватить своё оружие уже никак не могли. Я держал их под прицелом и радовался, что их двое, потому что трёхстволок не выпускают.
– Ложитесь, ребята, – сказал я им. – Прямо на пол. Не бойтесь, у меня чисто.
Один был пониже и толст, другой был повыше и тощ. Они стояли с поднятыми руками и не шевелились.
– Смелее, – подбодрил я. – Ложитесь, если вы мужчины.
Всегда стоит подбодрить клиента, когда он робеет и не может сразу определиться.
Они легли.
– Руки за голову, – приказал я.
– Неудобно так, – пожаловался толстый.
Я аккуратно спустил курки, подошёл к нему и изо всех сил ударил прикладом в затылок.
– А тебе удобно? – спросил я тощего.
– О, да, да, – поспешно ответил он – совсем не в русском менталитете. Но без акцента.
Я связал его – толстого тоже на всякий случай, – а затем я их обыскал. Конечно, оружие было: у толстого травмат, а у тощего газовый. Но переделанный под боевой.
– Молодец, – сказал я ему с мрачной иронией. – Мог бы и застрелить.
– Не, не, что ты, – завозражал тощий. – Это так… для подстраховки.
– Ладно, – сказал я ему. – Говори.
– Что?
– Всё. Зачем пришёл. Кто послал. Протокол подписывать не надо, так что говори свободно. Раскрепощённо.
– Хорошо, – согласился он. – Ты почему дома?
– А где же мне быть? – удивился я.
– У Кати.
Я нахмурился.
– Откуда вам известно про Катю?
– Ну… известно.
– Катя срочно вылетела к маме. У мамы в Комсомольске-на-Амуре сердечный приступ.
– Блин!.. – искренне сказал тощий.
Мы помолчали.
– Ну, ладно. Что будем делать?
– Ты… отпусти, а? Мы возместим… Честное слово… с процентами… сколько скажешь…
– Кто вас навёл?.. – загремел я и стукнул прикладом об пол.
Тощий немного похныкал, поблеял, а потом всё рассказал, спокойно и деловито. Паша, конечно, это затеял. Разбомбить меня капитальным образом в моё отсутствие. Он давно завидовал мне – за мою способность всё учитывать при одновременной принципиальности. За то, что у него охрана в спальне – и автомат, а у меня только в офисе – и ружьё, а живу я со всей очевидностью веселей.
– Так, – сказал я. – Ну, что ж. Поехали к Паше.
– Нет!.. – Тощий рывком привстал и свалился опять. – Нет!..
– Ладно. Тогда убью.
– Ты не убьёшь. А Паша – точно.
– Да… – Я действительно мог только в морду дать. А Паша в морду совсем не мог, но зато отдавал чудовищные приказы. – Да… Как же быть?
– Отпусти… Скажи, сколько… Заплатим, клянусь…
Гениальная мысль блеснула в моём мозгу. Ибо ничто человеческое было мне не чуждо. В том числе и любовь к Закону.
– Нет, мой друг, нет, – сказал я. – Нет. Деньги получишь ты. От меня.
Он в изумлении даже хрюкнул. Но тут же заподозрил подвох.
– Если полиции сдашься, – объяснил я ему прямо.
Он немного подумал и начал смеяться. Потом хохотать. Потом взвизгивать и икать.
– Денежек твоих жалко, – объяснил он мне прямо. – Менты как узнают, что мы от Паши, все двери пооткрывают. И ласково будут просить, чтобы мы ушли.
– А ты не жалей, – сказал я. – Не жалей чужих денег. Вставай.
Мы привели толстого в чувство и поехали в отделение. Менты развязали им руки, чтобы они могли подписать, – и они ушли, ухмыляясь, каждый с полтыщей баксов. А я остался.
– Вы тоже идите, – сказал майор. – Мы позвоним. Или повесточкой как-нибудь.
– Дело-то нужно – до суда довести, – сказал я. – Паша давно должен быть в тюрьме. Это же все знают.
Майор на меня посмотрел и понял, что я – убеждённый. Тот, кто поработает в ментуре, становится психологом не хуже катал и кидал.
– Да, все знают, – сказал он. – И довести нетрудно. Но на суде развалится. Этим двум дуракам символически что-то, и всё. Мой вам совет: идите домой и увеличьте охрану.
– Давайте всё-таки доведем, – сказал я и положил перед майором $1000. – И для начала вы не будете рвать протокол и терять заявление.
Он посмотрел на $1000 и вздохнул с сожалением:
– Сомневаюсь.
– Не сомневайтесь, – подбодрил я и положил ещё две.
– Теперь шанс есть, – оживился майор. – Некоторый.
– Сделаем его которым. – И я положил ещё три.
Он даже руки к груди прижал:
– Но суд – оправдает! Всё равно!..
– Не ваша забота, – ответил я. – У вас своё, у суда своё.
– Ну, если так, – сказал он, и тогда я тоже ушёл.
Затем я встречался со следователем, с прокурором, с председателем областного суда и с главами администраций. Пришлось кое-что продать, а потом и переехать, но зато когда была назначена дата, я был готов и к встрече с судьёй.
Мы сели с ним на лавочке в аллейке, и я его спросил:
– Что вам дороже: Паша или справедливость?
Он засмеялся так, что начал повизгивать и икать. Совсем как тощий.
– Справедливость, конечно! Это самое дорогое!..
– Другого ответа я и не ждал. А конкретно?
Он сделался очень серьёзен. Но я был ещё более серьёзен, и на суде обнаружилось, что следственная группа собрала неопровержимые улики, что прокурор твёрдо стоит на страже буквы и духа и что судья объективен и неподкупен. И общественность была потрясена нежданным и неслыханным, в глазах простых людей чудесным торжеством закона, и все участники процесса – кроме адвокатов – сразу же пошли на повышение.
С Пашей теперь я увижусь не скоро. Очень не скоро. Очень. А вас попрошу сказать: неужели вы продолжаете думать, что деньги сами по себе что-то значат? Неужели не ясно, что всё зависит от того, в чьих они руках?
Правда, ещё требуется, чтобы их хватило.
Так что если вы за справедливость – постарайтесь быть побогаче.
рассказ ёрника
Пьяненький помятый мужичок – то есть я – подсел за столик к лабухам:
– Ребята… я тут – покурю при вас… Можно?
Июльский полдень, море, столики под тентами, двое неспешно тянут пиво.
Посмотрели. Не ответили.
Что они лабухи, я сначала не знал. Но сразу же – по разговору. Удача. Народ отзывчивый, живой. Разомлевшие были, да всё же. Купаться в жару ещё скучней.
Закурил, слегка теряя равновесие.
– Я извиняюсь… А вот хочу спросить… Я на вас смотрю – вот кто вы? Не могу понять.
Поморщились.
– А ты кто?
– Да я… в общем, тут… Ну… сами понимаете. А вы?
– А мы тут пиво пьём. – И снова отвернулись.
Я ненадолго задумался.
– Не, ну я имел в виду… ну… по профессии. Вы такие… творческие!..
В ожидании ответа я замер в неподвижности и вылупил глаза. И для верности ещё и стал их переводить – с одного на другого.
Один был насмешлив. Или смешлив. От пива оторвался:
– До-ре-ми-до-рé-до… – пропел, пожмурился, опять за пиво.
Второй оказался злобным и без фантазии:
– Ты покурить пришёл? Ну, и кури.
Очень плохо. Очень неправильно. Лабухи en masse демократичны. Но личностное часто берёт верх над социальным – и в том числе и тогда, когда лучше не брать.
– О! – запоздало оживился я и потерял равновесие так, что чуть не упал со стула. – Вы… это… музыканты?.. У меня друг был…музыкант. Как он играл!.. я вам скажу… Он все ноты знал. Вот все, какие есть… все их знал! Спрашивает: «А ты знаешь, сколько всего нот?» Ну, откуда? Откуда мне знать?..
Я был в искренней растерянности.
Злобный покивал – с удовлетворением. Смешливый гыгыкнул. Господи, как же мало людям надо.
– Ну, и вот: сколько? Это я его спрашиваю. «Восемьдесят восемь! Всех вообще! И все представлены на рояле. На пианино – нет, не хватает места… А на рояле – да». Я говорю: «Так что: рояль, получается, – Гитлер?»
Смешливый встрепенулся. Злобный прищурился.
– Ну, он не врубился, я объясняю: восемьдесят восемь – это число Гитлера. А он не знал… Случайность? А? Вот скажите: случайность?
Я вперился в них.
– Случайность, – кивнул смешливый.
Я тоже кивнул и снисходительно поулыбался:
– Это типа шутки… Совпадение, вне всего… Рояль ещё до Гитлера выпускали.
– Ты кури, кури, – напомнил злобный.
– Да. Спасибо. Извините, я так увлёкся… Забываю затягиваться. Так вот… Но как он играл! Вот где как только увидит чёрное с белым – сразу к нему. Ну, в смысле, инструмент. Он никогда не скажет – рояль, там… пианино… Инструмент! И сразу кидается, сядет, вот так вот голову повернёт: «Ария… номер пятнадцать!» И бабах по клавишам!..
Теперь хохотнул злобный. Смешливый – то ли восторг, то ли уже упоение. Про пиво забыли.
– И опять: «Ария номер…» Ну, какие там номера бывают? «Сорок девять!» И играет, пока не закончит. Потом: «Ария номер сто тридцать два!» И – тарарам, бам, бам, тарарам!.. Бам!.. Или так: пальцами быстро-быстро и… слегка. Ти-ли-ли-ли-ли-ли… А я рядом стою… – Я прерывисто вздохнул. – Как дурак, честное слово.
Заржали уже не сдерживаясь. Не опасаясь, что обижусь.
– Он играть мог – часами. Без перекура. Вы верите?
– Верим, верим, – дружно сделали серьёзные морды.
– И вот я слушаю, смотрю… и я не понимаю… – мой голос наполнился драматизмом. – Не понимаю… Как это он? Как он… это?..
Они уже давились хохотом. У смешливого выступили слёзы.
– Может, вы мне объясните… Ну, вот как? Простой парень… в гости ко мне приходил… Он же такой, как я… А аппликатура, б… – я не сдержал чувств и ругнулся. – Бузони отдыхает!
Я глядел на них в совершенном отчаянии. Я ждал ответа на мучительный вопрос.
Они молчали. И не шевелились.
Я встал, зажал окурок в кулаке и ушёл, пошатываясь.
Мне было совсем неинтересно, что эти двое будут потом рассказывать – потому что они сами были неинтересны. Были бы интересны, если б оказались иными. Я надеялся.
Но – опять попались не иные. Да что ж это такое! Куда ни ткнись – везде не иной. Сколько живу, а поговорить всё не с кем.
рассказ журналиста
Ну, какая нынче журналистика, ну что вы. Я даже не хочу об этом. Фейспалм. Я хотя ещё и не старый, но журналист я старой школы. Я в газету пришёл пацаном и попал на дедов. Тогда был вкус к беллетристике. Очерки писали… Фельетоны… Деды были толковые, с эрудицией, понимали многое, и не то чтоб они меня специально учили, – я сам учился. И если нужно, я выдам текст на уровне члена Союза писателей. Конечно, не Чехов – а кто из них Чехов? А сюжетов у меня побольше, чем у них, и сами сюжеты поинтересней. Я внутри жизни каждый день. И хочу я того или нет – мне приходится знать такое, что если бы мне рассказали, а я б не был журналистом, то я бы и не поверил.
Многие люди знают о жизни мало. А размышлять способны ещё меньше. Но уверены в обратном. И если б кино снимали у нас реальное, а не псевдятину, эти бы люди думали, что сценарист обкурился. С режиссёром на пару. А критики бы объясняли: ну, это жанр такой… Да, жанр. Называется «наша жизнь». Ночь и голый мужик на снегу под луной посередине поля. Поле всё белое, а он весь чёрный – сожгли его целиком. На белом снегу – огромный кусок антрацита. И на этот кусок антрацита наброшена женская шуба. Дорогая – не то слово. Дико дорогая. И никого вокруг. Пустыня. Поле за городом, в километре. Что это? Где его жгли? Кто и зачем? Сюда привезли – значит, на месте оставить было нельзя; но зачем к нему вызвали скорую помощь? Смысл? И какая-то ж особь с себя эту шубу сняла, чтобы труп укрыть, – опять же зачем? Что за жест? (Шуба, естественно, тут же словно бы растворилась.) Уголовное дело открыли – да и закрыли. Достоевский где? Где Достоевский?
И ведь не все такие случаи расскажешь. Я их записываю – и храню. Архив у меня большой. Сам собою собрался, я ведь давно работаю. Невероятные факты, удивительные связи событий. И событий, и персон. Вы и представить не можете, какие причины на самом деле… Совсем не те, что вам сообщают. Вообще, я вам скажу, у нас – и у всех – и всегда и везде так было – идут две жизни: та, про которую публика знает, и та, о которой понятия не имеет. Другие связи, другие отношения, другие ценности и уровни. И пересечься они не могут. А если вдруг пересеклись, то это как ДТП. Авария. Сразу кого-то видно (хотя всё равно непонятно), и бывают при этом жертвы.
Конец ознакомительного фрагмента.