Хитрый ход, говорите, отобьём, если что. Только вот прямо здесь и сейчас, кто здесь хитрый, на кого ход сделали, и где те, кто отобьют, когда то само «если что» уже настало? Отобьют ли?
Он пронырнул сквозь пучки травы в собственный рост, перескочил через грязь. Куча ненужности впереди, совсем рядом, а перед лицом из полумрака прочертило остриё осколка зеркала. Вадим уклонился, успел, чтоб не порезали, резко подался назад, но не устоял и ухнулся вниз.
Бетонные плиты мостовой не ласково приняли Вадима. Боль мгновенно пронзила навылет спину, прорвалась сквозь рёбра и впилась в шею. Он рывком прогнулся чуть вверх, упёрся руками в бетон, чтобы подняться, но не успел, чья-то грузная нога жёстко надавила ему на шею – другая на грудь.
Вадим встрепенулся, растерянно задёргался из стороны в сторону, исступленно потянулся к зеркалам, что рядом никчёмными валялись, пальцами всё жёстче скрёб, драно хрипя, рвался вперёд, ещё немного. Ещё! Вывернуться пытался, шею освободить, но не позволяли. Ещё тянулся, ещё. Ну, же! Ну! Дорого же плачу вам, помогите мне! Давай, давай, давай же! Нащупал-таки холодное лезвие, сгрёб его в ладонь, крепко сжал в руке и, воя сквозь зубы, размахнулся и вонзил остриём в лодыжку обидчику, грубо вдавил и тут же выдернул. Нападавший сипло заскулил, давить на горло Вадима перестал, отшатнулся в сторону, а по мостовой пошли бурые пятна.
Вадим обхватил свою шею руками и надорвано закашлялся. В секунду собрался, хотел резко вскочить на ноги, но мощный удар в голову разрушил последний из его планов, разрушил всё. Мгновенно рассыпалась в прах мрачная реальность, а самого Вадима навсегда погребло в тугой глухоте и слепоте. Он хотел дотронуться до головы, но его руки выше запястья притоптали к мокрым плитам набережной грязными кроссовками.
Лбом до исступления жаждал приложиться к стылости, чтобы потушить жар в голове, жаждал облегчения. Воды ему нужно, воды. И как ответ на его безмолвные мольбы о влаге, ему на лицо полетели крупные ледяные капли дождя. Он силился поймать их непослушными губами, а сам при этом мелко дрожал от холода. Холод же нёс с собой туманное ощущение, что он ещё чувствует, он ещё живой.
Его разбитую голову за волосы грубо вывернули вверх, выгнули больно – в шее что-то туго хрустнуло и тут же колко стрельнуло в спину. Над ним нависали трое в чёрной одежде, в чёрных перчатках, в чёрных балаклавах. Лиц он не видел, только зияющие чернотой прорези для глаз. Его цинично держали ногами, безжалостно давили мокрыми грязными кроссовками в руки, грудь и живот, и молчали. У одного в руках блестел осколок зеркала.
Не сработал, похоже, «Хитрый ход» или сработал, а Вадим и был приманкой, про которую так много говорил Антон Александрович. Подставили всё же цинично и безжалостно неопытного юного ещё даже не сыщика под хищных Козлов, а отбить забыли. Доверие, что осторожно зарождалось внутри него, там недоразвитым и осталось, задыхалось оно сейчас, жёстко раздавленное чужими ногами. От накативших терпких обид слепла и без того хлипкая вера в людей и глохла от горечи безысходности надежда на справедливость.
Беззвучно стало. Незнакомец над Вадимом высоко поднял руку с зеркальным лезвием и вертикально направил его остриём Вадиму же в грудь. Он не принимал происходящего. Только кто ж его принятия сегодня спрашивал. Так, без спроса размахнулись и ударили.
Скрежет, грохот, толчок. Звон бьющегося стекла. Острая боль под рёбрами. Вадим судорожно встрепенулся, когда истошно заломило глубоко в груди, порывисто прогнулся чуть вверх, хрипло обрывисто вскрикнул, а на выдохе обессилено осел вниз, беззвучно вымученно просипев. Он всё ещё слабо дышал. Но недолго. У стены напротив уныло блеснул одинокий осколок старого зеркала. Зеркала бьют… Зачем бьют зеркала?.. Зачем убивают?..
Глава 6. Верни мне моё
– Кто-то собирает осколки… – настойчиво выдохнули шёпотом Вадиму в затылок.
Голова его распадалась на части, а тут ещё упрямо доставали со своими осколками. Что такое осколки, в конце-то концов, может, скажет кто? Вадима раздражала назойливая до тошноты пульсация в левом виске. Тукало там, монотонно стучало, терпеливо покусывая изнутри. Приложил руку ко лбу – жаром обдало, а к ладони мгновенно прилепилась мокрая испарина. С трудом открыл глаза и увидел, что стоит в мрачном коридоре у подножия широкой лестницы. Подался назад, шаря руками в темноте, и ни во что не упёрся, ничего не нащупал. Что произошло и когда, где он и он ли это сейчас, Вадим? Может, отражения снова его путают. Может, он просто с ума сошёл. Фрей рассказывал, что такое иногда случается с теми, кто говорит с отражениями.
Огляделся, глаза чуть привыкли к полумраку и неуправляемо таращились в пустоту, пытаясь угадать знакомые образы. Не выходило, свет им нужен был, а вокруг монотонная чернота. Поднял голову, а там, наверху сквозь густой мрак пробивался слабый блик.
Он шагнул вперёд, осторожно подошвой кроссовка нащупал просторную ступеньку, и ещё шагнул. Нудный скрип из-под ног предательски выдавал его в непроглядном здесь, подвывал в такт шагам, жалобно поскуливал. Вадим не отступал, опасливо шарил по деревянному основанию внизу, поднимался всё выше. Нащупал рукой перила: гладкие и прохладные на ощупь, приятные. Оглядывался по сторонам и вниз смотрел, прищуривался, попытался разглядеть хоть что-то, но не выходило, слишком темно. Свет был лишь там, наверху. Ещё шаг и ещё. Жалостливая лестница осталась позади, замерла в темноте, стоны её стихли, скрип угомонился, а Вадим обеспокоился. Впереди глухой коридор, в конце которого из-за чуть приоткрытой двери сочилось слабое освещение.
Опасливо шагал вперёд, руками старался найти стены, не дотянулся, двигался размеренно, аккуратно переступал с ноги на ногу, как по туго натянутому канату, словно боялся оступиться и сорваться.
Выкрашенная в белый глянец незапертая дверь вырвалась из темноты прямо перед Вадимом. Чуть пихнул её ногой и оказался в просторной унылой комнате. Мутный свет, который проливался отсюда в коридор, оказался ложным. Фонари с улицы нехотя делились яркостью с дремлющей комнатой, а та сквозила им в коридор.
Широкая аудитория, высокие потолки, три огромных окна в деревянных рамах, в левом углу массивный потрепанный временем шкаф из тёмного дерева. Похоже на школьный класс, только без парт и доски. Ну, конечно, почему сразу не догадался. Он в школе, в своей школе, где в этом году успешно закончил одиннадцатый класс.
Сдержанно продвигаясь вперёд, добрался до одного из окон и, не дотрагиваясь, выглянул вниз сквозь стекло. Знакомый двор и само здание снаружи. Он на верхнем этаже школы под самой крышей, а освещением оказалась уличная подсветка со стен. Вот только, где именно находилась эта комната, Вадим всё никак не мог понять. Шагнул ближе и сдержанно упёрся ладонями в стекло, мягко тёрся лбом, пытался разглядеть соседние классы.
Чуть сильнее надавил руками на стекло, и послышался сжатый хруст. Голову рывком поднял, увидел, как по поверхности стекла побежала широкая трещина, разделяя его на две неравные части. Ещё и ещё трещины, много их глубоких и мелких: оплетали паутиной, царапали стекло в хитроумный узор, мерзко шурша, крошили на бесформенные осколки. Ещё немного, и рухнет израненное окно с высоты и погребёт Вадим под прозрачными обломками.
Он встрёпано подался назад, а рядом на соседнем и том, что самое крайнее, окне послышался знакомый слабый шелест, следом скрежет и звон рвущихся на осколки стёкол.
– Кто-то собирает осколки… – не унимались у Вадима за спиной.
Он порывисто развернулся к выходу. Сгорбился, пытался заткнуть уши руками, чтобы тошный треск не ранил голову. Бьют стёкла. Кто их бьёт и зачем? Вадим не понимал. Морщился, щурился, вглядывался: зеркала на стенах, они, как и стекла на окнах, в тонких трещинах. Уродливая заразная болезнь легко расползались по отражающим поверхностям и дробила их на истрёпанные куски.
Зеркало в человеческий рост на дверце старого шкафа, который притаился в углу и пыталось спрятаться от стекольной заразы в густой темноте, с визгом разорвало на две части извилистой глубокой трещиной.
– Ты с отражениями разговариваешь…
Вадима не понимал, лихорадочно дёргал головой, пытаясь разобраться, что происходит. Раздражённо шарил взглядом по стенам, углам, окнам. Откуда идёт голос, и чей он? Брюзжание раненных стёкол ни на секунду не прекращалось. Скрипели они и скулили, навязчиво и мерзко скрежетали, рвали ухо на части, настойчиво лезли в голову, буравя Вадима. Сам не заметил, как провалился в тугую духоту. Руками растерянно тёр лицо, нос, глаза, губы. Стало трудно дышать. Почему так трудно дышать?
– И он тоже…
Впился руками в шею, вдыхал-выдыхал со свистом. Воспаленно бросился к ближайшему окну и жёстко ударил в стекло кулаками, ещё и ещё. Что сил было, старался пробить брешь среди трещин, чтобы впустить воздух с улицы и свободно вдохнуть.
Не справился, порезал руки в кровь и вскипел тут же от злости на самого себя. Снова и снова грубо колотил стекло, слабеющими кулаками, не отставал, и быстро выдохся. Обессилев, сполз по стене на пол и упёрся головой в подоконник, пытаясь дышать. Глотал раскаленный воздух, обжигая губы, рот, лёгкие, захлёбывался духотой и медленно угасал. Упрямыми пальцами попытался расстегнуть верхние пуговицы на рубашке, но с горьким сожалением осознал, что на нём футболка и толстовка.
– Ты мешаешь ему…
А отражения как же?! Где отражения, которым он так часто и так дорого платит в последнее время?! Где они, где?! Почему помощи не предлагают?! Спрятались в стёклах и зеркалах и опасливо выглядывают с той стороны: «Жив ли там ещё Вадим или уже всё, можно выходить?» Трусливые мямли, от которых слова доброго не дождёшься! А как заплатить за разговор, так давай, парень, делись собой, да побольше, побольнее, наизнанку вывернись, но часть себя отдай! А сами?! Где они сейчас, когда нужны, где?!
Яростно шипя сквозь горько сжатые зубы, он рывком дёрнул сам себя вверх, развернулся, замахнулся на окно рукой, дерзко ударил ладонью в стекло и вызывающе крикнул:
– Помоги мне!
Вздрогнуло окно и испуганно завибрировало. Чего трясёшься, отвечай, давай! Помогай! Медленно поднял голову, и только секунды не хватило ему, чтобы отшатнуться назад, как немощное стекло, израненное трещинами, со звоном рухнуло вниз, погребая Вадима под собой. Он только и успел согнуться пополам и закрыть голову руками.
«Помогло, блин. Ну, спасибо», последнее, что мелькнуло в голове Вадима. И тут же все звуки вокруг захлестнул гулкий шум, как от непроглядного ливня, который без спроса накрывает мир стеной: коротко и колко. Секунду спустя, острые крупные крупинки проскользнули за шиворот его толстовки, прилипли к лицу, забились в нос и в рот, заскребли на шее, больно царапались и тыкались меж пальцев рук.
– Ты опасен и для него, и для его зеркала…
Он выдохнул, открыл глаза и сломлено упал на колени, упираясь слабыми руками в пол. Сам Вадим и всё вокруг него должно быть покрыто битыми стёклами, но их не оказалось совсем. По полу, разносимый ледяным ветром с улицы, еле слышно шуршал песок. Тряхнул головой, и мелкие частички с его русых волос посыпались на лицо и руки.
– Ты раскроешь все его тайны…
Придя в себя от глотка свежего морозного воздуха, Вадим осмотрелся. Под старым громоздким шкафом в углу что-то блеснуло. Яркая вспышка в песчаном полумраке. Ещё одна и ещё. Устало вглядывался в темноту. Он жив, он дышит, ему не навредили осколки гибнущего стекла. Может, отражения всё-таки одумались и помогли. Помогли ли? Медленно поднялся, пошатываясь на скрипучем песке, ёжась от холода, поплёлся в сторону отблеска. Надломлено дышал, с трудом передвигал ноги. Почему разбитый такой, понять не мог. Устал сильно. Только от чего устал?
– Раскопаешь прошлое… Разрушишь настоящее…
Раритетный ухоженный шкаф из тёмного дерева, вблизи оказался глянцевым. Лаком прикрыли его дряхлость, чтоб не так явно в глаза бросалась старость. А она бросалась, выдавая себя горьким запахом. Вадим присел на корточки и заглянул под шкаф. Рядом неустанно шептали:
– Он не допустит… Он избавится от тебя… Жестоко…
Но Вадим больше ничего и никого не слышал. Он нашёл нечто, чего уж точно не ожидал увидеть в обычном школьном классе – крупный осколок пыльного потемневшего от времени зеркала. Осторожно одним пальцем выковырял его из дряхлого тайника, покрутил туда-сюда по полу, пытался увидеть отражение, а там внутри чернота. Слепое оно, зеркало это, незрячее, в грязных разводах, потёртое, поцарапанное. Но ведь блик был? Был, и не один.
– Береги в себе себя…
Последнее, что услышал Вадим перед тем, как слепое зеркало заговорило. Он пригляделся внимательней, внутри отражение – незнакомый высокий молодой человек: чёрные аккуратно уложенные волосы, тонкие черты лица, глубокие карие глаза. Тот, что в зеркале, хищно щурясь, вальяжно стоял во весь рост по ту сторону осколка и надменно смотрел из стеклянной бездны. Внезапный выпад, и рука чужака броском вырвалась наружу из осколка, грубо перехватив шею Вадима колкими пальцами.
– Отдай! – резанул незнакомый зычный голос из осколка, сильнее и яростнее сжимая горло Вадима. – Отдай!
Вадим рванул назад, гулко ударился головой о грузный шкаф, старался отбросить осколок в сторону, но не выходило. Его собственные руки не слушались, неуправляемо впиваясь в острые края стекла, вдавливая его в свои ладони, разрезая кожу. Он взвыл от боли.
– Отдай! – густо наседал незнакомец, продолжая душить Вадима, тот в ответ хрипел, неистово вырвался, пытался выдернуть шею из цепкой руки. – Верни мне моё!
Вадим задыхался, он остервенело задёргался в стороны, тем самым облегчая крепкой руке задачу по его скорейшему удушению. Он страшно хрипел. Реальное разрушалось, как то самое стекло, разбитое им самим вот только что. В проём загубленного окна порывами холодного ветра заносило в комнату крупные хлопья снега. Там спасительный воздух и жизнь, но не пробраться туда, не вырваться. Осязаемое осыпалось чёрными точками перед глазами, расплывалось тусклыми красками, глохло от его собственных страшных хрипов.
– Отдай мне моё! – требовал тот, кто добивал Вадима одной левой рукой. – Я сам заберу, детка! Я заберу сейчас!
Вадим стремился спастись, бился за свою жизнь, кричал глухими сиплыми обрывками себя, но быстро угасал без воздуха. Он медленно затихал, изуродованный сухим удушьем. Куски искалеченных звуков натужно вырывались наружу из его жёстко раздавленного горла, чуть трепетали на немеющих губах, срывались, бесследно растворяясь в воздухе. Он тоже воздуха хотел, мучительно пересыхая изнутри.
Голова Вадима разбито завалилась на бок. А чужие щетинистые пальцы не остановились на достигнутом, они смело побеждали, ползли выше по его шее к лицу, через подбородок к губам, пытались закрыть ему глаза. Он измождено забеспокоился, слабо завозился спиной, всё так же стоя у старого шкафа, не способный просто поднять голову. Он всё ещё пытался вдохнуть, слабо цеплялся за ускользающую реальность, за холод вокруг, за боль в груди. Давят его, мучительно больно давят.
И Алиса кричит:
– Вадим, Вадим, ты слышишь меня?! Ты меня слышишь…
Ты меня слышишь? Слышу, только, ответить не могу, и не смогу уже никогда. Где ты, Алиса, откуда твой голос, как тебя увидеть? Ты, Алиса, меня услышь.
– Дыши, пожалуйста, дыши, – дрожащий шёпот Алисы. – Хочешь, кричи на меня…
Хочу кричать, хочу, не могу. Почему не могу, не понимаю? Почему?..
– Сколько хочешь, кричи после… Дыши только сейчас…
После чего, Алиса? Когда после, где оно это самое после, зачем после? Будет ли после? После ‒ это всегда ловушка без выхода и возможности всё вернуть, как было до. А как было? Было ли у меня до? До чего?
Ему больно драли на лице, неустанно царапали глаза, пытались раскрыть рот, ковыряли, настойчиво лезли внутрь живого человека. Зачем?! Вадим неуправляем встрепенулся, когда его неподвижных губ коснулись тёплые незнакомые губы. Голову его лениво потянули назад, неуклюже выгнули шею чуть вверх. Губы, чужие губы не отпускали, прижимались сильно и пылко.