С тетей Олей, которая умирала, и в том не было у Григория никаких сомнений, поговорить хотелось о многом, о многом ее расспросить. Но времени хватило лишь на обещание. Раздавать обещания Григорий был горазд еще при жизни. Что ж и сейчас не пообещать? Да и что еще остается делать в этой дыре? Для чего он заново народился? Вот сейчас они с Горынычем, зверюшкой трехглавой, все порешают. Но сначала найдут Митяя! Митяй – вот сейчас что самое главное! Тетя Оля обещала, но обещание свое не сдержала, ну и он пообещает. С него не убудет. Тем более детишки, небось, где-то вместе. Найдет Митяя, а там, глядишь, и Танюшка отыщется.
Вот никогда Григорий себе не врал, а сейчас соврал… Знал ведь, что нет Танюшки с Митяем, что не с пацанами она, а с фон Клейстом. Новая теперь у упыря появилась игрушка.
Ничего-ничего, игрушку они с Горынычем у фашистской нечисти отберут. Найдут Митяя, убедятся, что с ним все хорошо, и начнут наводить порядок в Гремучем ручье. До утра, глядишь, и управятся.
Вот так Григорий все для себя решил. Да только не принял во внимание еще одного игрока. Горыныч не желал искать Митяя, Горыныч рвался искать Танюшку. И остановить эту трехголовую монстру Григорий был не в силах.
– Да куда ж ты прешь, костяная башка?! – Он кричал, упирался пятками в землю и землю эту пятками вспахивал, потому что Горыныч не слушался и не останавливался. Горыныч рвался в перед и рвал из сустава руку.
Пришлось бежать следом. Проще, наверное, было бы пса отпустить, но не додумался. Так и мчался следом, проклиная все вокруг. А чего добились? А ничего они не добились! Вылетели на всех порах к распахнутым настежь воротам, выскочили на подъездную аллею, чтобы вдохнуть бензиновые пары. Сбежал упырина! Сбежал и Танюшку с собой увез. Зачем ему девчонка – отдельный вопрос. Думать над ним не хочется, потому что страшно, потому что тогда придется думать над тем, зачем ему был нужен Митяй…
– Все, Горыныч, тпру! – крикнул Григорий и уже обеими руками ухватился за ошейник. – Не догоним! На машине уехал гад!
Горыныч неожиданно остановился, посмотрел на Григория красными глазюками, многозначительно клацнул зубами прямо у его руки.
– Ну тебя! – Григорий разжал пальцы, отпуская зверя на волю. – Попробуй догони. Как набегаешься, возвращайся. – Он подумал, потом добавил: – А можешь и не возвращаться. Что мне с тобой таким?..
Горыныч не дослушал, черной молнией бросился вслед давно уже уехавшему из усадьбы автомобилю. Григорий постоял в замешательстве несколько секунд, а потом тоже бросился бежать. Он летел через усадьбу мимо казармы, мимо хозяйского дома, из окон которого доносились веселые голоса и звук фортепьяно. Пока бежал, успел мельком подивиться такому веселью, тому, что никто не пытается потушить пожар. Солдаты спят, бургомистр со свитой веселится… Пробегая мимо столовой, притормозил. В окне кухни горела свеча. Большего Григорий не разглядел, но проверить, как там Шура, будет нелишним.
Шура спала, положив голову на стол. Он точно знал, что она спит, а не умерла. Слышал биение ее сердца. Нет, все-таки это не сон в чистом виде. Слишком редкое сердцебиение. Не такое, как у него, но все равно необычное. Что это? Упыриный морок?
Григорий вошел в комнату, тронул Шуру за плечо. Та встрепенулась, схватилась за лежащую на столе скалку, замахнулась. Руку он перехватил, скалку отобрал, заглянул в сонные Шурины глаза, увидел остатки морока.
– Ты?.. – Шура покачала головой, стряхивая эти остатки, как собака стряхивает воду с шерсти. – Слава богу, Гриня! А я уже подумала…
– Потом! – Он не дал ей договорить, не было у него на это времени. – Шура, буди ребят, уводи из усадьбы!
– Но как же?
Шура была хорошей женщиной, смелой и честной, но соображала на нынешний Гринин взгляд слишком медленно.
– Говорю, буди ребят и уводи из усадьбы. Главные ворота открыты, часовых я не увидел. Но вы там все равно поосторожнее.
– Но как же без разрешения? – Взгляд Шуры сделался наконец ясным и острым. – Кто нас выпустит без разрешения фон Клейста и этой… ведьмы? Гриня, а чем это пахнет?! – Она встрепенулась, завертела головой. – Горит что-то? Пожар у нас?!
– Горит. – Он уже пятился к выходу. – Горит, и тушить пожар никто не собирается. Будешь медлить, перекинется на домик для прислуги, ребятки пропадут.
Говорил, а сам думал, сколько их осталось – тех ребяток. Без Танюшки, Митяя и Севы, выходило еще четверо. Это если считать ту девочку, которую почти высосала упырица. Жива ли девочка? Сейчас не узнать. Сейчас у него других дел полно.
– А эта… Ольга Владимировна? – Шура волчком крутилась по кухне, собирала в глубокую торбу съестные припасы и, кажется, ножи.
– Нет ее. Фон Клейст убил… – Врать он не стал, но и всей правды не сказал.
– Как убил? – Ахнула Шура.
– Из пистолета! – Рявкнул Григорий, не сдержавшись. – В оранжерее лежит. Хочешь, сбегай посмотри. Только сначала детей из усадьбы выведи.
– Это партизаны?.. – Шура схватила его за полы пальто, мазнула взглядом по окровавленной, уже покрывшейся коркой рубашке, спросила шепотом: – Ты раненый, Гриша?
– Не моя кровь! – Он разжал ее пальцы, отступил.
– А чья?
– Не важно.
– Почему тихо так? Усадьба горит, а тишина… Почему не тушат?
– Некому! – бросил Григорий, выбегая из кухни. – Проверь ребяток, Шура!
Дальше он мчался уже без остановки, мимо водонапорной башни к потайной калитке, остановился, лишь оказавшись в лощине. Остановился не отдышаться – не запыхался он от быстрого бега, – а чтобы принюхаться, прислушаться, осмотреться.
То ли человечьего в нем стало чуть больше, то ли с рассветом удивительные его способности начали терять остроту, то ли Митяй ушел уже довольно далеко, только ничего полезного он не услышал, не увидел и не унюхал.
– Ладно, – сказал Григорий самому себе. – Включаем дедукцию, Ватсон!
Как же он любил Конана Дойля, как нравился ему непревзойденный сыщик Шерлок Холмс! Так сильно нравился, что временами даже было стыдно за то, что сам он находится по ту сторону закона.
– Находился, – поправил он сам себя. – Сейчас законы другие, Ватсон. Законы другие и преступники, стало быть, тоже.
Дальше разговаривать с невидимым собеседником он не стал, решил, что довольно с него на сегодня странностей. Дальше он воспользовался дедукцией и какими-никакими навыками следопыта. Не зря ж с детства ходил с батей на охоту.
Пригодились навыки. След он взял почти сразу, сработал не хуже Горыныча. Шли двое. Первый шагал уверенно, а второй не шел, а волочился. Григорий присел, растер в пальцах ком сырой земли, понюхал. Вот этот, который волочился, это Митяй. Это обязательно должен быть Митяй! Некому больше. А тот, который уверенно, это Сева. Рвался парнишка в бой, хотел помочь с поисками. Вот и помог.
Дальше дело пошло быстрее. Взявши след, Григорий с него больше не сходил. Несколько раз те, кого он преследовал, останавливались. Если судить по примятой земле, Митяй ложился, наверное, чтобы перевести дух. Сева в нетерпении топтался рядом.
Странность он начал замечать не сразу. Был бы прежним Григорием, понял бы быстрее, но в нынешнем состоянии ему еще ко многому нужно приноровиться. Но странности была, и он ее обнаружил. Ребята не уходили от Гремучего ручья, ребята обходили его по большому кругу. Нет, это не странность! Это дурость! Вместо того, чтобы бежать, как можно дальше от усадьбы они кружат на месте. Ну, ничего! Сейчас он их догонит и мозги вправит. Сначала, конечно, убедится, что с пацанами все хорошо, что Митяй его в безопасности, а потом-то уж точно проведет политинформацию.
Догнал через пару минут. Заприметил впереди две фигуры. Фигуры брели, придерживая друг друга, как возвращающиеся из кабака алкаши. Только не алкаши, а Сева с Митяем. Или не Митяем? Григорий присмотрелся. У сына его волос был огненно-рыжий, как у Зоси. Морковная голова видна была издалека. А тот, кого волоком тащил Сева, был беловолосый. Или это в лунном свете так кажется?
Думать и разбираться Григорий не стал, тихонько свистнул. Пацаны встали, как вкопанные, но оглянулся только Сева, завертел головой в поисках звука. Григорий вышел из-за дерева, махнул рукой.
– Это я, – сказал не громко и не тихо, а так, чтобы эти двое его услышали.
– Дядя Гриша?.. – Недоверие в голосе Севы сразу же сменилось радостью. – Дядя Гриша, вы? – Он толкнул в бок седоволосого, заорал: – Митяй, смотри, батя твой!
Значит, все-таки Митяй… Григорий перешел сначала на быстрый шаг, а потом на бег и уже через пару секунд был рядом с пацанами, ощупывал, тряс, заглядывал в глаза Митяю. Ох, лучше бы не заглядывал! За обрывками упыриного морока он увидел такое, что самому впору поседеть. Как увидел и почему, еще предстоит разобраться, а пока нужно разобраться с Митяем.
Григорий схватил сына за худые плечи, встряхнул, рявкнул в равнодушное лицо:
– Митяй, сынок, это я! Батя!
Не ответил, смотрел сквозь него, прислушивался. Морок, черт бы его побрал! Сначала захотелось Митяя ударить, не сильно, а так… чтобы привести в чувство. Но мысль эту Григорий отбросил с отвращением. Хватило с его сына боли и без того! Действовать решил мягко и ласково, как нашептывал ему внутренний голос. Человечий ли? Упыриный? Сейчас не до того!
Самым тяжелым было поймать взгляд Митяя. Взгляд все время ускользал, приходилось раскидывать сети и силки, чтобы его поймать. Но получилось! Несколько мучительных мгновений бездумья, а потом взгляд его сына сделался наконец осмысленным. Митяй моргнул, захлопал белесыми ресницами, как делал в детстве со сна, а потом сказал:
– Батя…
Сказал и теперь уже сам вцепился в Григория мертвой хваткой, теперь уже сам заглядывал ему в глаза.
– Батя, живой…
– Живой, сына! Живой… – Григорий говорил и гладил Митяя по седой голове. Говорил и придумывал, как станет убивать фон Клейста, когда найдет. А теперь он точно знал, что и искать станет, и убить попробует. Потому что нельзя простить то, что упырь сделал с его единственным сыном, во что его превратил. – Живой, Митяй! И я живой, и ты живой, слава богу!
– А мамка? – Митяй все цеплялся, все заглядывал ему в глаза, теперь уже с мольбой и надеждой.
Захотелось соврать. Ему ж не впервой! Но не смог. Нельзя врать родному ребенку. Да и не ребенок Митяй больше. Не осталось в нем ничего детского после пережитого.
– Нет больше нашей мамки… Прости, сынок… – Сказал и крепко зажмурился. Это он сейчас не Митяю признавался, что Зоси больше нет, это он себе признавался, убеждал себя окончательно и бесповоротно.
Митяй тоже зажмурился, губы его скривились, черты лица исказились, но не болью, а яростью. Нечеловеческой, только одному Григорию понятной яростью.
– Разберемся, сынок, – сказал он твердо. – Вот сейчас обсудим все и решим, как быть.
Не выпуская руку сына, он обернулся к Севе, велел:
– Ну, рассказывай, Всеволод!
А в глазах у Всеволода тоже клубился морок. Не черный упыриный, а с серебряной искрой. Словно бы тот, кто морок этот накидывал, изо всех сил старался не навредить, уберечь пацана. Тетя Оля? Нет, тетя Оля бы так не старалась, она решительная, резать может по живому. Могла резать… Значит, Танюшка морок накинула. Вот эту серебристую паутинку. А зачем? Чего добивалась?
– Ну-ка, ну-ка, пацан! – Григорий ухватил Севу за воротник, притянул к себе. Тот дернулся, но вырываться не стал. – Дай-ка я и на тебя погляжу.
С Танюшкиной паутинкой разобраться оказалось проще, чем с упыриной. Потянул за краешек, подцепил – и вспыхнула паутинка белым пламенем. Она вспыхнула, а Сева встрепенулся, точно так же, как до этого Митяй, захлопал длинными девчоночьими ресницами, спросил сиплым шепотом:
– Таня где?
Таня где? Хороший вопрос, правильный. Он и сам хотел у Севы спросить, где Таня. А теперь получается, нет смысла спрашивать. Но все же, но все же…
– Давай-ка, Всеволод, расскажи мне все по порядку, – сказал он, теперь одной рукой удерживая Митяя, а второй Севу, переводя требовательный взгляд с одного на другого.
Сева рассказал. Рассказчик из него получился хороший: коротко, без лишних нюней, все по делу. Только когда до Танюшки дело дошло, голос его дрогнул.
– Я хотел остаться, дядя Гриша! Хотел, чтобы они с Митяем вдвоем ушли…
– Я тоже! – Митяй оживал, на щеках его заиграл лихорадочный румянец, а Григорий с болью подумал, не преуспел ли фон Клейст в своих экспериментах. – Нормально все со мной, батя! – Сын поймал его тревожный взгляд, усмехнулся. – Я ж фартовый. Весь в тебя!
– Весь в меня. – Он потрепал сына по белой голове, а сам подумал, что с этой ночи не осталось у них с Митяем ничего общего, кроме фарта. Вот Митяй человеческую свою суть сохранил, несмотря ни на что. А у него не вышло. И плещется в его жилах теперь кровь упыриная пополам с кровью погибельной. А человеческой там, наверное, уже и не осталось.
– И Таня тоже хотела остаться, – продолжил Сева таким тоном, словно пересказывал сон. – Она за бабушку свою переживала, говорила, что без нее никуда не уйдет. А я сказал, что Ольгу Владимировну найду… и остальных тоже. А потом с ним, – он кивнул на Митяя, – с ним что-то стало твориться неладное.
– Не помню… – Митяй покачал головой. – Вот с того момента, как вы с Танькой ругались, ничего не помню. Провал.
– Она сказала, что это зов. Что упыри так подзывают тех, чью кровь сосут. Я вот ничего не слышал. Ровным счетом ничего. – Сева растерянно замолчал, а потом прошептал: – Она ведь согласилась…Мы договорились, что она Митяя уведет, а я останусь.
Договорились. Понятно, как она с ними договаривалась. У девки характер точно такой же, как и у ее бабки, царствие ей небесное. И способности, видать, аналогичные. Заморочила пацана, он и поверил, что делает все, как сам решил, а не по ее указке.
– Она меня поцеловала. – Сева растерянно улыбнулся, а потом смутился, сжал кулаки. – Это она специально, чтобы меня отвлечь, да?
Ох, дети несмышленые! Тут мир рушится, а они думают, настоящий то был поцелуй, или отвлекающий маневр.
– Это она, чтобы ты заткнулся, – буркнул Митяй. – Слишком много ты говорил, аж голова разболелась.
Григорий скосил взгляд на сына. Почудились ему эти язвительные нотки, или Митяй его начинает в себя приходить? Он и раньше-то был на язык несдержан. Сколько раз Зосю из-за него к директору вызывали. Да и сам Григорий имел из-за выходок сына разговоры с соседями. Это еще до того, как в тюрьму загремел.
– Чья бы корова мычала! – Сева нахмурился, и Григорий предусмотрительно встал между пацанами. – Если бы не ты, ничего бы этого не было!
– А я тебя звал?! Я просил тебя меня вытаскивать?!
– А я не ради тебя!
– Ясное дело, не ради меня! Ради Таньки хвост распустил!
Эти двое уже были готовы ринуться в бой, пришлось вмешаться.
– А ну, цыц! – Рявкнул Григорий. Получилось убедительно, даже Митяй глянул на него с изумлением. Дома Григорий никогда голоса не повышал. Ни на жену, ни на сына. Считал, что крики – это не мужское. – Слушайте меня оба! Никто тут не виноват. Ни вы, ни Танюшка. Каждый из вас думал, как будет лучше для остальных. Просто Танюшка оказалась… смекалистее. – Не скажешь же этим молодым и горячим, что их подружка ведьма! А кто, как не ведьма? Вон тетя Оля точно ведьмой была, а как известно, яблоко от яблоньки… – Обдурила она вас, вытурила из усадьбы. – Ага, чтобы под ногами не путались. Самоуверенная девочка. Вот за самоуверенность эту и поплатилась. Она поплатилась, а ему, Григорию, теперь расхлебывай.
– Где она? – спросил Сева. – Вы ее видели? Она в усадьбе?
– Нет. – Григорий помотал головой, расшифровывать свое «нет» пока не стал, мало времени. Вместо этого он тронул Митяя за плечо, спросил: – Ты помнишь, где охотничий домик деда? Найдешь?
Охотничий домик был в лесу, что вплотную подступал к лощине. По прикидкам Григория, добираться туда нужно часа два. А в нынешнем состоянии Митяя так и все три. Домиком эту вросшую в землю хибару можно было назвать весьма условно, но отсидеться там можно, переждать бурю, которая непременно начнется в ближайшие дни.