Издательство Планета не выдержало конкуренции и своих обязательств по кредитным платежам. В нас врезался астероид финансового ревизора и расколошматил на куски. Триста человек 31 декабря остались без работы. И точка. Без вариантов.
Четыре часа без остановки к Анжеле заходили люди. Нам выдавали зарплату за один месяц и трудовую. Увольняли по соглашению сторон. Кто-то хотел получить пять окладов, отказывался подписывать соглашение, грозил судом. Я не спорила. В то время у меня не было козырей, чтобы бороться. Кто я? Только ассистент отдела. Прощаясь со мной, Анжела Федоровна поднялась с кресла, пока финансовый директор отсчитывал мои законные 30.000. Она обняла меня. По ее щекам текли слезы, – у тебя все будет хорошо, девочка моя. Ты сокровище для любого директора! Пробуйся в ассистенты! Сделаешь карьеру, я точно знаю!
Наверное, она бы не стала генеральным директором, если бы не умела разбираться в людях. Хотя бы в некоторых. Может быть, она увидела во мне какую-то особенную одаренность, необходимую для персонального ассистента. Помешанность на работе. Единение с офисом не потому, что надо, а потому что я этого хочу.
К слову, Анжеле удалось сохранить каталог и тридцать рабочих мест. Кирилл остался один. Остальные получили трудовые. Как истинный капитан, он написал заявление по собственному желанию и уволился без выплат вместе со своими парнями.
Удивительное 31 декабря. Коллеги возвращались к семьям, и подарком тем стала новость о потере работы. Я помню, что нам разрешили забрать все книги. Они были собственностью издательства. Покидая здание, за которое Планета больше не могла платить, мы забрали с собой частичку нашей земли. Я была на машине. Багажник, задний диван и переднее кресло были забиты книгами. Теперь у меня дома огромная коллекция рукописей из более не существующего издательства. Может быть, однажды, они станут цениться на рынке букинистов.
Вместе с книжным романом закончился и наш роман с Романом. Мы целовались с ним, нахально стоя на крыльце, не замечая обтекаемых нас, будто скалу потоки уволенных бывших коллег. В тот момент мы тоже становились с ним бывшими. И не только коллегами. Пока никто из нас не догадывался об этом. Но пара не отвеченных звонков, новая работа через месяц расставили окончательные точки. Они не были многоточием, они были прекрасным жирным окончанием.
… Многоточием началась история реальной жизни и трех новых работ. На них до увольнения я продержалась: месяц, неделю и один день. Синагога, конюшня и нефтяная вышка. Три эпатажных места, которые напитали меня перед самым главным апофеозом… перед работой номер шесть. Но без этих трех, как знать… позвали бы меня вообще на то судьбоносное сахарное собеседование?
Глава пятая. Три многоточия
Работа три, четыре, пять
Об этих офисах я расскажу в одной главе. Они оставили свой след, и конечно, одарили незабываемым опытом.
Синагога.
Работой номер три оказалась весьма эксцентричной конторой даже по моим меркам. Это место и не контора вовсе. Оно что-то среднее между храмом и общественным местом, ведь работать я стала в синагоге. Внутри располагались офисные помещения, школа и столовая на манер шведского стола, куда мог прийти пообедать за деньги любой желающий.
Меня взяли на должность помощника руководителя отдела по организации всех иудейских мероприятий, связанных с национальными праздниками. Приходить нужно было к 11, а в 17 по домам. За рабочим столом разрешалось курить, а на соседней стене висел календарь православный (гражданский) и иудейский. Все праздники суммировались. Выходных набиралось много, а по пятницам работа прекращалась с заходом солнца. В январе солнце садилось в 16 с копейками, прибавляя по минуте за день. Особо у нас в синагоге народ не перерабатывал, как вы поняли.
Меня приняли на работу с большим авансом. Впервые я испытала на себе угнетение по религиозным соображениям. Крестили меня родители, когда мне было пять. Никто не спрашивал ребенка во что он верит или нет. У меня была спокойная в этом плане семья, скорее мы были неучами в отношении религии. Я знаю только одну молитву Отче Наш, к сожалению, понятия не имею, что такое исповедь или причастие. У меня лично никаких предубеждений нет касательно свободного выбора всех людей. Кто во что хочет, тот в то и верит. Пусть все мы будем разной расы и не схожи в предпочтениях. Я за свободу во всем с соблюдением этики и гражданских прав каждой страны.
– Вы еврейка? – это был первый вопрос, который мне задали на собеседовании. Я четно ответила, что нет. – Мы предпочитаем трудоустраивать евреев, – смотрела девушка лет тридцати в мое резюме. Она говорила на чистом русском. Была брюнеткой с оливковой кожей. Ее пальцы украшали кольца Frey Wille. Она поговорила со мной на английском, дала прочитать и перевести текст в каком-то англоязычном журнале об автомобильной выставке в Женеве.
– У меня горят сроки с премией «Гражданин Года», – вздохнула она, – срочно, просто срочно, еще вчера мне был нужен помощник в отдел организации! Ладно, – ответила она, будто делала мне одолжение, – мы берем вас! Но, – выставила она указательный палец, – я скажу прямо. Если мне принесут анкету кандидата на ваше место, и он будет евреем, я не смогу отказать. Вы будете работать без официального трудоустройства, зарплата в конверте. У нас нет переработок. Шесть часов в день, короткие пятницы. Максимум с 11 до 14, чтобы все мы успели вернуться домой. На дворе январь. Темнеет рано. Нам нельзя работать после захода солнца. 45000 рублей и все выше озвученное вас устроит?
– Да, – согласилась я больше не из-за зарплаты и условий. Мне всегда было интересно погружаться в иную среду. Узнавать о мире что-то новое. О другой культуре, традициях, особенностях жизни. Я впитывала новый опыт, принимая, а не обтекая им.
Девушку звали Суламифь. Когда она разговаривала по мобильнику, она представлялась Ульяной. – Мое имя сложно запомнить. Часто переспрашивают, а потом называют в лучшем случае Султаной. – Мы шли по длинному узкому коридору. Слева и справа мелькали белые двери без табличек. Их было штук десять на каждой стене. Она открыла самую последнюю, и мы вошли в кабинет на три рабочих стола. Они стояли креслами спиной к окну.
В помещении витал запах сигаретного дыма. За двумя столами сидели мужчины. Они были бородатыми, а с висков у них ниспадали пейсы – традиционный элемент прически ортодоксальных евреев. Того, что порыжее звали Давид. А более тёмненького Натан. Кроме их имен, я больше ничего не узнала. Мужчины не были намерены болтать со мной, да и я с ними тоже.
Суламифь протянула мне записную книжку предыдущего ассистента, – зайди в почту, прочитай ее переписку с кандидатами или их представителями на премию «Гражданин Года». Моя девочка Сара успела договориться только с тремя, а в списке их тридцать пять!
– Когда состоится вручение премии?
– Через две недели.
– Сара работала здесь один день? – не поняла я как можно было выполнить так мало!
– Не один день, а один год. Она вышла замуж. Теперь ей не до работы конечно же!
«Еще бы» подумала я, кажется, эта Суламифь неплохо так лукавила, оформляя меня в штат! Я ведь не еврейка и смогу перерабатывать!
В этот момент во мне включился адреналин и драйв доказать им всем, что я договорюсь с тридцатью двумя оставшимися кадетами до конца недели! За два дня! А не с парочкой за год, как некоторые.
Со своим рвением синдрома отличницы, я принялась обзванивать представителей мира культуры, науки, военных, врачей, академиков и их представителей. Я озвучивала номинацию, в которой наша организация хотела бы наградить кандидата и получала их согласие на участие. С человека требовалось прибыть в концертный зал на церемонию, которую будет вести Ургант, выйти на сцену и получить статуэтку сказав в наш адрес или кому угодно парочку слов благодарности.
Мой уважительный тон, скорость речи и успокаивающие нотки с налетом гипноза не оставляли шанса дозвонившимся отказать милой девушке. Голос стал моим рычагом воздействия. Может быть, это оно и есть… необходимый инструмент, чтобы стать успешным ассистентом? Один из многих, который я кинула в копилку. Мой голос не имеет возраста. Он достался в наследство от матери. Сейчас ей далеко за шестьдесят, а по телефону не дашь больше восемнадцати. При том, мы совершенно не умеем петь. Нет слуха, но вот сам тембр… заслушаешься!
Давид и Натан с интересом поглядывали на мой рабочий стол в углу комнаты, когда я вычеркнула до конца дня двадцатую фамилию. Следом за устным подтверждением, я отправляла письменное приглашение, которое быстро смастерила на фотошопе. Заранее согласовала его с Суламифь. В электронной открытке стояла дата, время, адрес, название номинации и номер кресла и ряда +1 гость. Был один, Смирнов Александр Никифорович, возглавляющий комитет региональной службы судебных приставов, который попросил шесть приглашений.
Суламифь любила приходить в наш кабинет. Она делала вид, что общается по каким-то вопросам с Давидом и Натаном, а сама прислушивалась ко мне или к стуку моих пальцев по буквам клавиатуры. Кажется, она не понимала, чем ему могу заниматься столько времени? Неужели, у меня столько работы!?
Через две недели гости собирались в концертном зале. Два дня назад Суламифь обрадовала меня, что я вместе с двумя другими девушками буду выносить статуэтки Урганту, которые он вручит номинантам. Она посоветовала мне подобрать платье с длинными рукавами и закрытым декольте.
Платье!? В моем гардеробе ни одно не прижилось. На широких плечах и узкой попе выигрышней смотрелись брючные костюмы, если уж требовал официоз. Я отправилась в прокат. Выбрала вариант без декольте и с рукавами. Про ноги и спину она ничего не сказала. Мое черное переливающее платье опускалась вырезом на спине к самым ямочкам у поясницы, а разрез вдоль одного бедра стремился выше уровня любой резинки трусов.
– Это платье носят без белья, – подсказала мне консультант, пока я шагала вдоль зеркала, отсвечивая застежкой лифчика и красными трусами.
– Беру!
Позже я прихватила с собой пиджак.
Церемония оказалась солидной и невероятно скучной. Сплошные речи, люди в форме, высокопарные слова. Если бы не шутки Урганта, я бы уснула за кулисами раз восемь. Именно столько статуэток мне пришлось вынести. Первым объявили Смирнова Александра Никифоровича. Я помнила его имя. Именно он попросил шесть билетов. Мне стало любопытно, кто пришел поддержать его? Их места располагались в первом ряду. Улыбаясь и держа статуэтку, пока Иван зачитывал перечень достижений номинанта, я отсчитывала кресла с двадцатого по двадцать пятое. С каймы сцены на нас била софитная подсветка. В глазах прыгали блики. Помню я видела женщину сплошь в белом. Длинная юбка, пиджак. Высокая прическа. Рядом девушка. Ее длинные светлые волосы спускались до талии. Возле нее опять что-то белесое… рубашка… но лица не разглядеть… какое-то семейство блаженных, светящееся изнутри. Перестав таращиться на семью Смирновых, я вручила главе статуэтку, изобразила аплодисменты и вернулась за кулисы.
Закончив с «Гражданином Года» принялась готовиться к празднику Пурим. Ближайший праздник общины, который пройдет в одном из центров. В программе были заявлены развлечения, такие как приготовление пирога в диаметре 10 метров, костюмированный вечер для сотрудников, музыкальная программа.
До события оставалось больше месяца, но я начала подготовку. Успела купить себе костюм пиратки. Шляпу треуголку и пластиковую шпагу.
В один из визитов Суламифь, она позвала меня пройтись с ней до крыльца. На ступеньках стояли коллеги. Их тут же сдуло. Суламифь побаивались.
Она ежилась на морозе. Все-таки на дворе стоял февраль. Заправляя пряди своего длинного каре за ухо, не могла начать говорить первой.
– Я уволена? – помогла я начать ей прямо с главного. Она удивилась моей прямоте, и кивнула.
– Не хочу, чтобы ты уходила… но пришел кандидат…
– И вы не можете ему отказать.
– Не могу.
– Все знали, что это произойдет. Я не расстраиваюсь.
– А я, да. – вздохнула она, протягивая мне конверт. Она не заплатила мне за полный месяц. Высчитала строго за отработанные дни. Даже пятьдесят копеек бросила.
Новая Сара потом спросит Суламифь, «бывшая сотрудница работала здесь год? Как она все это успела?»
«Только месяц» ответит ей Суламифь, поглядывая на статуэтку «Гражданин Года» на верхней полке.
Работа номер четыре.
Конюшня.
Продолжая эпатировать своих родителей и бывших одногруппников из МГУ, я устроилась работать на конюшню!
Не конюхом. Я шла по своей излюбленной тропинке. На фронт деск. Этот выбор стал экспериментом и поиском себя. Чего я хочу? Кто я? Где мое место? Говорят же, что иппотерапия лечит! Не только тело, но и душу, а сотрудникам предлагались скидки на уроки и бесплатная верховая езда, которую я просто обожала, хотя падала с лошадей раза три.
Впервые я села на коня и научилась галопировать на каникулах в шестнадцать лет. Родители отправили меня и моего тринадцатилетнего брата в так называемый лагерь на море в Тунис. Это как жить в отеле, только без родителей. У нас было два лидера группы, мужчина и женщина, которым больше нравилось напиваться на олл-инклюзиве, чем приглядывать за тридцатью подростками.
Офигенный был опыт! Моя первая взрослая жизнь! Нам было можно вообще всё! Какой кошмар, можно подумать, куда умные люди отправили свои кровинушки!? Пьют, матерятся, дерутся, лапаются с мальчиками!
Да, в том или ином виде все это было. Первая попойка, первая влюбленность, первая настоящая дружба, которая появляется только когда ты оказываешься в нестандартной ситуации.
Ситуаций было предостаточно, но эта книга о приключениях секретаря, а не о шестнадцатилетней девушке. Пожалуй, одну историю я расскажу, ведь она имеет отношение к моей конюшне. И к впервые услышанным пророческим словам об одержимой дьяволице.
Дело было так! Утром, совершенно трезвые (я всегда мало пила алкоголя, а вот покурить сигарету в Тунисе первый раз попробовала. Чуть не задохнулась, горло обожгло. Было противно) Тогда я записала в свой дневник такие строки:
«Не кури! Ты не станешь из-за этого популярной и не получишь самого красивого мальчика! Лучше поставь брекиты, пока за это платят родители! В двадцать у тебя будет офигенная улыбка, самоуверенность до небес и свежее дыхание из здоровых десен!»
Прогуливаясь, мы с подругами пришли к стойбищам на пляже. Небольшое помещение. Стойла вмещали десяток пятнистых лошадок. Они не были огромными или страшными, но девчонки все равно боялись близко к ним подходить. Кроме меня. Конечно, я вытянула руку, чтобы погладить одну. Наверное, нужно было лучше готовиться и прочитать, что лошади не переносят резкие запахи. Не то, что парфюм, но и запах мыла им не нравится.
Моя милая лошадка втянула шею, резко вдохнула оскалила свои зубы (они у них есть не сомневайтесь!) и сделала выпад в мою сторону, хватая зубами за майку!
Говорю вам, будь у меня грудь хотя бы второго размера, а не первого, она бы превратилась в нулевой! При чем весьма кровожадным способом! Лошадь продолжала рвать мою майку зубами! Она сжала челюсть и трепала из стороны в стороны. На своей единичке лифчик я не носила. Девчонки орали, я ревела и хлестала лошадь по голове. Попав ей в глаз, она разжала зубы и отпустила меня. На майке остался глубокий след, как от человеческой челюсти, очень похожий только зубы в десять раз крупнее. За кожу или за грудь она не цапнула. Спасли какие-то миллиметры.
Прибежал сотрудник. Он не понял, что произошло. Я неплохо болтала на инглише в те годы, но мне было стыдно объяснять. Напялив солнцезащитные очки, я промолчала. Парень решил, что пять молодых девчонок испугались его арабских скакунов! Он взял парочку кляч, спрашивая нас, кто будет кататься?
Нам хватило одной клячи. Мои бабы так перепугались, что и близко не осмеливались подойти к кобылкам.
Подготовив седло, парнишка помог мне вспрыгнуть наверх. На ногах у меня были резиновые шлепки. Он рассмеялся, скинул их на песок и поправил стремена. На ощупь они оказались ледяными. Пока мы шли на пляж, он то-то там балакал про технику безопасности. Я запомнила одно. Падать нужно в сторону песка, а не моря чтобы не разбить голову о торчащие в прибое валуны. И желательно не застревать ногой в стремени, чтобы лошадь не понесла тебя на многие мили вперед, пока каменная гряда не пересечет линию пляжа. Он сказал, что мой Антарес сам знает, когда ему нужно будет вернуться.