Света улыбнулась:
– Милый, ты сегодня жизнь спас. По такому случаю можно и прогулять.
– Тогда поехали домой? Я устал и очень есть хочу.
Света снова обняла сына:
– Предлагаю сначала заехать за ошейником, миской, кормом и что там еще нужно для собак? Я так понимаю, у нас в семье пополнение.
АНТИУТОПИЯ
ЮЛИЯ БУРБОВСКАЯ
«Кролик»
– Я дома! Жееень? Ты меня слышишь?
Я бросила ключи на тумбочку у порога, разулась, наступая на задники кроссовок, и прошла в комнату.
– Ты одна? – раздался откуда снизу голос мужа.
– Одна, конечно, выходи.
– Сейчас, закончу тут самую малость.
Спустя несколько минут хлопнула крышка люка, из подвала высунулась сначала Женькина лохматая голова, а затем вылез и он сам. Он развернулся и аккуратно закрыл люк. Плотно подогнанная дверца образовывала едва заметные щели и Женя накинул сверху отогнутый угол ковра.
Он подошел и обнял меня всю своими огромными ручищами, уткнулся носом в волосы. От него пахло хлевом. Люди считали этот запах отвратительным, а мне он напоминал о далеком, почти позабытом детстве, когда за это еще не грозила исправительная колония.
– Привет, заяц.
Обожаю, когда он так делает. Каждый раз чувствую себя неуверенной маленькой школьницей под защитой огромного великана. Я прижалась к его широкой груди, вдохнула родной и любимый запах.
– От тебя пахнет. Давай в душ, а я приготовлю ужин.
– У нас сегодня будет королевский ужин! – он слегка отстранился и заговорщицки подмигнул мне. Только тут я заметила, что длинные рукава его рубашки закатаны до локтей и он весь покрыт бисеринками бурых пятнышек.
– Ура! – я счастливо засмеялась. – Мне не придется жарить чертовы котлеты! – Котлетами называли теперь картофельные драники. Вообще с тех пор, как было доказано, что животноводство сильно загрязняет окружающую среду и мировое правительство расформировало все скотофермы, наша жизнь круто изменилась. Огромные площади занимали картофельные и пшеничные поля, в теплицах круглый год выращивали капризные овощи.
–Мы наконец наедимся вволю, впервые за два месяца! Это стоит отметить! Может, открыть бутылочку “Изабеллы”, м?
– Никаких протеиновых коктейлей! – Я строго погрозила пальцем, а Женька заржал и подтолкнул меня в сторону кухни:
–Ну давай, он ждет тебя!
На кухонном столе лежал освежеванный кролик. Я немедленно схватила нож, нарезала тушку на крупные куски, кинула на раскаленную сковородку. Я торопилась. Густой приятный запах проникал, казалось, прямо в мозг, заставляя руки дрожать, а желудок нетерпеливо урчать. Так, морковь и лук, что там еще? “Что ты суетишься? – говорила я себе, – Успокойся, их там еще много, хватит на целый месяц”. С сожалением посмотрела на сковородку, вспомнила как готовила мама: “Вот бы сюда сметаны…”
Но сметаны не было. Коров больше не разводили и молоко теперь продавалось только соевое.
Тогда я открыла шкаф и достала бутылку красного вина. Тугая пробка с тонким хлопком выскочила из горлышка, и я разлила рубиновую жидкость в два бокала на тонких ножках. Остатки без сожаления вылила в мясо – пировать так пировать! Вино мгновенно закипело, наполняя кухню клубами алкогольных паров.
За ужином мы не стали включать телевизор, не хватало еще в такой день слушать новости о миграции населения с северных районов, росте инфляции и вырубке очередных гектаров лесов под посевы. Мы сели прямо на пол. Женя включил кино. Отуманенный взгляд скользил куда-то мимо экрана, я смотрела в наше большое панорамное окно, которое так любила. Думать о том, что сейчас придется идти на улицу и до самой темноты пропалывать бесконечные грядки совершенно не хотелось.
Большой удачей считалось купить дом с участком. Два года назад мы с Женькой успели взять кредит на маленький домик на пятнадцати сотках. Теперь наша жизнь состояла из огородных забот: каждый день после основной работы мы копали, пропалывали, поливали, пасынковали. Земля въелась мне под ногти и уже не отмывалась. Зато урожая практически хватало и у нас оставались деньги, чтобы выплачивать гигантский ипотечный кредит.
– Ну что, пошли? – спросил Женя, когда мы наелись. – Надо же убрать за собой, а то протухнет. – Он проворно поднялся на ноги, унес тарелки на кухню и откинул ковер в сторону. Спустился вниз, в подвал и через минуту уже поднялся обратно, неся в руках ведро со шкуркой и кроличьими внутренностями.
– Закроешь за мной? – попросил он, выходя во двор.
Я немного посмотрела в окно, как он идет по двору к сараю, как вытаскивает лопату и закапывает останки в дальнем углу сада. Потом наклонилась к ковру и тут увидела в окне соседского дома чье-то лицо. Оно дернулось и пропало. Шторы! Вино опьянило меня и забыла задвинуть шторы!
В эту ночь я спала плохо – меня мучили мысли о соседе, и я ворочалась с боку на бок, пытаясь найти положение. Под мерное Женино дыхание я вела нескончаемый диалог с совестью. Что видел наш сосед? Что понял? А если и понял, то позвонит ли инспектору? Держать дома животных запрещалось, вегетарианство было возведено в абсолют, несомненный и нерушимый. И мы преступники. Такие же преступники, как торговцы с черного рынка, у которых можно купить втридорога курятину, или владельцы подпольных ресторанов, где подают мясной бульон. Мы оба с Женей знали это, но это не отменяло того, как гадко, как невыносимо скверно теперь я себя чувствовала и никакая логика не могла это исправить.
Когда небо на востоке начало светлеть, я, наконец, задремала. Поэтому не слышала шороха автомобильных шин по гравию. Меня разбудил звон стекла. Кто-то разбил наше окно и множество людей в черной одежде, кованых сапогах и с дубинками в руках заполнили дом. Жалобно хрустели осколки под их сапогами.
Я не двигалась. Сейчас главное не двигаться, не давать повода ударить себя. Только метнула взгляд на Женю – он весь сжался, как кот перед прыжком, выпучил глаза и открывал рот, силясь что-то сказать.
– Твари! – наконец вырвалось у него. – Кто? Кто вас сюда звал?
– Женя, нет! Молчи!
– Пошли вон отсюда, твари! Убирайтесь!
Глухой удар. Один из вошедших ударил Женю дубинкой в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, как складная линейка. Упал на пол. К моему ужасу, добавилась его боль. Я смотрела, как он лежал на полу, как судорожно пытался вдохнуть. На его посиневшее, задыхающееся лицо и вдруг не выдержала и закричала. Двое подхватили моего мужа – один под коленки, другой под руки и поволокли на улицу, как куль с песком. Я видела его в последний раз.
– Нет! Стойте! Куда вы его? – орала я и крик эхом отскакивал от стен и разносился по спящему кварталу.
– Молчи, женщина. – сильный удар обрушился сзади мне на голову и в глазах потемнело. Боль мгновенно затопила сознание и свет померк. Навсегда.
ЛОКИ СНОУ
«Выявление Донны»
– У тебя ни одного серьёзного выявления за неделю. Дотянешь до субботы?
Я откусил протянутый другом бутерброд. Нет выявления, нет зарплаты.
И ведь я не лентяй, совсем нет! Но переклинило. Когда впервые наткнулся на сообщение некой Донны в социальном чате, я аж вспотел от предвкушения – тянуло на крупное преступление! Прощай, капсульный корпус, привет, новая квартира!
Хрен два. У девчонки был иммунитет. Третья степень ущербности.
Донна стала моим личным кошмаром.
"Привет, черножопые педрилы!" – если бы такое написал я сам, меня лишили бы доступа к сети, оштрафовали на две месячных зарплаты, а может и отправили бы на исправление. За рецидив точно отправили бы, с конфискацией. Ей же всё сходило с рук. Ей не надо было выбирать слова.
"Привет, афроамериканцы нетрадиционной ориентации!"
Увы, и так теперь нельзя было высказаться. Ведь негры есть не только в Америке, они есть везде, куда не плюнь, попадёшь в негра. А нетрадиционная ориентация – звучит оскорбительно, нельзя намекать, что какая-то ориентация является более традиционной.
Инвалидов вообще лучше никак не называть, рискуешь страшно. "Люди с ограниченными способностями"? Ха-ха! Совсем недавно я нашёл такое вопиющее оскорбление и получил премиальные. Купил обнову для поисковика с дружеской скидкой у Рика. Рик шарит в этом деле, он в сети давно и прочно, не то что я. Я сюда попал всего полгода назад.
– Забирай бутеры, я сегодня ужинаю в кафе.
– Спасибо, – неловкость я перестал испытывать давно, дают – бери!
Рик прищурился.
– Дружище. Я, конечно, тебя люблю и всё такое. Потому и советую – завязывай. Займись привычной рутиной. Брось это дело. Чего ты упёрся? Тратишь на эту девку всё рабочее время. Квартира и интернет сами себя не оплатят.
– Рик… Пойми, я знаю что делаю. Она чувствует безнаказанность. Она потеряла страх. Она обязательно ошибётся. Это элементарная психология… Я могу рассказать тебе как это происходит, хочешь?
Ну, отлично, разговариваю с воздухом. Рик уже заткнул уши наушниками.
Я потерял страх полгода назад. У меня первая степень ущербности. А тогда была третья – быть топовым рок-музыкантом это ого-го какой плюс —15 баллов по шкале! За гомосексуализм и то меньше начисляют, 8. Больше только за цвет кожи, но с цветом мне не повезло.
В общем, сейчас я, со своей восьмёркой, мало чего могу себе позволить, а тогда мог. И занесло меня. Как раз с цветом этим. Вот почему я переехал в капсульный дом и работаю на Толоке.
Бутерброды Рика кончились, я пил кофе и мучительно моргал, пролистывая сотни экранов, тысячи слов, миллионы букв. Она обязательно ошибётся. Пошутит не на своей территории. Случайно попадёт кому-нибудь в больную точку. Ущемит права тех, кто выше её по шкале ущербности, или просто не из её категории. Зверюшек, например. Или стариков. Страшное слово, "старики", из категории особо тяжких. Эх, почти не осталось слов для этой категории граждан. "Дряхлый", "старый" – серьезное преступление. Ещё в прошлом десятилетии можно было говорить "возрастной", сейчас нельзя. Не посадят, конечно, всего лишь оштрафуют, но лучше не нарываться. Я люблю слово "опытные". Как в компьютерных играх – со временем герои повышают экспириенс, опытность.
Вот что интересно. Я не злой человек. Но я ненавижу Донну. Ненавижу за то, что она может писать эти слова, не задумываясь, ругаться и шутить на скользкие темы, и её не мучает то, что мучает всех нас. Рано или поздно любой начинает страстно этого хотеть: не зависать над каждой фразой, смело писать то, что думаешь, не выбирая слов и не пряча эмоций. Говорят, что раньше люди просто были культурнее, и сами давили в себе это желание, а теперь культура утрачена, и приходится её насаждать извне, методом кнута. И тотальной слежки. Доносы стали работой, тяжёлой как труд золотоискателя.
Внутри меня сидит страшный жук, он шевелит жвалами, и тыкает меня острыми лапками – давай, Рома, давай! Оторвись, брат! Пусть у них отвалятся пачки, а глаза выкатятся бильярдными шарами, пусть они задрожат от негодования, запыхтят как старые чайники!
Самое противное то, что и в личной переписке теперь надо быть готовым к подвоху.
Меня слил наш же бас-гитарист. Теперь он жуёт рябчиков с ананасами в сотне квадратов, а я – бутеры Рика в своей капсуле. Но это ненадолго. Донна, Донна, черножопая дрянь, мне плевать, что с тобой станет, чем сильнее ты промахнёшься, тем ниже упадёшь. Чем ниже упадёшь, тем выше я поднимусь.
Я не опоздал, хотя спал всего четыре часа. Рик бросил на меня быстрый взгляд и через пять минут передо мною возник стаканчик кофе.
Я забормотал признательно, но Рик только хрюкнул:
– Не благодари. Но я тебе последний раз говорю – завязывай.
– Ты не понимаешь, друг. Она – мой счастливый билет.
– А в чём счастье? Ты вернёшься в центр? Допустим. Допустим даже, что каким-то чудом ты вернёшься на сцену, хотя, судя по всему, твой соперник лихо завоёвывает сердца… Такой душка. Но разве ты станешь счастлив? Ты голоден, Рома, и я сейчас не про жратву. Ты хочешь, ты жаждешь го-во-рить, тебя изнутри съедает желание высказываться. Ты по сути хочешь сам стать Донной. И не обманывай себя, что делаешь всё это ради выгоды. Это пустая глупая бессмысленная агрессия, из тупой бесцельной зависти. Ты ничего не получишь, только дыру в своей душе.
Я хлопнул крышку монитора:
– Как? Как ты справляешься с этим, друг? Где ты берёшь это спокойствие, эту чёртову уравновешенность? Ты платишь психологу? Ходишь на йогу или групповую терапию? Как тебе удаётся держать все в себе, постоянно оставаться в рамках?
Рик улыбнулся:
– А меня это не напрягает. Я лёгкий человек, дружище. \
А вот задел. Совершенно неподсудные невинные слова Рика заставили меня почувствовать себя по настоящему ущербным, по жизни, а не по шкале ущербности.
Но я ничего не мог с собой сделать, ничего. Я упрямый осёл, всегда таким был, и всегда мне это помогало.
Помогло и сейчас.
Это случилось ночью. Глаза уже слипались, и я ужасно хотел в сортир. Он один на этаже, слышимость прекрасная, и там сейчас кто-то мучился с несварением желудка.
Рабочие файлы я уже закрыл и поэтому сунул нос в чат, посвящённый моей бывшей группе. Я не искал там Донну.
Но она там была.
"… так это Роме! Потеряв его, вы свалились в выгребную яму, сосунки. Что это за жалкие потуги насиловать микрофон? Этот финт проходил с бас-гитарой, но только на заднем плане, пока Рома одним движением руки вызывал у половины зала эрекцию, а у другой – бешенство матки. Твои же экстатические судороги, щенок, смахивают на эпилепсию, и способны вызвать только одно желание – набрать номер скорой, или прибить, чтоб не мучался. Я уже молчу о голосе…"
Боже. Донна! Откуда тебе знать, глупая черножопая лесбиянка, что паршивец в детстве страдал эпилепсией?
Я быстро заполнил форму выявления. Я ликовал. Я чуть было не обмочился, потому что забыл про свою нужду!
Застегивая ширинку, и подвязывая шнуром болтающиеся на моих исхудавших ляжках штаны, я мысленно представлял лицо Рика. Он обалдеет!
Утром я не шёл, а летел на работу. Не стал писать Рику в Ватсапп, хотел увидеть его глаза! Как удивление перерастёт в радость, как улыбка сделает его лицо похожим на солнечный день. Он меня любит, он единственный, кто не перестал меня любить после моего падения, и я не забуду этого, когда переселюсь в центр. Он кормил меня бутербродами, а я буду водить его в рестораны! Я куплю ему квартиру рядом. Но сначала я хочу просто увидеть его лицо.
Его не было. Впервые за всё это время, Рик не пришёл на работу. Рика забрали ночью.
"Как ты справляешься, Рик?"
"Да я просто искренне люблю людей".
Зачем ты соврал мне, друг? Зачем?
НАТАЛЬЯ ЛИТВЯКОВА
«Неизбежность»
⠀– Кирпич ни с того ни с сего,
– внушительно перебил неизвестный,
– никому и никогда на голову не свалится©.
⠀– Выходит, судьба – это не тот путь,
который предопределён,
а тот, что мы выбираем для себя сами©.
1.
Я никогда не хотел путешествовать. Никогда. Мне нравилось место, где я родился, нравилась наша Ялзем. Но, если в родную страну приходит война, рано или поздно, хочешь того или нет, – меняешь свои взгляды на жизнь. Те, кто развязывают боевые действия и те, кто молчаливо соглашаются с этим, называют нас беженцами. Я же предпочитаю другое слово. Путешественники. Что-то же должно остаться с нами из мирного времени, чтобы не сойти с ума, чтобы надеяться и верить.