Так что, и тут возможны варианты. В нашем положении нельзя упускать даже самую ничтожную возможность.
…и, кстати, обдумать – за каким рожном «Десантники» попёрлись в такую глушь? С их приёмами конспирации можно было бы найти местечко и поприличнее…
1979 г., июнь,
Подмосковье.
Вечер триумфа.
Праздник души нашего спаянного трудового коллектива продолжается. Уже второй день нет «плантаций» – так с лёгкой руки нашего записного остряка Феди Данеляна прозвали прополку свёклы. Девчонки живо обсуждают обещанный мастер-класс по дойке коров (и что они в этом нашли), ребят же, как и вчера, развели по мелким механическим работам. Мы с Астом законно приписаны к Фомичу, на конюшню. Сегодня мы обойдёмся без покатушек, так что трудовой график прост и очевиден: почистить животин, напоить, задать корму, выпустить в загон-леваду побегать, снова почистить и покормить, а в промежутках – степенно беседовать с главным совхозным конюхом да заниматься мелкой починкой амуниции. Чем не жизнь?
Вечером, после ужина, у нас намечена дискотека. Громко сказано, конечно – поселковый радиотехник Гена обещает выставить на площадку перед клубом колонки, к которым через самодельный усилитель подключен древний, как мир, кассетник «Электроника». Музыка у нас своя, девчонки заранее шушукаются, прикидывая косметический и чулочно-туфельный ресурс.
А у меня появляется повод даже не для беспокойства – для самой настоящей тревоги. Девчонка из правления, одна из простимулированных давеча «Вдохновением», заглянула перед концом рабочего дня на конюшню, и, отведя меня в сторонку сообщила, понизив голос следующее известие.
Нас придут бить. Самым натуральным образом – парни из соседнего села (всего их в совхозе пять) наслушались от «соседей» рассказов о наглых «городских» и решили утвердить своё главенство в родных пенатах.
И сколько их?
«Много… – сообщила «информаторша». – Десятка полтора будет, не меньше, выпившие. И – с кольями…
Что ж, свершилось: готовы обрести плоть страшилки о страшных «деревенских с кольями», муссировавшиеся нашими одноклассниками с первого дня сельхозпрактики. До сих пор, правда, обходилось – даже стычек с местными парнями почти не случалось, за крайней малочисленностью последних. А вот теперь, похоже, готово подтянуться подкрепление, и разговор пойдёт по понятиям.
Ну, ничего, наш бронепоезд, как поётся в песне, стоит на запасном пути. Недолго и выкатить.
Неприятель нарисовался сразу после ужина. Толпа деревенских парней – не чрезмерная, человек пятнадцать, как и сообщала моя агентура, промотивированная продукцией кондитерской Бабаевской фабрики. Лица разгорячённые, злые, заведённые, больше половины – крепко навеселе. У трёх-четырёх в руках выломанные по дороге из заборов жердины. Всё согласно канону – ну что, гость незваный, нежеланный, покажи удаль молодецкую, выходи биться к ракитному кусту!
Ну и мы не лыком шиты.
Появляемся во всей красе – обнажённые по пояс, с длинными «а-ля Маленький Джон» дубинками, заранее выстроганными из крепкой берёзы.
В деревнях ещё уважают правила честной драки, не то что в медленно, но верно подгнивающей столице. Если предлагают «двое на двое» – отказываться не принято, западло.
Схватка, к искренней досаде зрителей, особенно сельчан, собравшихся на площадь перед клубом поохать и повозмущаться, не затягивается. Аст картинно высоко подпрыгивает, пропуская летящий ему в колено кол, после чего отработанным ударом подсекает противнику ноги, а когда тот падает – приставляет кончик дубинки к гортани. Финита.
Я же принимаю удар сверху на середину своего орудия, отбрасываю в сторону и с проворота бью визави по кумполу. Вообще-то таким ударом можно и череп раскроить, но сейчас мой противник всего лишь хлопается на пятую точку и принимается громко, часто икать. Сотрясение средней тяжести – а вот не будешь буянить, мил человек…
Психологическое давление – наше всё. А потому – принимаю низкую стойку, с отведённой назад левой рукой с дубинкой; правую же вытягиваю к третьему, ещё не участвовавшему в драке парню. И, хищно прищурясь, копирую жест Морфиуса из «Матрицы»: несколько раз призывно сгибаю ладонь, приглашая очередную жертву приблизится. Та выпускает из рук своё оружие, лихорадочно мотает головой и пятится за спины соратников.
…так, трое готовы, спеклись. Ещё есть желающие?..
Деревенские несколько растеряны. Вперёд выходят двое – явные заводилы, и в руке одного опасно блестит нож.
– Да ты что?..
Отбрасываю дубинку и картинно-небрежно извлекаю из-за голенища сапога сегодняшнее приобретение и выписываю перед собой несколько бесполезных, но донельзя эффектных финтов. По толпе проносится единый вздох, в задних рядах женский голос принимается голосить что-то насчёт милиции.
…нет уж, поздно пить боржоми…
Как там говорил Великий Комбинатор? «Человека надо довести до состояния, когда его можно запугать обычным финским ножом».
Ну, так Остап Ибрагимович совершенно прав. Один не самый плохой автор как-то писал, что у боевого ножа есть одна, главная задача – психологическое воздействие на противника. И достигается это как зловещим внешним видом самого клинка, так и «легендарностью», узнаваемостью. Оттого-то всегда будут в моде ка-бары, «финки НКВД» и прочие боуи с навахами.
Моя обновка – как раз из числа таких вот, легендарных. В особенности, в глазах человека понимающего, а такие среди деревенских наверняка имеются, и немало.
Узкое, «щучкой», лезвие, дужка-упор, наборная рукоять – зоновская классика, немало говорящая о своём владельце. Парни, увидав её, испуганно попятились – в том числе и заводила с ножом. Ему уже не хочется лезть на рожон, но и отступить, потерять лицо перед сотоварищами – дело совершенно невозможное. Нужен повод, а его нет…
Что ж, нанесём завершающий штрих.
Хряск! Брошенная твёрдой рукой финка глубоко уходит в столб, поддерживающий навес крыльца. Деревенские шарахаются назад, заводила заворожённо смотрит на дрожащую в полуметре от его головы рукоять-сапожок.
– Понравилось? – спрашиваю. – Да ты попробуй, выдерни…
Он ошеломлён настолько, что следует моему совету. Безуспешно – лезвие до половины ушло в плотную древесину, и теперь надо сначала хорошенько раскачать его вверх-вниз.
Делаю шаг вперёд, не убирая с лица доброжелательной улыбки. Заводила пятится, свой нож он уже спрятал.
– Надеюсь, всё понятно? – говорю почти ласково. – Договоримся так: На танцы можете приходить, но чтобы ни драк, ни приставаний к нашим девчонками. Всё ясно?
После танцев (на которые местные остаться не рискнули) мы устроили большой костёр. Идея была спонтанной – перетащили лавки из столовой на задний двор, расчистили место, аккуратно обложили битым кирпичом из приткнувшейся к стене клуба кучи. Ребята сбегали за дровами – где они их надыбали в этот поздний час, я спрашивать не стал. Не хочешь получить в ответ ложь – не интересуйся, чем не надо. Но подозреваю, не одна поленница в соседних дворах сегодня вечером немножечко похудела…
Костёр пылает, языки пламени взлетают вровень с крышей сельского клуба – парни постарались. Коллектив уселся кружочком, кое-кто уже пытается протянуть к пышущему вулканически жаром огню прутики с нанизанными на них сосисками и ломтями хлеба, кто-то уже приготовил картошку. Рано, мальчики и девочки – вот подождите, пока прогорит до углей, и только тогда…
По кругу пошла алюминиевая трёхлитровая ёмкость с пластиковой ручкой – «Термос комбайнёра Т-3 РЗЭП для холодной питьевой воды». Этот полезнейший в жаркие летние дни девайс я приобрёл у одного из аборигенов мехдвора по грабительской цене в три рубля. Польстился по старой памяти – когда-то у меня был такой, вещь совершенно неубиваемая, благодаря внутренней металлической колбе. Да и горячую воду держит прилично, хотя, конечно, хуже обычного, стеклянного.
Только вот сейчас это чудо советской сельхозпрома наполнено отнюдь не водой, хотя и, безусловно, холодной…
И-и-и – подать сюда гитару! Господа гусары гуляют!
А подать сюда Карменситу! Уж она-то оценила бы… Хотя – найдутся и другие ценители – вон, как ухмыляется Витька Гинзбург, наш первый школьный диссидент. Несомненно, знает, чьи стихи сейчас звучат.
Киваю в ответ. Витька с родителями уедут сразу после Миладки, в ноябре этого года. А пока…
А много ли слушателей вспомнит о «Максимилиане Габсбурге, называющем себя императором Мексики» и о его страшной судьбе? Да и плевать. Пусть мёртвые хоронят свих мертвецов… Эй, где там моя персональная мулатка, сиречь, Нинон?
Это всё в чистом виде понты голимые, самолюбование. А что? Имеем в кои-то веки право! Альтер эго на кураже, как и мы с Астом. Между прочим, вполне заслуженно – это ведь он провёл бой, я лишь подсказал пару мелочей, типа давешнего «жеста Морфиуса», да приглядывал, чтобы если что, мгновенно перехватить «управление».
Но – не понадобилось. Справился.
Так-то. А вот и Нинон – глаза горят, сама льнёт к герою дня, на всё готовая, на всё согласная, и я вижу, как вспыхивают огоньки зависти во взглядах то одной, то другой из наших девчонок. Уж извини альтер эго, жизнь – штука порой несправедливая. И судьба тебе сегодня отдыхать за мутной завесой подсознания, в то время как «Второй», как ты меня называешь, будет вкушать заслуженные, хоть и запретные плоды победы.
…да ладно, чего там! Успеешь ещё, какие твои годы…
1979 г., июнь,
Подмосковье.
Вечер с печальным финалом.
Новый трудовой день. Жара, свёкла, «Работай, негр, солнце ещё высоко». Мы с Астом не воспользовались возможностью откосить от «плантаций» на конюшне и честно пашем вместе со всеми. Тем более, что на хозяйство Фомича сегодня, ближе к вечеру, у нас имеются планы.
Дело в том, что вечером должны приехать наши классные. Мы решаем встретить их с помпой. Галина предварительно позвонила, сообщила на какой электричке они с Татьяной Иосифовной приедут. Причём – позвонила прямо с переговорного пункта на вокзале, так что можно рассчитывать, что планы в последний момент не изменятся. Ну и мы с Астом готовы – у Фомича позаимствован Председатель, на этот раз вместе с седлом, и тихая соловая кобылка Фрося. Кобылка запряжена в телегу, на которую навалена свежая солнечно-жёлтая солома, прикрытая чистой мешковиной. Такой процессией мы и отправляемся встречать наших классных – я верхом на Председателе, Аст же правит гужевым транспортом – научился за время практики. С ним на телеге Катюшка Клейман – в руках у неё глечик (так, на малороссийский манер, здесь называют глиняные кувшины) с молоком и завёрнутые в тряпицу пирожки, продукция нашего пищеблока. Ритуля Дымшиц постаралась – капустой, с картошкой, с луком и яйцами. Вку-у-сные…
От станции Галина с Татьяной Иосифовной собираются ехать на автобусе – местном облупленном «ПАЗике», в который на вечерние рейсы народу набивается, что шпроты в банку. Но мы их от это избавим: встретим прямо у платформы, подсадим, забросим на телегу вещи и отвезём со всем полагающимся деревенским шиком. Конечно, получится подольше, чем на механической тяге, зато – погода изумительная, июньский вечер тих и прозрачен, на шоссе пусто, хоть шаром покати. Лошади фыркают, на мягкой соломе так удобно сидеть и хлебать из глиняной посудины парное, ещё тёплое молоко вечернего надоя. Некрасов пополам с Есениным и прочими прелестями русской деревни – получите!
Если честно, то вся эта встреча – не что иное, как самый примитивный подхалимаж. Классным наверняка наплетут сорок бочек арестантов про наши с Астом подвиги – вот мы и стараемся заранее умилостивить. А если серьёзно – мне просто радостно от того, как всё сложилось. Радостно видеть улыбки гостий, слышать изумлённые ахи и охи, подъезжать на ходу поближе к телеге, чтобы Галина и её подруга могли, привстав, потрепать могучую шею Председателя и протянуть ему на открытой (непременно открытой, Катюшка объяснила) ладони кусок пирожка. И снова восхититься, как конь благодарно фыркает и тянется за новой подачкой… А я, расслабленный, довольный как слон, уступаю альтер эго и делаю шаг вглубь.
«Щёлк-щёлк…»
Поворот к «усадьбе». Телега сворачивает с растрескавшихся бетонных плит на пыльную грунтовку, и Денька, демонстрируя новообретённые навыки (прав «Второй», прав, он учится с невероятной какой-то стремительностью) пускает Председателя в карьер, не забыв лихо, по-разбойничьи свистнуть. Восторг, упоение – барабанная дробь копыт, ветер в ушах, и пыльный шлейф тянулся за бешено несущимся жеребцом. Ускакав вперёд метров на триста, Женька осадил коня, развернул – и назад, тем же бешеным аллюром. И, не доезжая до телеги метров десять, снова осадил и – резко, как не раз это делал «Второй», вздёрнул коня на свечку. И, на самом пике восторга вдруг понял, что Председатель заваливается на спину, грозя придавить его всеми шестьюстами килограммами своего живого веса.
Его спасли тапочки – резиновые, с матерчатым верхом, полукеды на босу ногу. Они легко выскочили из стремян, позволив в последний момент вывернуться из-под рушащейся в пыль конской туши. И, словно во сне – испуганные крики обеих учительниц…
…ну, и кого мне за это материть? Уж точно не альтер эго – он забился в дальний уголок нашего общего мозга и носу оттуда не кажет. Вот и не кажи, сиди, осознавай… Хотя, если по справедливости – то в чём его вина? Это мне надо было думать, старому дураку, упустившему контроль за ситуацией в самый ответственный момент. Понимал же, что конь тяжеловат для такого всадника, не привычен к лихим кавалерийским приёмам. А сам альтер эго весь звенит от возбуждения, и последнее, о чём он сейчас думает – так это о безопасности, хотя бы в силу того, что не представляет, что с ним может произойти. Нет же, подумал: пусть дитятко потешится, получит свои пять минут славы, насладится заслуженным триумфом. Вот, значит, и насладился…