– Так что в протоколе писать будем Пеньковский? – еще издали, по «хулиганской» привычке своей, бросил на стол полковника массивную, кожаную, с желтой змейкой и золотой печатью на хомутке увенчанной, папку.
– Это вы по поводу чего, товарищ генерал?
– Ходят слухи, друг служивый, что ты наконец одумался и решил вернуться «на передовую», в самые что ни на есть «штурмовые порядки».
Полковник прекрасно помнил, что правом оказаться «в штурмовых порядках на передовой» генерал-майор наделял только «действующих службистов» ГРУ, не подпуская к этой плеяде всякого, кто работал «под крышей»; или, под какими-то там прикрытиями, «кротячил» по всевозможным воинским частям и военно-оборонным организациям.
– Из непроверенных источников сведения у вас, товарищ генерал, – проворчал Пеньковский, с ленцой в каждом движении поднимаясь и предлагая Родову присесть к приставному столику. Разница в их воинских званиях полковника уже давным-давно не смущала.
– Вот и я говорю: пора подчищать тылы, полковник, давно пора. Агентура «засорена» до предела, источники морально устарели; утечка информации просматривается по всем штабным отделам. Крыс много завелось, крыс. Но ведь и крысоловы тоже пока еще не перевелись, как считаешь, друг служивый?
– Считаю, что в партийных структурах выводы ваши будут расценены как «непростительное сгущение красок, нацеленное на подрыв доверия к ГРУ и вообще ко всем органам госбезопасности. А также на полную их дезорганизацию».
Лишь на какое-то время брови Крысолова застыли где-то под густой сединой волос. Однако он очень быстро овладел собой.
– А не допускаешь, друг служивый, что, наоборот, парторганы воспользуются мнением опытного разведчика, дабы прочистить наконец штурмовые порядки всей нашей послевоенной армейской разведки?
Пеньковский воинственно рассмеялся. Он уже входил в образ ценнейшего агента британской разведки, причем, хотелось бы верить, полковника этой разведки, о котором, – как о «борце против советской военщины, которая, исходя из своей агрессивной политики ядерного шантажа, подталкивает мир к третьей мировой войне», – вскоре узнает весь мир.
Причем узнает именно в таком статусе – не предателя, нет, а, наоборот, патриота «всё еще той, истинной России». В ипостаси «мужественного борца против разгула советской, коммунистической военщины…» или что-то в этом духе, – горячечно вылавливал из памяти некие пропагандистские штампы да ярлыки. А посему Родов, это «служебное ничтожество», уже не вызывал у него ни уставного страха, ни просто элементарного уважения.
Как человек воспитанный и предельно осторожный, он конечно же не станет доводить отношения с Родовым до конфликта и вообще демонстративно «охлаждать» их. К чему? По существу, они уже пребывают в разных политических измерениях, в разных мирах.
– Не допускаете, генерал, – впервые за все время знакомства обратился к нему Пеньковский, пренебрегая уставным обращением «товарищ», – что «расчищать» примутся именно с вашей должностной кандидатуры? Разве не вы главный у нас, в ГРУ, по внутренней безопасности, считай, по всему нашему «управленческому Смершу»? Не вас ли принято считать последней контрразведывательной надеждой Генштаба?
– Представь себе, полковник, воистину последней. Причем считают не зря. Имеются все основания; послужной список наград и поощрений – тому подтверждение.
Полковник демонстративно взглянул на настенные часы, давая понять, что крайне ограничен во времени, однако генерала это не остановило. Родов не был его шефом, даже когда Пень-Пеньковский, как, и в самом деле, именовали теперь полковника в коридорных кулуарах, все еще числился в «штурмовых порядках» ГРУ. Что уж говорить о нынешних временах, когда согласно государственно-административной «табели о рангах», то есть по партийно-номенклатурному статусу своему, генерал и вовсе топтался на ступеньку ниже.
К тому же только ленивому в Главном разведуправлении неизвестно было, что Пеньковский все еще пребывает под покровительством своего «фронтового бати», маршала Варенцова. Во всяком случае, сам полковник никогда и никому забыть об этом не позволял. Единственное, что формально пока еще возвышало над ним генерала, – его воинское звание. Однако полковник Пеньковский был уверен, что и это различие, судя по ситуации, очень скоро будет устранено.
– Собственно, я навестил тебя, друг служивый, по совершенно иному поводу, – вдруг спокойно, миролюбиво произнес генерал. – Агентура сообщает, что сегодня ты встречаешься с неким британским подданным, мелким промышленником, который прибыл в Москву в составе официальной делегации, и якобы исключительно ради налаживания деловых связей.
– Именно так, для налаживания деловых связей, – с нотками вызова в голосе, подтвердил Пеньковский.
– Ну да, ну да, понятно. В свете новых веяний этой самой, как именуют ее на Западе, пресловутой «хрущевской оттепели».
– В самом деле, «оттепели», без какой-либо «пресловутости», – вежливо, но в то же время назидательно уточнил полковник.
– И я – о том же.
– Тогда неминуемо возникает вопрос: а что в этой тривиальной истории вас, генерал, больше всего возмущает: воплощение в жизнь «пресловутой хрущевской оттепели», или же пригревшийся под лучами этой «оттепели» довольно известный британский бизнесмен, готовый налаживать экономические отношения с нашими предприятиями? Показывая, таким образом, пример другим бизнесменам и всем зарубежным деловым кругам. Вон корреспонденты ведущих британских, американских и прочих газет копытами землю роют, ожидая старта переговоров; поскольку давно придумали заголовки для сенсационных сообщений на первых полосах своих изданий.
– А, по-моему, этот проходимец Гревилл Винн, – всего лишь завербованный на время, для разового использования, британский агент, который и близко не стоял рядом со сколько-нибудь профессиональным разведчиком.
– Поскольку всегда оставался бизнесменом.
– Он такой же бизнесмен, как и разведчик. Мелкий агент на зарубежных побегушках – только-то и всего.
– Не сомневаюсь, что, как человеку, который с одинаковой ревностью служит и в военной разведке, и в Управлении контрразведки КГБ, вам, генерал, доподлинно известны не только конкретный род занятий этого британца, но и его биография. Непонятно только, зачем вы затеяли весь это разговор со мной. Хотя прекрасно знаете, что организацией приезда Винна и всей британской делегации занимался не я.
– Потому и затеял, друг служивый, что хочу предупредить: тебе подставляют дешевого провокатора, который при малейшей попытке войти к нему в доверие растрезвонит об этом на всю Европу. После чего тебя не только оставят без дипломатического паспорта и выездной визы, но и снимут с должности как окончательно скомпрометировавшего себя в работе с иностранцами.
В этот раз ухмылка Пеньковского выдалась еще воинственнее. Он уже постепенно начал привыкать и к ухмылке этой, и к высокомерной напористости. Он все больше входил в образ аристократа, временно оказавшегося в гуще плебса, но позволившего себе не забывать о своем происхождении.
Что же касается дипломатического паспорта, визы и самой службы, то всё это он уже слышал от «леди» Курагиной. Однако подобными предостережениями его не остановишь.
– Мне хорошо известно, – храбро парировал полковник, – что наша доблестная госбезопасность отслеживает этого «буржуя-пилигрима» давно. Причем во время нынешнего вояжа ведет его от самого Лондона. Но точно так же давно господин Винн пребывает и в моей личной разработке; а буквально через сорок минут, – демонстративно взглянул теперь уже на наручные часы, – должна состояться встреча с ним.
– Ничего страшного, господин британец подождет. Тем более что до «Националя», где намечена ваша встреча, рукой подать, – вновь попытался генерал поразить его информированностью. – Надеюсь, вас, полковник, не нужно инструктировать по поводу того, какого рода сотрудничество с господином Винном нас действительно устроило бы?
– Окажите такую услугу, товарищ генерал. Даже не помню, кто и когда инструктировал меня в последний раз.
Тон, в котором последовала эта словесная оплеуха, был настолько вызывающим, что Родов невольно отшатнулся. Это уже было чересчур. Пеньковский и раньше позволял себе некоторое высокомерие, но все же был осмотрительнее.
– Вы-то хоть не сомневаетесь, что имеете дело с британским шпионом? – в буквальном смысле окрысился на него генерал.
Теперь он вел себя так, словно перед ним оказался очередной «потерявший пролетарскую бдительность» чиновник. Правда, пока еще не до конца запуганный, а потому «не до конца осознающий…». То есть возникла классическая для «хрущевской оттепели» ситуация, когда «то-ва-рищ все еще, и пока еще, недо-по-ни-мает», однако с «ночным воронком» приходится повременить.
– Не могу же я предположить, что нам подставляют человека, совершенно не связанного с разведкой. С моей стороны это выглядело бы наивно.
– Чтобы не сказать: «политически незрело».
– Тем не менее существует жесткая установка: работать с Винном исключительно «чисто». Как с бизнесменом, который прибыл в составе делегации английских промышленников и специалистов с самыми благими намерениями. И никаких попыток заподозрить, спровоцировать, а тем более изобличить в шпионской деятельности не предпринимать.
– Это ж кто дал такую установку? – подозрительно прищурился генерал, постепенно стирая грань между дружеским разговором и щадящим допросом.
– Не будем уточнять, кто конкретно. Важно, что мы должны продемонстрировать миру свою готовность развивать деловые экономические отношения со всеми, в том числе и с представителями западных стран. Причем, уточняю: это уже не просто приказ, это политическая установка Политбюро и ЦК, которую лично я намерен выполнять неукоснительно. Так что накапливать компромат, если только будет что накапливать, – это уже дело парней из госбезопасности.
– Которые тоже получили директиву: особо не засвечиваться, – неожиданно признал генерал. – Никаких официальных претензий британцам не предъявлять, вербовкой не заниматься и на шпионские скандалы не провоцировать. С представителями сволочной зарубежной прессы тоже вести себя предельно деликатно. Непонятно только, как в подобной ситуации можно полноценно работать?
– Вот видите, – усмехнулся Пеньковский, – всё очень быстро прояснилось. А теперь прошу прощения – тороплюсь. Служба, знаете ли.
– Да-да, понимаю, – тоже поспешно поднялся Родов. – Я, собственно, чего приходил, – расстегнул он папку. – Появилась служебно-информационная брошюра о суде по делу известного вам генерала Власова, а также его приспешников – целого ряда белых, а затем уже и германских, генералов: Петра и Семена Красновых, князя Султан-Гирея Клыча, Андрея Шкуро, группенфюрера, то есть генерал-лейтенанта войск СС, фон Панвица, который курировал русские казачьи части как представитель высшего германского командования; и всех прочих, приговоренных в начале 1947 года к смертной казни через повешение.
– И… что из всех этих сведений следует? – непонимающе, демонстрируя бычью тупость, уставился на генерала Пеньковский. – Да, Военная коллеги Верховного суда вынесла приговор… Да, всех их повесили. Общеизвестный факт. В связи с чем, в таком случае, возбуждается интерес к нему?
– Если коротко, эта брошюра – мой личный экземпляр. А сам очерк написан по материалам трибунала, причем, судя по всему, без особой цензуры; так что сам понимаешь…
– Ну, во-первых, суть этих материалов мне известна. Во-вторых, все это – дела давно минувших дней.
– Не таких уж и «давно минувших», – заметил Родов, теперь уже отчетливо понимая, что, после мимолетной пикировки, вручение этого «предательско-расстрельного чтива» явно выглядит неуместным. – Пятнадцать лет после войны – всего-то. И вообще советую прочесть: много поучительного, особенно для тех, кому позволено бывать в капиталистических странах.
– А при чем тут – «позволено не позволено»? Ваша бы воля, товарищ генерал, так вы бы всех нас, всю страну, за колючую проволоку загнали, чтобы в любую поездку, даже в соцстрану – только по амнистии.
Услышав это, Родов очень пристально, с ангельским умилением, присмотрелся к полковнику. Это был взгляд следователя, которому наконец-то удалось выбить у подследственного нужные показания. «Вот мы и раскрылись! – явственно прочитывалось в ястребином выражении его лица. – И правильно! И давно бы так, ради облегчения души! Только умолкать не нужно. Колись, колись, раз уж начал».
– А что значительная часть вражеской агентуры до сих пор появляется у нас из фронтового прошлого, с психологией и мировоззрением «власовцев», – для вас, полковник, это что, ново?
– В любом случае распространяться о том, что в Великую Отечественную десятки тысяч пленных красноармейцев верой и правдой служили рейху, да к тому же под эгидой СС, – непатриотично. Сам тот факт, что обе эскадрильи власовцев – истребительная и бомбардировочная – пребывали под командованием Героев Советского Союза чего стоит!
– Значит, вы все-таки в материале, – теперь уже откровенно пытался подловить Пеньковского этот гэрэушный «крысолов».
– А шестьдесят тысяч штыков под занавес войны – в одной только первой дивизии РОА? Поневоле возникает вопрос: – в свою очередь, откровенно давил Пеньковский на генерала, – может, для СССР эта война действительно была еще и гражданской? В продолжение той, приснопамятной, из которой весь этот белогвардейский генералитет и возникал? Будем и дальше продолжать наш урок политического ликбеза или же благоразумно остановимся?
Родов уже понял, что, явившись к Пеньковскому, да к тому же на территорию его «парафии», он допустил психологическую ошибку. Тем не менее пришел все же не зря. Генерал вдруг открыл для себя, что тихони Пня-Пеньковского, который одинаково неуютно чувствовал себя и в среде фронтовиков, и в среде дипломатов, не говоря уже о товариществе профессиональных разведчиков, больше не существует. Его представления о полковнике явно устарели, потому что буквально в последние месяцы он вдруг забурел, заматерел, выработал в себе волчий оскал, почувствовал себя гражданином Свободной Европы, а то и «гражданином мира».
Конечно, в творческой среде теперь это сплошь и рядом. «Оттепель», видите ли! Но ведь в творческой же, а не в кадрах военной разведки!
В самом деле, получив индульгенцию на право общения с иностранцами, причем где угодно и по любому поводу; ощутив приволье зарубежных командировок и предательский привкус «забугорья», Пеньковский окончательно потерял страх – и перед службой внутренней безопасности ГРУ, и перед парнями из КГБ, да что там – перед самой Системой. А человек, потерявший страх перед Системой, неминуемо оказывается за «точкой невозврата», а значит, за расстрельной чертой.
Дня два назад Родов просмотрел агентурную сводку «по Пеньковскому» отдела наружного наблюдения городского управления КГБ. При таком наличии «компрометирующих связей» любой другой офицер ГРУ давно оказался бы в «бериевских подвалах». Этого же пока что не трогают. Вопрос: долго ли так будет продолжаться?
Генерал подошел к трафаретно забитой трудами классиков марксизма книжной полке и только тогда, усмирив свою гордыню, как можно спокойнее произнес:
– Все же, мой тебе, друг служивый, совет: в этих судебных материалах по Власову и власовцах действительно много житейского, самым суровым образом поучительного. Даже не представляешь себе, полковник, – добавил уже от двери, – сколько и насколько там всего поучительного. Двое суток даю для знакомства, с жестким возвратом.
Ушел Крысолов, так толком и не попрощавшись. Однако никакого впечатления на Пеньковского это не произвело. «Похоже, этот, отслуживший свое «старый медный котелок» что-то заподозрил? – холодно отметил про себя, не предаваясь ни малейшему волнению, и принялся механически перелистывать оставленную генералом книжонку. – Хотя, кто бы на его месте не заподозрил, видя перед собой человека, собирающегося в очередную командировку в капстрану?»
«Генерал Благовещенский», – задержал он взгляд на знакомой фамилии. Весной сорок пятого один военюрист просветил его, что на самом деле Русская освободительная армия (РОА, или по-окопному «русская армия предателей») начала зарождаться по инициативе именно этого генерала, Благовещенского. Причем задолго до того, как в плену оказался Андрей Власов. Дескать, еще в сентябре 1941 года Благовещенский обратился к командованию вермахта с предложением сформировать из красноармейцев воинские части, которые бы сражались на стороне рейха. То есть Власов попросту украл его идею, или, точнее, своевременно «примазался» к ней.