Роман Тухтабоев
Стальной Флегетон. Книга первая
Пролог
Провинция Кунар; Афганистан.
Военная база «Агхарты»
14.06.2054 г., 01:56
Стук повторился. Чуть громче, чуть настойчивее.
Джек устало вздохнул, окончательно смирившись с мыслью о том, что гость не уйдёт, и его придётся впустить. Выслушать то, что он и так знает. Ещё и придумать хоть что-то в ответ, чтобы окончательно не потерять достоинство в глазах подчинённых.
– Войдите.
Скрипучая дверь в кабинет генерала распахнулась, будто паренёк в серой форме, фасоном напоминающую военную, влетел в неё с разбегу, головой вперёд.
– Сэр, разрешите доложить! – отчеканил он, захлёбываясь и плюясь, с запозданием приложив ладонь козырьком ко лбу. Головного убора на нём не было, но Джек решил, что сейчас отнюдь не лучший момент, чтобы делать замечание по такой мелочи. Да и не в армии же они были, в конце концов, по крайней мере, не в привычном её понимании.
Сидевший за деревянным столом Джек Харроу, мужчина шестидесяти трёх лет, но крепкого телосложения молодого и здорового человека, поднял на гостя глаза, отрываясь от каких-то потрёпанных бумаг. Несмотря на генеральские погоны на плечах, его кабинет не выделялся особым убранством. Всё было по-военному просто: потёртый, стилизованный под красное дерево, стол; два одинаковых стула, возможно, из одного со столом набора; небольшой сейф, стоящий прямо на полу в углу, то ли для сверхсекретных документов, то ли для крепкого алкоголя; пара книжных шкафов и полок, забитых бумагами и разными цифровыми носителями; синее кресло в углу, совершенно неподходящее по цветовой гамме остальному убранству. Разве что освещение здесь было лучше, чем в коридоре, да и в большинстве мест оккупированной "Агхартой" станции.
– Разрешаю.
– Сэр, срочная депеша, – всё так же взахлёб продолжил молодой боец. – Халик мёртв. Как и почти все наши люди, отправившиеся с ним в Санкт-Петербург. Остались трое, но ORF взяли их.
Все последние сутки Джек провёл в раздумьях, как ему реагировать на эту новость. Было очевидно, что она совсем скоро придёт, вот уже прямо сейчас, с минуты на минуту… Вроде бы он и отложил в сторонку парочку неплохих заготовок, но все они бесследно улетучились, стоило ему лично это услышать.
– Генерал, – извиняющимся тоном напомнил о себе стоящий по стойке смирно парень. – Будут какие-либо приказы?
– А какие приказы тебе нужны!? – резко ответил Джек, чудом сдержавшись, чтобы не запустить в подчинённого охапкой листков со стола.
– Я… Я… Сэр… Простите…
– Нет, – генерал выдул весь воздух из лёгких через нос, медленно положил руки на стол ладонями вниз, – ты прости. Ты здесь не при чём. Это моя вина. Я отпустил их. Если и есть, на кого за это орать, то для этого мне придётся подойти к зеркалу.
Предстоит много чего сделать. И дела эти будут очень тяжёлыми.
Предстоит много разговоров. И разговоры эти будут ещё тяжелее.
– Генерал? – спустя минуту (или больше, чёрт знает) молчания, не вытерпел молодой агхартовец, за свой ум и смекалку заслуживший честь стать помощником генерала. Или, скорее, его посыльным. – Не хочу слишком много на себя брать, но, возможно, стоит послать отряд, который… подчистит концы?
– Не хочешь, но берёшь. Ступай, займись.... составлением отчёта о том, как идёт перепланировка станции для наших скорых нужд.
Джек встал, угрюмо уставившись на сейф в углу. Всё же, там были отнюдь не документы, и он, как никто другой, знал это.
– И не переживай: о выживших, сознательно нарушивших мой приказ, есть, кому позаботиться.
Санкт-Петербург, Россия
14.06.2054 г., 01:23
Это был воистину преотвратительный день. Тот самый, вспоминая который, спустя много лет, сидя на кресле-качалке, в окружении внуков, прикрыв ноющие колени шерстяным пледом, Вы с большим трудом подбираете подходящий эпитет, чтобы описать его максимально достоверно. Гнусный. Мерзкий. Ужасный. Дерьмовый. Внучата захихикают, услышав последнее слово, Вы снисходительно улыбнётесь в ответ, зная, что следующий эпитет должен был начинаться на букву "х". Хорошо, что Вы вовремя остановились, предпочтя отхлебнуть горячее какао, утопив в нём столь неподходящее для детских ушей выражение.
Виктория закрыла бумажную папку. Всё, хватит с неё на сегодня – и с Виктории, и с папки. Была надежда на контрастный душ: раньше он всегда помогал снять усталость и собраться с роящимися мыслями, но в этот раз ледяной поток, последовавший за почти кипяточным, вызвал лишь раздражение. Есть совсем не хотелось, несмотря на буквально физически ощутимую внутреннюю пустоту. Жаль, экзистенциальный голод не удовлетворить замороженной пиццей с подозрительного вида салями.
Бывают плохие дни, когда уже не остаётся сил на работу, а бывают дни, отвратительные (остановимся, пока что, на этом варианте, без "х") настолько, что сосредоточиться на работе попросту невозможно, хотя, возможно, она и могла бы стать спасением от терзающих душу и разум сентенций.
Виски? А сколько его уже было выпито? Опьянение всё никак не приходило, как бы Виктория не взывала к нему. Зато, казалось, будто уже наступило похмелье: хотелось блевать и проклинать себя.
В ушах – скрежет металла, гул, крики и рыдания, перед глазами – огонь и кровь.
Вдавливается коричневая кнопка на панели генератора запахов: комната наполнилась специфичным, но хоть немного успокаивающим ароматом свежесваренного кофе, последовавшим за едва слышным жужжанием создающего запахи прибора, встроенного в стенную перегородку. Виктория утопила кнопку розового цвета – аромат ванили, он никогда ей не нравился. Зелёный – ничего. Видимо, соответствующий ароматизатор закончился, за какое бы лёгкое амбре он не отвечал.
Где-то вдали послышался гудок отчаливающего грузового судна, несущего в своей утробе либо гуманитарную помощь странам, что до сих пор оправляются от войны, – хоть с момента её окончания и прошло двадцать три года, – либо оружие и боеприпасы, возможно, для тех же самых стран. Послевоенное производство на российских заводах налажено таким образом, что переделать станки и конвейеры, производящие вполне мирную бытовую продукцию, в станки, клепающие орудия для убийства – дело нескольких минут. Отгрузили очередную партию омолаживающей косметики – можно и скрутить пару-тройку тысяч патронов для винтовок.
Ночное небо озарялось неоновыми надписями, едва не наслаивающимися друг на друга. Во второй половине двадцать первого века даже небосвод был поделён корпорациями и разными небольшими конторками на сектора, и раскуплен под рекламные баннеры. Яркая жёлтая надпись, словно сложенная из опасно приблизившихся к земле звёзд, предлагает новый сверхбыстрый сервис доставки еды на – что очень важно для потенциального покупателя, ведь так? – экологически чистых электромобилях. Улыбающиеся летающие головы, персонажи какого-то мультфильма, облачками текста приглашают вас присмотреть себе квартиру в новом фешенебельном районе, а стройная молодая девушка с фиолетовой кожей, блестящей волной ярко-зелёных переливающихся волос, и в чрезмерно коротких шортиках (Как это пропустил отдел цензуры рекламы? Там ведь столько женщин за сорок!) зазывает в модный лакшери-клуб, находящийся в нескольких километрах под её каблуками. Этот мир лишился света настоящих звёзд, их сияние ничего не стоит, оно никому не принадлежит, никому не нужно, следовательно, его невозможно впихнуть в систему товарооборота и налогообложения.
Не прошло и получаса с тех пор, как Вика закончила яростно терзать своё закоптившееся тело жёсткой щёткой под душем, бередя как старые раны, так и те, что ещё не успели сколько-нибудь поджить. Сколько их, таких, наслоившихся одни на другие, накопилось за тридцать два года жизни, почти половина которой была проведена на службе в ORF? Люди в соседних квартирах копят слои жира, другие коллекционируют имена новых любовников, их души изранены лживыми улыбками, несбывшимися надеждами, рухнувшими в бездну ожиданиями, и лишь ненависть к себе превосходит ненависть ко всему остальному миру.
– Кажется, я схожу с ума, – сказала она, обращаясь к бурлящему чайнику.
Женщина осмотрела совсем свежий, глубокий порез на левом запястье. Кровь проступила сквозь марлю в виде кривой ехидной улыбки. Рано или поздно, всё выходит наружу – и кровь, и дерьмо, и душа. Ничто не остаётся с нами насовсем.
"А курить ты сколько раз бросала?", – спросила Вика сама себя. Узнай начальство эту цифру, скорее всего, тебя бы даже не уволили – полковник просто грохнулся бы в обморок. Да плевать. Как на собственное здоровье, так и на ментальное состояние руководителей, особенно на ментальное состояние руководителей.
Где там сигаретка?
Она могла бы сойти за принцессу, ту самую, из наивных сказок, из фантазий старшеклассников, где они предстают себя рыцарями в сверкающих доспехах, прекрасной и милой, или актрисой специфического жанра, из фантазий ребят постарше. В шортах и серой растянутой майке, – которую уже не единожды приходилось отстирывать о чьей-либо крови, так что она вся выцвела, – её спортивная фигура могла сводить мужчин с ума, но обилие шрамов заставляло морщиться даже её саму, каждый раз, когда она рисковала глянуть в бессовестное зеркало. Как, например, прямо сейчас. Треснувшие губы искривились от неприязни к себе.
Девушка развязала марлю на руке, выпустила в неё струю сигаретного дыма – не помогло, чего бы она ни хотела этим добиться. Ещё одна затяжка, ещё один шрам. Виктория поднесла сигарету к ране, приоткрывшей хищную голодную пасть. Ещё ближе. Ещё… Ближе…
Звонок на сотовый вывел из транса, сработав не хуже пощёчины. Мелодия старая, ещё из нулевых, лёгкий рок-мотивчик о несчастливой любви, но Вика любила эту песню, хоть уже и не могла вспомнить, когда услышала её впервые. Может, именно под неё она впервые поцеловалась?
– Сержант Штейн на связи, – хрипловато сказала она, выдыхая дым в трубку.
– Не спится? – послышалось в ответ. Голос мужской, не молодой, не старый.
– Нет, товарищ полковник. Мне ещё много писать надо.
– Ещё? Ты ведь и не начала.
– Надеюсь, хотя бы в душ мне камер не установили.
– Я отправил соответствующий запрос, но что-то он долго на согласовании. Впрочем, уверен, ты проверила это в первый же день, – усмехнулся мужчина по ту сторону сети. – Слушай, Вик… Ты просто… Выпей ещё бокал-другой, чем бы ты там не травилась сейчас, да ложись спать. Утром дел только прибавится, а отчёт… Генерал Краснов потерпит, не переживай. Я выбил тебе отсрочку. Сама знаешь: в ORF любят поговорить да поорать, а в штабе сейчас все занимаются именно этим.
– Спасибо, товарищ подполковник. Я поняла Вас.
– Хоть бы сейчас обошлась без уставщины… Вик?
– Да, товарищ полковник?
– Всё нормально?
– Не могу знать, – сделав неопределённую паузу, ответила женщина.
– Эх, не способен я ни поддержать, ни успокоить. Просто ложись спать. Завтра, ещё до обеда, прибудут ребят из головного отдела. Будут ждать тебя в штабе, помогут, чем смогут. Всё, в общем, доброй ночи! А мне надо сделать ещё кучу звонков, а ответить – на ещё больше.
Виктория ничуть не удивилась тому, что полковник Фёдор Онегин, её непосредственный командир, знал о том, что из всего отчёта она дописала только дату – это обычное для неё дело, тут никакие камеры не нужны. Не любила она бумажную волокиту, как не любила и ложиться спать. Определённо, это два её самых нелюбимых занятия, так же, как и два самых неотъемлемых.
Допив бокал дешёвого капрома, купленного по дороге домой, выбросив окурок (сама не заметила, куда он улетел, но точно не в пепельницу), Вика подошла к окну. Солнце уже начинало вставать, а она даже не прилегла. Город, впрочем, тоже не спал. В Вас когда-нибудь стреляли? Оставляли посреди тела огромную, зияющую нетушимым пламенем дыру? Если нет, то Вам этот город не понять: чёрта с два ты уснёшь с таким ранением, и не поможет ни обезболивающее, ни бутылка виски.
Серый дымовой след всё ещё висел над крышами зданий, буквально в паре кварталов от того места, где орфовский сержант сняла квартиру. Туча смога обволокла разрушенный небоскрёб – место, куда накануне Санкт-Петербургу всадили пулю.
Виктория закрыла глаза. Только сейчас она действительно почувствовала, как сильно устала.
Один час назад
– Доктор Хитров, срочно в операционную номер три! Пройдите в третью операционную!
В эту ночь больница превратилась в потревоженный улей. Словно дикие пчёлы, вернувшиеся домой и не нашедшие добытого тяжким трудом запаса мёда, медсёстры и врачи бегали туда-сюда, сбивая друг друга и роняя инструменты. Молодая девушка в белом халатике и таком же чепчике, не имея возможности даже вытереть собственные слёзы, – её руки были почти по локоть в свежей крови, – едва вписалась в очередной поворот. Это было её второе дежурство, а она уже серьёзно задумалась, не лучше ли было пойти бухгалтером, как её школьная подруга.
Парадная дверь распахнулась так сильно и резко, что лишь чудом не слетела с петель: возможно, всё дело в иконе, висящей прямо над ней, несущей круглосуточный надзор за всеми входящими и выходящими. Каталка, окружённая людьми в белых халатах, понеслась по коридору. Оставалось надеяться, что доктор Хитров уже готов к новому клиенту.
– Доктор Хитров, – не унималась нейросеть больницы, отвечающая за своевременное оповещение персонала, – срочно пройдите в третью операционную!
– Да скажите мне хоть что-нибудь! – не унималась Виктория, вся перепачканная сажей и чьей-то кровью, хватаясь за рукав медбрата, толкавшего каталку по коридору. – Каков прогноз на операцию!? Он выживет!? Прогноз!? – её голос, обычно спокойный, срывался почти на истеричный визг.
– Откуда, чёрт возьми, мне это знать!? – голос парня был почти таким же, как у Вики. – Я не врач, и нихрена не знаю! Не мешайте!
– Руслан, сука, держись!
– Держись, мужик, держись!
– Доктор Хитров, пройдите…
– Ай, осторожно! Чёрт!
– Срочно, сюда! Мне нужна помощь, сестра! Сестра!
Парень, лежащий на каталке, беспомощно моргал залитыми кровью глазами, пытаясь сосредоточиться ими хоть на чём-то. Выглядел он совсем плохо. Кажется, моргать – вообще единственное, на что он сейчас был способен. Правая рука безвольно болталась, свалившись с каталки, словно он пытался пощупать медбрата, идущего рядом, за ногу, а левая… Её больше не было. Точнее, где-то она, несомненно, была, но, скорее всего, осталась там, между стеной горящего здания и обломками полицейского вертолёта. Где-то между тогда и сейчас.
– Дальше вам нельзя! – каталку перехватили двое работников больницы, выглядящие более чистыми, чем предыдущие, но не менее запыхавшимися. Один из них не пустил Викторию в зал операционной, едва не оттолкнув её плечом. – Дальше! Нельзя!
– Я… Но… – ответить ей было нечего.
– Доктор его спасёт, я вам обещаю! – улыбнулась ей, не очень-то уверенной улыбкой, молодая медсестра, положив руку на грязное плечо. Интересно, успокаивать людей их там, в колледже, тоже учат, или это она сама такая инициативная?
Виктория так и осталась перед захлопнувшимися дверьми, словно время просто остановилось для неё одной.
– Девушка, присядьте!
Сколько раз она, вот точно так же, провожала товарищей в операционную, где из них доставали пули, где им зашивали раны, засовывали обратно выпавшие органы, отрезали конечности, которые уже было невозможно спасти?
– Девушка, отойдите, не мешайте!
А сколько раз её товарищи и друзья, коллеги и те, кого она лишь единожды видела в строю, так и умирали на этих больничных койках, со скальпелями, торчащими у них из живота?
– Женщина, да отойдите же! – за локоть, грубо и резко, кто-то оттащил оторопевшую Вику от двери. Внутрь проскочили ещё два человека, но она даже не успела понять, какого они были пола.
– Так это он? Тот самый?
– Да, я же сразу тебе сказала, это он!
Виктория проводила отсутствующим взглядом двух медсестёр. И таких она повидала на фронте: хотят дарить мужчинам сугубо позитивные эмоции своими милыми улыбками и коротенькими халатиками, спасать их жизни, но, стоит им первый раз окунуть руки в бездонные раны на теле солдата, пытаться сжать разбегающиеся края хлюпающей плоти, чтобы жизнь не вылилась из неё, – и они ломаются. Если и вернутся домой, то уже не будут прежними. Пропадёт тот задор, навсегда сотрётся весёлая улыбка, появятся ранние седые волосы.