Обком явно проглядел «феномен мудриловщины», как его впоследствии окрестили партийные идеологи. Первый секретарь Колбасин был как раз занят другой борьбой – против неуклонного исчезновения колбасы с магазинных прилавков. Второй же, третий, четвертый и прочие секретари с референтами либо готовили очередные нужные доклады, либо настраивались на посевную, либо просто ждали руководящих указаний.
Мудриловский актив сложился из джинсовых аспирантов и кандидатов наук. В головах у активистов клокотала причудливая смесь из подпольных произведений Сахарова, Лимонова и Солженицына, а также доклада Хрущева двадцатому партсъезду. По ночам они собственноручно и бесплатно развешивали плакатики-самоделки, днем, отмыв прически от клейстера, бегали по мероприятиям. Сам Мудрилов, являясь народу в потертом пиджачишке, постоянно подчеркивал, что он такой же, как все, ничем не лучше, и движет им одно стремление – исправить «отдельные недостатки».
Молодость и живость кандидата производили приятное впечатление на крыжовинцев. Исправления отдельных недостатков хотел каждый. Правда, каждый по-своему. Но подобные мелочи в ту пору тоже мало кого занимали… И Мудрилов победил, добившись права представлять Крыжовинск в союзном парламенте. Во время прямых трансляций из Кремлевского дворца земляки несколько раз видели его на экранах своих телевизоров, а как-то раз народный избранник даже вступил в спор с самим Горбачевым. Если бы славный сын города Крыжовинска не запнулся от волнения, а конспект речи не застрял у него в кармане, увертливому генсеку точно не поздоровилось бы.
Увы, Мудриловым в Крыжовинске восхищались недолго. Просвистев, как ракета, по политическому небосклону, полномочный представитель народа пропал из всеобщего поля зрения. Одна газета потом глухо упомянула, что парламентарий прописался в Москве, разведясь с супругой и женившись вторично, поступил на службу в министерство и вполне доволен достигнутым.
Итак, блин вышел комом. Несмотря на это, избирательный пыл в крыжовинцах не угас. Оставались кадры, и оставался вошедший в поговорки характер. Как отмечали славные предки, заставь крыжовинца Богу молиться, и результат превзойдет ожидания.
Ждать следующих результатов почти не пришлось. Волна перестройки катилась дальше, и грянули выборы в российские, еще не суверенные органы власти. Силы демократии, быстро очнувшись от замешательства, вызванного бегством Мудрилова, энергично к ним готовились. Лучшие умы прогрессистов понимали, что полагаться лишь на критику идей нельзя. Обычный житель Крыжовинска за годы советской власти воспитал в себе привычку не ввязываться, хотя бы даже и мысленно, в авантюры, способные поколебать доверие к нему любого начальства. Этот мощнейший инстинкт самосохранения надо было обратить на пользу реформам.
Повод подвернулся удобный. Еще при расцвете застоя Крыжовинск сделался местом одной из «строек века». В итоге там, где с летописных времен была река, теперь широко раскинулось рукотворное Крыжовинское море. Сперва им гордились. Изображение водоема украсило фотоальбомы и подарочные открытки. Поэты и песенники, вдохновленные комитетом по культуре, слагали оды в честь покорителей стихии. Несколько краеведов подали, правда, голос в защиту потопляемых ландшафтов с какими-то памятниками, но грохот приветствий заглушил пессимистов.
Застой крепчал и отцветал. А море зацвело. Поверхность покрылась слоем растительности грязно-бурого цвета. Рыба и прочая живность частью вымерла, частью мутировала. Отходы производства, оседая в стоячей воде, вместо плотвы и пескарей породили уродцев с глазами, как чайные блюдца. Глухими ночами, как божились очевидцы, в зарослях плескалось и вздыхало нечто, по всем признакам схожее с чудовищем озера Лох-Несс…
Само собой, антинаучные фантазии были вдребезги разбиты фельетонистом Собаченко в областной партийной газете. Но проблема моря, в котором нельзя купаться и рыбачить, беспокоила все слои населения. И переход от застоя к ускорению совпал с другим грандиозным проектом. Чтобы смягчить суровый континентальный климат и сделать крыжовинские зимы более теплыми, город решили подогреть. Но не с помощью центрального отопления, а напрямую. Роль грелки академики-разработчики отвели неудавшемуся морю. Атомный реактор, возведенный у городской черты, должен был придать гигантскому водному резервуару нужную температуру. Постепенно повышая её, творцы проекта предполагали всего за пятилетку уравнять Крыжовинск по климату с городом-курортом Сочи.
План не вызвал возражений у властей. Казна отпустила средства, и закипела работа. Пока рылись котлованы и закладывались фундаменты, крыжовинские острословы беззаботно упражнялись на тему «житницы-кузницы- здравницы». Однако серый бетонный купол, поверх заборов поднявшийся в небо и видный в хорошую погоду с конечной остановки троллейбуса, заставил призадуматься.
Крыжовинцам, как говорилось, буквально с младых ногтей свойственна рассудительная, сугубо земная осторожность. Невзирая на пол, возраст и образование, всё больше их задавалось одним и тем же вопросом: «А вдруг рванёт?» Обком хранил загадочную тишину. Лекторы отвечали на провокационные записочки одинаково: мол, вся Европа использует мирный атом, и ничего, живут. Пример Европы, которую мало кто видел живьём, почему-то не успокаивал.
Схватка с атомной опасностью и стала стержнем всей предвыборной кампании крыжовинских демократов. На смену первопроходцу Мудрилову спешили герои, доселе находившиеся в тени.
Поскольку экологическое движение противопоставило административному волюнтаризму силу науки, среди его лидеров появились, разумеется, представители естественных дисциплин. Лириков от обществоведения подкрепили физики. Первенствующие позиции в отношении своих коллег тут же занял доцент Абрамкин.
Слывший на родном факультете отчаянным либералом, он порой вел семинарские занятия, сидя на краешке стола, мог запросто уклониться от темы и пуститься в обсуждение шансов местного футбольного клуба, а больше общения со студентами ценил лишь общение со студентками. С одной из них Виктор Евсеевич в итоге сочетался браком, побив аналогичный университетский рекорд, принадлежавший одному профессору-античнику. По возрасту суженая годилась жениху в дочери. О дочерях от первого брака ученый также заботился по-джентльменски… Соседи по микрорайону, знавшие доцента как застрельщика всяческих субботников и воскресников, без затей называли его «Витьком». В карьерные перспективы общественника-одиночки никто, конечно, не верил.
Однако именно раскомплексованный Абрамкин стал председателем предвыборного блока «Если хочешь быть отцом». Перевес при голосовании ему дала наиболее шумная, по сравнению с другими, группа делегатов-физиков. Аргументация впечатляла: Абрамкин, уверяли выступавшие, специалист и профессионал – в том смысле, что угроза радиации ему понятна как дважды два. Студенческая и преподавательская молодежь мужского пола проявила солидарность с доцентом. Ну а что касается слабой половины, то, как уже сказано выше, здесь новый лидер был изначально вне конкуренции.
Заместителем председателя демократы-экологи дружно выбрали другого кандидата наук – Бориса Бубенцова. Выходец из лояльнейшей партийно-советской семьи, он вел курс диалектического материализма в одном вузе со скандально известным Мудриловым. Пройдя тренировку в предвыборном штабе народного кандидата, Борис Андреевич изъявил готовность баллотироваться самому. Смущали два обстоятельства: чрезмерно лояльное прошлое собственных родителей и фамилия. Как назло, тогда в прокат опять вышел популярный у интеллигенции фильм «О бедном гусаре замолвите слово». Там главный герой, тоже Бубенцов, был дрянным актером захолустного театра. По заданию охранки он изображал ярого оппозиционера. Проще говоря, подался в провокаторы. Естественно, могли возникнуть нежелательные аллюзии… От грязных намеков не прикрыли бы даже пышные, действительно гусарские усы молодого философа.
К счастью, пристально исследовать житие перспективного политика ни один делегат не потребовал. Усы покоряли всех без исключения дам, а Борис Андреевич в противоположность говорливому вождю блока предпочитал многозначительно молчать. Лишь иногда кандидат ронял какую-нибудь кудрявую восточную мудрость и вновь умолкал. Само собой, очень скоро его единодушно сочли умнейшим человеком.
Обком, видя, какая мощь поднимается против его всевластия, решил биться всерьез. Чуждым кандидатам в депутаты отвели для изложения биографии и программы по десять строк в ежедневной газете. Ни строчкой больше. Типография экстренно печатала толстую, цветную, с графиками и таблицами, брошюру о пользе и безопасности атомной грелки. Коллективное произведение докторов и членкоров должно было дойти до каждой домохозяйки. Наконец, первый секретарь Колбасин решительно поклялся по радио и телевидению, что колбаса в городе будет.
Велико же было изумление ответственных товарищей, когда выборы в Крыжовинске партия проиграла. Преобладающую фракцию городского Совета создал блок с абсолютно несерьезным названием. Опираясь на волеизъявление народа, депутаты-демократы мигом запретили дальнейшее возведение взрывоопасного объекта. Грохот стройки прекратился, а доски от заборов оказались растащены дачниками. Циклопических размеров корпус для реактора, на который ушел не один миллиард рублей, горсовет рекомендовал использовать под овощехранилище.
Пока партаппарат пребывал в шоке, оппозиция сделала другой важный шаг. Совет учредил свою газету. По настоянию радикального крыла название заимствовали у городского листка, выходившего между Февральской и Октябрьской революциями. «Крыжовинский привратник» сделался трибуной для бичевания номенклатуры и обнародования писем в поддержку. Поддерживали: Ельцина, Хасбулатова, «500 дней», свободу Литвы и т.д., и т.п. Творческий костяк редакции составили бывшие сотрудники комсомольского печатного органа. Сказалось передовое воспитание, упомянутое нами при рассказе о видеосалонах… Бразды же правления получил заслуженный, с двадцатилетним стажем, член редколлегии областной партийной газеты. Валерий Серафимович Задов, не в пример однофамильцу, шефу махновской контрразведки, с людьми был мягок и ласков. Подчас даже излишне ласков, что давало повод к похабнейшим сплетням.
По словам одного источника, вопрос о сексуальной ориентации будущего редактора был как-то поднят в узком кругу. Как уверяет тот же источник, при сем прозвучала историческая фраза: «Человек он наш – будет служить и за совесть, и за страх». Понятно, что документальных подтверждений источник не дает. Но если сведения верны, то ясно, что и среди романтического половодья тех месяцев находилось место трезвому расчету.
Подстегнуть процесс перемен в Крыжовинске попытались и столичные знаменитости. Из всех политвояжей городу особенно запомнился приезд «бабушки российской революции». Единомышленники обращались к ней просто – Ильинична. Явившись к своим сторонникам прямо с вокзала в сопровождении двух адъютантов (один нес чемодан, другой знамя), «бабушка» призвала сейчас же выразить презрение «совку». Процессия из нескольких десятков революционеров гуськом выбралась на Пролетарский проспект. Создав помеху транспорту, с криками: «Даешь Учредительное собрание!» она зашагала к зданию обкома. На полпути к цели подоспел ОМОН. Демонстрантов быстро и без потерь погрузили в зарешеченный автобус.
За хулиганство Ильиничне дали пятнадцать суток. Купаясь в лучах славы, неистовая демократка отсидела пять. Интервью с ней, взятое в застенке, оперативно опубликовал «Огонек».
Полемику об Учредительном собрании, затеянную в местных изданиях, прервало срочное сообщение о пленуме обкома. Первый секретарь Колбасин пал! Подавший заявление «по собственному», он без шума и пыли был переброшен на хозяйственную работу в Москву, откуда когда-то и прибыл руководить Крыжовинском. По слухам, усилил собой пищевую и перерабатывающую промышленность.
В тот же день крыжовинцы узнали имя его преемника. Под пение «Интернационала» в должность вступил Иван Минаевич Шабашкин.
Последний первый секретарь был соткан из противоречий, как сама эпоха. Родившийся в крестьянской семье, он уже в юности решительно и бесповоротно перешел от физического труда к умственному. Путевку в большую жизнь ему дала самодеятельность. За виртуозную игру на гуслях шустрого Ваню стали продвигать по комсомольской линии. Из деревни перебравшись в город, он поступил в институт, на факультет почвоведения. Учился на «три с плюсом», осознанно посвятив себя общественной работе. Слово «осознать» в лексиконе Ивана Минаевича на все последующие времена стало ключевым, знаковым. Уже поднявшись до облисполкома, наш герой защитил кандидатскую диссертацию по научному коммунизму. Так сказать, подкрепил теорией практику. А теория марксизма сурова: свобода есть осознанная необходимость. Осознал – и свободен. Это помогало Ивану Минаевичу выпутываться из любых передряг.
Хотя путь Шабашкина до 1991 года вряд ли можно счесть извилистым. Райком, обком, облисполком… И постоянно своя, родная, крыжовинская земля. Ни других областей или республик, ни, Господи упаси, других стран (естественно, соцлагеря). И всегда Иван Минаевич был по-молодому шустр, ловок, подтянут. Белизной гималайских снегов сияли его манжеты и воротнички. Вот, собственно, и все слагаемые успеха.
Наступление перестройки Шабашкин воспринял, как подобает службисту. Партия сказала «надо». Дальше известно что. Михаил Сергеевич ему даже нравился. Но осознать до конца не получалось, и вполне рыночная фамилия не помогала. Видимо, шестое чувство подсказывало, что очень уж многое рухнет из представлявшегося вечным. Пуще же всего удивляли, настораживали и раздражали новые, незапланированные люди, вопреки директивам хлынувшие откуда-то словно муравьи.
Заняв кабинет первого секретаря, Иван Минаевич от резких движений и заявлений воздержался. Аппаратная привычка диктовала иную тактику: освоиться, осмотреться, расставить кадры. Меж тем, волна перестройки ждать не собиралась. Демократы, обзаведясь атрибутами власти, волей-неволей приняли хозяйственное управление Крыжовинском. Здесь, к всеобщему потрясению, одной беззаветной преданности делу экологии оказалось мало. Джинсово-кроссовочные депутаты, как правило, о механизмах реальной экономики не имели никакого представления. Старые же исполкомовские чиновники под дамокловым мечом реорганизации вовсе перестали трудиться. Колбаса, пропавшая с прилавков при Колбасине, с его уходом почему-то не вернулась обратно. За ней стали исчезать: масло, сахар, мыло… С избытком хватало лишь газет и журналов. По горсовету, где в целях демократизации был снят милицейский пост, бродили, не вытирая ног, многочисленные зеваки. А прямо в приемных располагались со своими раскладушками голодающе-протестующие правозащитники.
Штаб демфракции заседал беспрерывно. Перестройка грозила захлебнуться. Скрепя сердце, лидеры огласили решение о компромиссе со «здравомыслящими хозяйственниками». Оставалось хотя бы одного такого хозяйственника найти. Здесь и всплыла личность того, кто сыграл в судьбе Крыжовинска колоссальную роль.
Его звали Яков Александрович Куманёв. Начинал он по-горьковски, типичнейшим пролетарием в рабочей слободке. Скоро вкусив прелестей пролетарского бытия и поняв, что одной доски почета для его натуры маловато, Яша поставил на партию. Иными словами, на ум, честь и совесть. «У партии этого добра навалом, а мне много не надо», – здраво рассудил новый Павел Власов. Обрядовая сторона тяготила мало, приобрести же, проявив смекалку, можно было весь мир.
Ставка себя оправдала. Со своим четвероногим другом-станком Куманёв распрощался и занялся вопросами снабжения. Преуспел, не забивая голову мелочами и, вообще, лишней информацией. До вузовского диплома и, тем более, до диссертации руки не дошли, но с приходом перестройки к Якову Александровичу фантастически попёрла масть. Наблюдая по телевизору первый союзный Съезд, он вдруг поймал себя на мысли, что большинство посланцев народа ничем не лучше его самого. Мысль так ошеломила, что целую неделю ходил, как пьяный.