Я сидела, окаменев от горя, не в силах произнести ни слова. Мне нечем было дышать; казалось, сердце остановилось.
Он взял мою руку и, казалось, бесконечно долго перебирал, рассматривая мои не знающие годами маникюра пальцы. Затем повернул ее ладонью вверх и нежно коснулся шершавыми губами запястья. Потом осторожным движением, будто она была из тончайшего фарфора, положил её на стол. Тяжело опираясь на свою трость и мой стол, он, не издав ни единого слова, поднялся со стула. Подойдя в полном молчании к двери, он на секунду замешкался. И я не выдержала. Единственное, на что хватило моих сил, это произнести:
– Аристарх Ревсимьевич, мне будет очень не хватать ваших пятниц.
Он обернулся, посмотрел на меня долгим взглядом, и довольная улыбка коснулась его губ:
– Спасибо и прощайте.
Дверь за ним закрылась, и я вдруг почувствовала жуткий холод; казалось, что у меня замёрз даже спинной мозг. Дверь распахнулась так стремительно, что я вздрогнула. Это была Татьяна.
– Владислава Владиславовна! Чайник… что случилось? Вы такая бледная!
– Ничего, Танюша. Тимофеев приходил прощаться: он умирает. Знаешь, давай попьём кофе здесь, и ещё достань наш НЗ.
Этим неприкосновенным запасом был хороший армянский коньяк, который мне подарил кто-то из пациентов года три назад, и мы с Танюшей, в экстремальных ситуациях и для снятия стресса, им «злоупотребляли».
Татьяна мгновенно накрыла стол, бросив в стакан с водой наш незаменимый кипятильник:
– Вам коньяк в кофе налить?
– Нет, сначала так грамм пятьдесят, а потом ещё и в кофе.
Она разлила коньяк по чашкам, и мы молча выпили, затем пришла очередь кофе. Вдруг раздался требовательный стук в дверь, которую Татьяна предусмотрительно закрыла на ключ.
Переглянувшись, мы пришли к единственному правильному выводу: это мог быть только один человек – заведующая нашего отделения Надежда Сергеевна.
И мы не ошиблись.
В кабинет ворвалась взлохмаченная дама «за сорок», по качеству схожая на «египетскую мумию» и раскрашенная, как индеец, вышедший на тропу войны. Ее появление сопровождалось мелодичным перезвоном огромного количества украшений из дешевого золота, продаваемого на вес в курортных отелях Турции, и которым она была увешана с головы до пят.
– Здравствуй, Влада, здравствуй, Таня!
В её понимании высший признак демократизма – ко всем, кроме высших чинов, обращаться на «ты».
– Последний рабочий день отмечаете? Ой, а что это такое красивое? – спросила она, окидывая возбуждённо-жадным взглядом коробку с железной дорогой, так и оставленную нами там, где её поставил Тимофеев.
– Это игрушка для Вадима, – ответила я.
– Ох, и балуешь ты его! Это же огромные деньги, и откуда они у тебя?
– А что, Надежда Сергеевна, живём один раз! На бриллиантовое колье и отдых в Анталии отпускных не хватило, вот я и решила игрушку ребёнку купить, пусть порадуется.
Землистое лицо заведующей утратило свой естественный коричневый цвет и приобрело зеленоватый оттенок, глаза загорелись нехорошим светом.
– Я так рада за твоего сына, ему очень повезло с мамой. Вот если бы ты ещё была помоложе лет на десять, а то, наверное, тяжеловато. Да и когда он в школу пойдёт, ведь тебе уже будет лет пятьдесят или больше?
– Ну что ты, Надя (она заметно вздрогнула от такой фамильярности), я из тех женщин, у кого количество лет переходит в их качество, а когда Вадим пойдёт в школу, мне ещё не будет пятидесяти, ведь я моложе, чем (и тут в воздухе явно «запахло грозой»)… чем ты (и выдержав эффектную паузу, смело добавила) – предполагаешь.
Она облизнула губы цвета яркого пурпура, выдохнула: «Желаю вам (сделав ударение) хорошо отдохнуть!» и, стремительно развернувшись, выскочила в коридор.
Татьяна постепенно выходила из ступора.
– Ну вы даёте, Владислава Владиславовна! Ещё одно слово, и она бы вас укусила! Она этого никогда не простит и не забудет. Вы же знаете, какая она злобная и мстительная.
– Да, Танюша, в этом ты права! Напрасно я ввязалась в эту склоку, и ведь знаю, что у неё с психикой проблемы… Ну да ладно, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Кстати, ты не в курсе, сколько на сегодня у меня вызовов?
– Нет, торопилась с чайником и забыла посмотреть…
– Ничего страшного, Танюша. Но сначала помоги мне, пожалуйста, убрать эту коробку в шкаф на самый верх, чтобы в глаза не бросалась некоторым особам, а то, по-моему, она сейчас как раз собирается свалиться мне на голову, – произнесла я, поднимая её и отчаянно кряхтя от прилагаемых усилий.
Кое-как общими силами мы справились и с этой проблемой.
Я собрала сумку, положив туда халат, фонендоскоп, тонометр и кучу всяких необходимых бланков, начиная с рецептурных и заканчивая всякого рода справками. По весу получилось, будто я возвращаюсь из магазина, затарившись продуктами не меньше, чем на неделю вперед.
– Ну что, Танюша, удачного тебе отдыха. Счастливо!
– И вам удачи, Владислава Владиславовна. И не переживайте по пустякам!
Я вышла из поликлиники с тем же тягостным чувством, с каким вошла туда. Просмотрев листок с адресами вызовов, уже знала, куда я пойду в последнюю очередь. Это, конечно же, к Соломее Мефодьевне Федоркиной.
Соломея Мефодьевна была до неприличия здоровой старушенцией. В восемьдесят лет у неё было артериальное давление как у олимпийца, прекрасное зрение и свои, без единой пломбы, зубы. Её амбулаторная карточка хранила лишь одну запись, пяти- или четырёхлетней давности (именно тогда мы и познакомились): «Соматической патологии не выявлено» – она оформляла тогда санаторно-курортную карту. Кстати, заведующая на меня тогда орала, как оглашенная, что такого быть не может, и сама, осмотрев Соломею, тыкала меня носом в возрастную пигментацию на её руках и лице, долго доказывала «необсуждаемый факт» моей некомпетентности, так как я не распознала, по её несокрушимому убеждению, что у пожилой женщины «тяжёлый нейродермит». Федоркина после этого смертельно обиделась на заведующую и в знак протеста, отказавшись от бесплатной путёвки в санаторий, на две недели уехала в Египет. Приехав оттуда, загоревшая и помолодевшая лет на десять, она привезла мне в подарок сувенир – маленький бюст Нефертити, искусно вырезанный из нефрита.
Накануне каждого праздника она вызывала меня на дом, чтобы напоить необыкновенно вкусным чаем из трав и угостить пирогами, которые по праву можно назвать произведением искусства. Но самое замечательное – это были её рассказы, об известных и малоизвестных писателях, художниках и политиках, с кем она была знакома в своё время или дружила, а иногда это были и более сильные чувства.
Вспоминая о Федоркиной, я ускорила шаг.
На первых двух вызовах не было ничего особенного. Вначале был молодой оболтус с фолликулярной ангиной, после того, как на дискотеке поспорил с такими же охламонами, как и он, что за двадцать минут съест килограмм мороженого, и теперь пожинал лавры своей победы. Вторая – девица фертильного возраста, после «романтического» ужина изображала нечеловеческие мучения, связанные с обострением хронического гастрита; кстати, от предложенной госпитализации категорически отказалась и сразу стала более адекватно реагировать на происходящее. Но я же не зверь и понимаю, что хрупкое создание не рассчитало свои силы и, следовательно, утром не смогло встать на работу. Больничный лист она приняла как самый большой подарок судьбы. Бедный ребёнок! Она была так уверена, что смогла обмануть врача, не сумевшего отличить гастрит от банального отравления алкоголем. Ну что же, пусть остаётся в неведенье.
Теперь быстрее, знакомой дорогой, к положительным эмоциям. Вот он, добротный, кажется, построенный на века сталинский дом. Федоркина живёт на четвёртом, окна выходят во дворик, маленький, на редкость тихий и ухоженный, там есть несколько деревьев и очень симпатичный, такой же маленький газон. Машин в этом дворике нет, им там просто нет места. Здесь сохранился дух пятидесятых годов, такой знакомый по старым фильмам, и дворик сам кажется декорацией к такому фильму.
Подъезд был чистым, светлым и уютным. Казалось, что я попала в другой мир.
Вот, наконец, и четвёртый этаж, и дверь с медным номером четырнадцать, за которой меня ждут и мне рады, там горячий чай и вкусные пироги, там замечательный, добрый и светлый человек – Соломея Мефодьевна Федоркина.
Я уже подошла к двери и перед тем, как нажать на кнопку звонка, остановилась буквально на долю секунды, чтобы перевести дыхание и чуть поправить причёску, и тут чувство комфорта стало быстро покидать меня.
Что-то здесь было не так, очень и очень не так.
Какой-то противный холодок заскользил по моей спине.
Я оглянулась: большая, удивительно чистая лестничная площадка была залита солнечным светом, идущим из бокового окна, и абсолютно пуста. Четыре квартиры, четыре двери… ах, вот что, эта квартира напротив, там немного приоткрыта дверь. Так, дела с нервной системой у меня совсем плохи: надо же, из-за такой ерунды впасть в панику. Единственным, с моей точки зрения, неудобством в этом доме было отсутствие мусоропровода. Выносить мусор приходилось мало того, что на улицу, но и идти вдоль дома за угол, где находился огромный мусорный контейнер.
Вздохнув с огромным (и это не преувеличение) облегчением, я наконец нажала на кнопку звонка. Мелодичную трель перекрыл радостный голосок, ну никак не принадлежащий восьмидесятилетней бабушке:
– Иду, моя деточка, ну наконец-то! Я совсем заждалась!
Щёлкнули замки, и открылась дверь. На пороге в умопомрачительном костюме цвета беж стояла Соломея Мефодьевна. Волосы уложены аккуратными мелкими кудряшками, лицо гладкое и розовое. Сеточку морщинок возле глаз и рта скрывал умело наложенный мягкий макияж. Она источала тонкий аромат каких-то очень приятных духов и сдобы. Её полнота была удивительно милой и приятной. Соломея Мефодьевна была идеальной женщиной (в моём понимании) и останется ею в любом возрасте.
– Деточка, ну что же вы стоите на пороге? Скорее бросайте свою жуткую сумку! Запомните, женщина имеет право носить сумочку, где с трудом должны помещаться: носовой платок, сигареты, если она курит (стрелять сигареты – это моветон), мобильный телефон, кредитная карточка и ключи от машины. А то, с чем ходите вы, это ужасно! Не стойте же в коридоре, скорее ступайте в ванную комнату, мойте руки, и к столу.
Я с огромным удовольствием, начиная чувствовать себя маленькой девочкой, окружённой любовью и вниманием, подчинилась. Мне вслед продолжали нестись её поучения:
– Деточка, в вашей сумке не должно быть никакой косметики, она должна быть только на лице и в умеренном количестве. Вы меня понимаете?
В это время я мыла руки и заодно рассматривала своё отражение в зеркале напротив, вделанном в изумрудный итальянский кафель.
– «Душераздирающее зрелище, – сказал бы ослик Иа-Иа, – и я, и я, и я того же мнения!»
Ополаскиваю лицо ледяной водой. Хорошо, что о косметике можно не беспокоиться, она частично осталась на кашемировом пальто и частично на моём носовом платке.
– Соломея Мефодьевна, могу вас заверить, я не ношу косметику в сумке.
– Деточка, вы и на лице её не носите, и вообще вы сегодня очень бледная. Тяжёлый день? Больные? Или это разрисованное чудовище, которое вы почему-то считаете своей заведующей, в очередной раз старалось продемонстрировать своё превосходство?
– Это не я считаю её заведующей, а главный врач. Ну, а так всего понемногу, как-то всё сразу навалилось.
– Вот что, деточка, идите-ка к столу, вам нужен хороший чай и капелька хорошего коньяка.
– О нет, спасибо, коньяк не надо, сегодня уже была капелька.
Соломея Мефодьевна внимательно посмотрела на меня. Улыбка ещё была на её губах, а глаза уже стали очень серьёзными и внимательными.
– Я не думала, что всё так серьёзно, – произнесла она. Крепко взяв меня за руку, повела в гостиную и почти насильно усадила в огромное и очень уютное кресло.
– Садитесь, детка, в него с ногами, поверьте мне, вы будете себя чувствовать очень и очень комфортно.
– Нет, нет, спасибо, неудобно.
– Не придумывайте, пожалуйста, всё удобно. Я сказала, садитесь.
Я подобрала под себя ноги и оказалась как в колыбели, мягкой, уютной и защищённой со всех сторон. Состояние комфорта на грани абсолютного релакса.
В это время Соломея Мефодьевна подкатила большой деревянный сервировочный столик, инкрустированный серебром, где стояли чайные чашки из удивительного тончайшего розового, поющего в руках фарфора. Необыкновенной красоты чайник со свежезаваренным чаем источал чудный аромат. Белоснежные, туго накрахмаленные салфетки, стянутые серебряными кольцами, лежали на тарелочках для десерта. Старинная двухъярусная фарфоровая ваза с пирогами была достойным венцом этого натюрморта.
Соломея Мефодьевна устроилась напротив меня в таком же кресле, стала разливать чай, резать пироги и раскладывать их на тарелочки.
– Знаете ли, деточка, когда я была молода и ко мне не обращались так официально «Соломея Мефодьевна», а звали очень мило Соломинкой, даже тогда я уже умела отделять зёрна от плевел. В конце концов, это можно расценить даже как признак недостатка воспитания – если вы, деточка, позволяете себе обижаться на столь недостойных людей. Ваш сын ни в коем случае не должен видеть вас в таком виде. Где ваш оптимизм, чувство юмора, любовь к жизни?! Хотя подождите, не может быть, чтобы эта высушенная собственной злобой и ненавистью ко всему её окружающему ведьма так вас расстроила. Ну-ка, деточка, рассказывайте всё подробно.
И я рассказала и об утреннем приключении в автобусе, и, что особенно тяжело было вспоминать, о встрече с Аристархом Ревсимьевичем Тимофеевым.
Соломея Мефодьевна слушала очень внимательно, иногда улыбаясь, а иногда хмурясь. В конце буквально на один миг маленькая горестная морщинка прорезала её лоб.
– Я так и думала, деточка, что здесь что-то не так, – сказала она после того, как мой рассказ был закончен. – Пойду-ка я всё же принесу коньяк. Даже если вы, деточка, и не будете, хотя я вам настоятельно рекомендую, и поверьте мне, алкоголизм вам не угрожает. Мне капелька живительного напитка сейчас просто необходима.
Она встала, подошла к стилизованному под старину, как и вся мебель, находившаяся в комнате, буфету. Бережно достала из него красивую бутылку, два хрустальных бокала и налила в них буквально по одной капле золотистой жидкости. Усаживаясь в своё кресло, она протянула мне один из бокалов.
– Возьмите и, хотя бы просто подержите его, пожалуйста, деточка, чтобы я не испытывала чувство неловкости, выпивая коньяк в одиночестве.
Я взяла бокал, согретый её рукой, и мы, не чокаясь, без тоста выпили. Она продолжила свой монолог:
– Я думаю, моя деточка, что этот «кашемир», как вы его окрестили, наверняка найдёт вас. Он, как мне кажется, весьма неординарный человек, а следовательно, не должен пропустить такую женщину, как вы. И вы будете большой умницей, если останетесь такой, какая вы есть на самом деле. Не старайтесь быть лучше или хуже, чем в действительности. Может быть, это тот счастливый случай, который каждому из нас хотя бы раз в жизни предоставляет судьба. Если же, паче чаяния, он больше не объявится, то и печалиться не стоит. Опять же, деточка, одно из ваших любимых выражений – «всё, что ни случается, к лучшему», здесь как нельзя более чем к месту. Мир не совершенен, и не всегда достойные встречают достойных, но поверьте, не это самое ужасное. Значительно страшнее, если мы за достойного ошибочно принимаем человека мелкого и ничтожного, а блестящая мишура из слов и роскоши не дает возможности вовремя это понять. Подобного даже врагу не пожелаешь.
Если говорить о вашем Тимофееве, здесь тоже не всё так просто. Мы с вами, деточка, не знаем, чем он жил и как он жил, но он прожил долгую жизнь, а всё хорошее, к сожалению, рано или поздно заканчивается. В конце своего пути он встретил вас, и вы были с ним добры и терпеливы. Вы для него сделали, и это, я думаю, соответствует действительности, больше, чем кто-либо, а особенно в конце жизни. Неужели, деточка, вы не понимаете, что он, так страдая, смог столько прожить только ради того, чтобы иметь возможность видеться с вами по этим чёртовым пятницам? Этот человек уходит из жизни влюблённым, а значит, счастливым, и, кроме того, уходя, он знает, что был нужен. А не в этом ли действительный смысл жизни – быть нужным, и особенно нужным любимому тобой человеку?