Джорж наклонился над ней и, взяв ее ручку нежно поцеловал.
Родина мать на подвиг зовет, но есть проблемы
Сердце простой советской девушки-комсомолки Рины екнуло и легкий приятный морозец прошелся по всему телу и замер где-то там внутри. Но Рина сдержалась, так как понимала, что нужно ей как добропорядочной советской девушке уметь себя сдерживать и не бросаться на шею и тем более в постель к первому встречному, даже и к такому элегантному зарубежному мужчине, как Джорж. Рина была воспитана матерью-одиночкой в строгих почти ежовых рукавицах. Мать всю жизнь страдал от неразделенной любви и стремилась создать для своей единственной и любимой дочери самые лучшие условия и воспитание. И Рина переняла от матери неистовую силу в первую любовь. Но первая любовь не приходила, так как сердце молчало. В этом сказались романтические рассказы про отца-героя, который где-то погиб, работая в советской разведке там за рубежом. И она часто мечтала о том времени, когда сможет поехать туда и разузнать что-нибудь про своего отца полковника советской секретной службы Чижова Виктора Геннадиевича.
Но в тоже время Рина по рассказам своей матери знала, что по всей видимости мужчины во всем мире одинаковы под какой бы личиной они не рядились, Она на практике убедилась в этом и опыт показал, что в действительности мужчины не отличаются даже, появляясь из различных общественно-экономических формаций, будь это сексуальный маньяк-инструктор обкома партии, который норовил ее почему то сразу трахнуть в своем кабинете за пайку красной икры или этот с толстым бумажником. Всех их нужно подвергать на надежность строгой и длительной проверке.
Единственному кому бы она сейчас оказала свою поддержку и согрел бы своей страстной созидающей любовью, которая делает мужчину настоящим героем – это конечно же насчастного Вальку. Она бы отдалась ему там прямо в каземате сырой и неуютной североморской гауптвахты, что бы он укрепился и не ослаб в своей вере. Она представила как входит к нему в камеру и видит Вальку, который прикован кандалами к оконной решетке и грустно смотрит на небо. Она тут же отдается ему вся без остатка. В голове звучит торжественные звуки мощного хорала, которые создают благостный настрой.
– Рина о чем вы задумались? – воскликнул Джорж – мы пока этот парень сидит, проведем анализ жидкости. Потом через нашу демократическую прессу дадим на весь мир эти результаты и таким образом защитим его. Тут же за него вступятся различные общественные и политические организации. Будет вестись строгий контроль за состоянием его здоровья. Его же могут просто заморить или отравить или вообще не те уколы колоть и лекарства давать. А потом скажут, что врач по ошибке перепутал. Могут свалить на промашку медсестры или вообще скажут, что на этикетке было одно название, а лекарство оказалось совсем другим и свалят все на фармацевтов. Врачам по выговору, а Вальку в морг. Даже в камерах могут подослать каких-нибудь уголовников, которые будут над ним издеваться. Я сейчас так стал напряженно над этим делом работать, что сам почувствовал сильное волнение. Вы, Рина, смотрите я сам дрожу. Неужели мы с вами нашли такое крупное дело. Эти же вещества стоят у нас в США огромнейших денег. Надо рискнуть и вы будет обеспечены на всю оставшуюся жизнь.
– Ладно я переговорю с ребятами. Возможно, что-нибудь и помогут сделать.
– Договорились – сказал Джорж и они хлопнули по рукам.
Разговор перешел в прежнее деловое русло.
На гауптвахту только по блату
– Капитан Михайло – грозно сказал командир части капитан 3 ранга Белов – почему это разгильдяй матрос Хлызов до сих пор не сидит на гауптвахте. Я его часто вижу слоняющимся по части. Пускай хоть роет траншею вокруг казармы.
– Виноват! Товарищ командир! Мы ведем переговоры с тремя гауптахтами. Но все забиты из-за того, что эскадра наших кораблей для усиленя нашей военно-морской группировки в Средиземном море перемещается в зону боевых действий арабо-израильского конфликта.
– Так вы примите меры. Недавно наши ребята чинили телевизор старшине североморской гауптвахты. Так к нему везите. Наверняка есть свободные места. Скажите, что Белов просил.
В это время наконец после долгих телефонных переговоров с различными гарнизонными гауптвахтами было найдено свободное место для арестанта матроса Хлызова. Все места оказались забитым как в гостиницах перед международным фестивалем или каким-нибудь симпозиумом по непонятным причинам. Казалось бы и до праздников было еще далеко. В этих камерах в царское время сидело по одному человеку и они считались одиночками. При Советской власти этот капиталистический индивидуализм был ликвидирован и для воспитания чувства коллективизма и чувства локтя и товарищеского тепла и взаимовыручки уже сажали по десять-пятнадцать человек. Это было действительно мудрым решением партийного и военного руководства. Эта эффективность ощущалась особенно в холодные зимние вечера, когда в камерах температура понижалась до уличной, особенно если замерзали и лопались системы отопления. Тогда арестованные морячки, мысленно вспоминали свое пионерское детство, встречи с революционерами, которые всю свою жизнь провели на царских каторгах. Эти советы им помогали сплачиваться теснее вокруг одного, которого мысленно считали главным органом и в такой пингвинистой стае совершали свои ночные полеты. И естественно повышение температур в камерах было пропорционально увеличению количества арестованных.
Вальку привезли и втолкнули в калитку. Тут же его взял под руку матрос с автоматом на плече и приказал: " Вперед. Бежать не останавливаясь до того большого корпуса."
Валька с мешком в руках побежал, тяжело топая большими сапогами, которые ему одолжил великан Краснощеков. Ноги в сапогах были плотно обмотаны тремя парами теплых шерстяных портянок, которые были связаны чьими-то ему неизвестными матерями из тонкой натуральной шерсти. Они выглядели как самые настоящие простые портянки. Годки предупреждали, что на некоторых гауптвахтах любят исполнять все уставные положения. И если у арестованного матроса обнаружат что-то неуставное, не положенное по вещевому аттестату, то это изымалось. И были случаи когда заставляли снимать сапоги и если были портянки сделанны из неуставного материала, то это изымалось. Так погорел один из друзей Силыча, у которого в жуткий заполярный мороз были конфискованы теплые шерстяные носки и остались для ног только одни простые портянки и холодные сапоги. Парень в результате четкого выполнения военного устава обморозил себе ноги, заболел и несколько месяцев с воспалением легких пролежал в госпитале. В конце концов после множества медицинских исследований и комиссий был признан непригодным для дальнейшего прохождения военно-морской службы и комиссован (досрочно демобилизован) по состоянию, пошатнувшегося по вине военного устава, здоровья. Виноватых так и не нашли. Списала на генерала Мороз, который обеспечил победу в Великой отечественной войне.
Но почему-то в документации о вине устава никто ничего не упомянул. Но все равно этот матрос был рад-радешенек ускользнуть хоть таким образом от дальнейшего пребывания в военно-морских частях, так как не был приспособлен для военной службы с детства.
Валька вошел в канцелярию и предстал перед грозными очами самого страшного человека в городе Североморске, перед глазами самого Бармалея – старшины Североморской гауптвахты.
Бармалей выглядел, как обычный советский человек. У него было круглое доброе лицо и большие почти человеческие глаза. Он не носил усов и лицо его было гладко выбрито. Кроме того он выглядел как огромный пончик – был большой и круглый.
Он посмотрел на Хлызова и взял документы у сопровождающего.
– Товарищ старшина гауптвахты арестованный на пятнадцать суток за распитие спиртных напитков для отбытия наказания на североморской гауптической вахте матрос Хлызов прибыл! – выпалил единым духом Валька и замолчал, вытянувшись по стойке «смирно» и уставившись глазами в потолок.
– Значит за любовь. За любовь к спиртным напиткам. Это хорошо. Из Ленинграда. Это хорошо. Люблю культурных людей. – сказал старшина, вставая из-за стола.
– Куда его определим? – спросил писарь, сидящий за соседним столом, в мундире сержанта. – у нас же все забито. Зачем его сюда привезли?
– Это я согласился. Мне ребята из этой части телевизор чинят. И я не мог отказать командиру. А что забили так это пускай командование думает. Нельзя же было распространять слухи о том, что будет дальний поход, вот в результате этого часть старослужащих и напилась. Лучше сидеть на гауптвахте и ждать ДМБ чем идти в дальний поход и неизвестно когда возвратиться из него. Вон в прошлом году многие из-за этого переслуживали по семь-восемь месяцев. А то у солдат каждый день на счету, а тут моряки месяцами земли не видят. Посади его в седьмую камеру, пускай там по возможности уплотнятся.
Первый день на гауптвахте
– Конвойный ведите его в седьмую – приказал писарь.
Валька неловко повернулся, чтобы идти и тут же услышал грозный окрик старшины.
– Матрос Хлызов как вы исполняете воинский устав. Что нужно делать? Вы что забыли строевые занятия?
Валька повернулся и увидел совершенно другого человека. Глаза старшины команды налились кровью как у хищника перед кровавой схваткой. По всей видимости он был мягкий когда исполнялся устав, но если возникали малейшие отклонения от устава, то это его озлобляло и он зверел при виде жертвы. – нарушителя воинского устава.
– Виноват товарищ старшина! Разрешите идти! – выкрикнул Валька, надеясь на то, что это как-то позволит искупить свою вину. Но он ошибся.
– Так – сказал старшина писарю. – запиши матрос Хлызов за нарушение рапорта при прибытии получает дополнительно трое суток ареста.
– Есть трое суток ареста – сказал почти упавшим голосом, арестованный матрос Хлызов, предчувствуя, что мудрые советы и предсказания годков начинают сбываться.
– Повторите четко с молодецким духом, – приказал старшина, впадая в азарт.
– Есть трое суток ареста. Разрешите идти! – собрав весь свой оставшийся военно-морской дух, выкрикнул Валька и это по всей видимости удовлетворило старшину.
– Идите, – милостиво разрешил он, махнув рукой.
Валька повернулся и, маршируя уставным строевым с отмашкой руки шагом в сопровождении конвоира, вышел из комнаты.
Они побежали вдоль длинного коридора до седьмой камеры. Она находилась в самом углу коридора.
Часовой отодвинул засов и открыл большую дверь и впустил туда Хлызова.
Валька вошел в камеру и чуть на задохнулся от густых клубов дыма, которые распространялись по всему ее пространству.
– Ну и дела – подумал Валька – на гауптвахте то курить строго запрещено. А тут смолят прямо в камере. Вот он всеобщий бардак. За неправильный рапорт дают трое суток ДП, а тут почти бордель и ничего.
– Мужики сейчас же может старшина придти. А вы тут накурили. Всех же могут наказать дать ДП.
– Да ты не бойся. Ты что в первый раз? Сегодня же в карауле стоят свои ребята с кораблей. Это если бы были ракетчики или морская пехота или солдаты то тогда нам было бы плохо. А кроме того к вечеру старшина по камерам обычно не ходит. Сейчас же он уйдет. – сказал один голос из полутемого угла.
Валька пригляделся и увидел, что в камере на деревянных скамейках, расставленных по углам, сидело десять человек. Из них трое были в таких же как и у него морских черных шинелях, остальные были из солдат, в серых. И все эти шинели были таким же большими и длинными как у него.
– Надо же как все таки годки оказались правы – подумал с благодарностью Валька.
Он присел на крайней скамейке и закрыл глаза, чтобы привыкнуть к полутемному камерному свету. Арестованные между собой негромко переговаривались и в темных уголках вспыхивали огоньки сигарет и папирос.
В дверь тихо постучали. В камере все насторожились.
Дверь открылась и вошел моряк из охраны, с автоматом на плече.
– Женька на, и давайте побыстрее – сказал он торопливо и протянул небольшой сверток матросу, сидевшему на скамейке около двери, неподалеку от Вальки.
Валька пригляделся к матросу и увидел знакомый профиль.
– Страх никак это ты? – воскликнул Валька.
– Валька! – воскликнул тот, перехватывая сверток. – ты то какими судьбами?
– Да вот после окончания радиотехникума попал в радиотехническую часть, на на днях выпил и попался. Дали пятнадцать суток.
– А я на коробке служу. Вот сел за пьянку и самоволку.
С Женькой Страховым по прозвищу Страх Валька учился в одной школе. Хотя в школе они не дружили, то здесь в каземате эта встреча пахнула радостными воспоминаниями.
– Давай с нами. Мои ребята сегодня в карауле. Так что почти праздник на нашей улице.
Он развернул сверток и там оказалась бутылка водки и буханка черного хлеба. В камере все радостно зачмокали и заметно оживились. Тут же появилась алюминиевая миска, в которую почти мгновенно накрошили хлеба и налили водки. Получилась густая коричневая кашица. Вся камера плотно сгрудившись около миски в своем заледенелом пространстве вдруг заметно потеплела и не стала выглядеть такой мрачной как могло показаться на первый взгляд. В камере сидело девять человек.
Страх вытащил из сапога ложку и первый, подчерпнув ею большой кусок адской смеси отправил в рот. На некоторое мгновение он и мечтательно закрыл глаза, пережовывая это во рту. Почти все в камере сделали судорожное движение, сглатывая накопившуюся слюну.
– Страх не томи, а то мы тут все слюной захлебнемся-сказал одни из арестантов.
Страх отдал ложку на круг. Ложка стала переходить по кругу от одного к другому, наполняя каждого арестанта неуставным содержанием. Ложка, сделав несколько кругов, в том числе и и самый последний прощальный, печально звякнула над пустой миской.
Камера наполнилась веселым гвалтом изрядно захмелевших моряков. Лица арестантов до этого выглядевшие какими-то осунувшимися и грустными вдруг покраснели, оживились, повеселели. Некоторые даже расстегнули свои шинели. Появились папиросы и сигареты, которыми все стали наперебой угощать друг друга. Начался как обычно разговор о том и о сем и о гражданке, приключениях и иных веселых воспоминаниях и историях.
Валька съев на почти голодный желудок три большие ложки пьяной смеси сразу опьянел и сидел слегка оглушеный от всего произошедшего. Женька подсел к нему и хотел было с ним переговорить, как раздались громкие голоса в коридоре. Моряки спешно потушили свои сигареты. В камеру ворвался старшина гауптвахты.
– Так курите! Все на уборку снега – приказал он. – Нужно очистить снег около забора. Завтра приду проверю.
Взревев это своим громоподобным голосом, он выскочил из камеры.
Первое задание для арестанта
Моряки стали выходить строиться. Построившись в колонку по двое, они бегом побежали по коридору к выходу. Сзади тяжело топая сапогами, с мотающимся за спиной автоматом бежал конвоир.
В инструментальной им выдали каждому по большой лопате для уборки снега и они выбежали в свободную зону. Разбившись на небольшие группки арестанты стали сгребать снег с тротуара на проезжую часть. На улице было яркое электрическое освещение. Хотя была полярная ночью, но все равно была видна гражданская жизнью. Ходили люди в гражданской одежде. Правда было больше военных, но это не мешало Вальке фантазировать и представлять, что это и есть свободный мир.
Конвоир, который прохаживался около них топая сапогами и подпрыгивая, стал временами исчезать за углом. Потом он понял, что скрываться нельзя, так как несет отвественность за арестованных и поэтому, встав напротив них, стал неторопливо прихлебывать из плоской фляги. В результате этого он в какой-то миг начал постепенно качаться от сильного морского ветра, потом подскользнулся и упал. Но встать на ноги, он не смог, как ни старался. Моряки в это время уже закончили уборку и нужно было возвращаться на гауптвахту. Но никто не командовал поэтому Страх взял командование на себя.