– Сергей пусть здесь побудет.
Миха забрал у стажёра фонарик.
Милиционеры пошли по улице. Маштаков остановился на углу, огляделся. Двадцать шестого августа на этом месте ограбили гражданина Филимонова. Тот даже не понял, откуда взялись грабители. «Как из-под земли!» Хотя и не слишком был пьян. У напарника случилась радость, сынок народился. «Две бутылки всего, товарищ капитан, на пятерых выпили. Ей-богу!»
Миха озирался. Откуда они могли выскочить как из-под земли? Пройти вдоль дома за кустами? А что, вполне. Но тогда им заблаговременно не видно, кто идёт. Вдруг – катит кодла покруче?
Через два дома от них горел фонарь, единственный на всю долгую Восточную улицу. Под ним в кругу неонового света был хорошо различим силуэт молодой женщины. Миха разглядел даже подробности – деловой костюм, сумка на плече, стрижка, открытая шея. Нерешительно потоптавшись под фонарём, женщина повернула и растворилась в темноте.
«Нас испугалась».
На лавочке у последнего подъезда пятнадцатого дома сидели два парня. Оба вроде трезвые, курили, разговаривали негромко. Обоим лет по двадцать, на вид после армии, если служили, конечно. У одного с собой оказался пропуск на завод.
– Да, мы из этого дома, – парень выглядел уверенно.
Рязанцев в блокнот переписал их данные.
Участковый Муравьёв не преминул попрофилактировать.
– Зачем вы, ребята, на лавочку с ногами залезли? Ага. Нормальные ребята, а с грязными ногами. Ведь тут люди потом сядут жопами в чистых штанах…
Парни сразу поднялись, стали прощаться.
– Завтра после работы, Костя, подходи…
Все подъезды в пятнадцатом доме оказались пустыми. Из распахнутого окна на втором этаже гремел Михаил Круг.
– Владимирский централ, ветер северный!
Звяканье посуды перебивали нетрезвые голоса, мужские, женские. Хохот, – он же ржач.
Муравьёв отвернул обшлаг куртки.
– Пятнадцать минут двенадцатого. Положено тишину соблюдать. Поднимемся, Михаил Николаевич, сделаем замечание.
Спать людям мешают.
Участковый, служака из старых, максимально старался использовать возможности рейда.
– Какие проблемы, та-ащ майор? Второй этаж, не высоко.
Маштаков потрогал через ветровку закреплённый в самодельной поясной кобуре газовый пистолет. Вещь, по большому счёту, бесполезную. На пьяных слезоточивый газ не действует.
В экстремальной ситуации резиновая дубинка сгодится куда эффективней.
Отдыхавшую компанию урезонили на удивление легко. Хозяева закрыли окошко, убавили громкость магнитофона.
– Извините за беспокойство! – прощаясь, участковый по-уставному приложил ладонь к козырьку фуражки.
У следующего по нечётной стороне, семнадцатого дома подошли к другой группе, тоже нетрезвой. Эти были старше. По тому как сидели двое, – на корточках, по тому как они курили, Миха определил – судимые. Он включил фонарик, засветивший неожиданно ярко.
Четверо битых жизнью мужиков, две потасканные женщины. Увидев среди приближавшихся людей одного в форме, они сразу поняли – по их души.
– Старший участковый инспектор майор милиции Муравьёв.
Ваши документы, граждане.
– Натольич, какие документы ночью? – худой мужик, по виду туберкулёзник, разлепил тонкие фиолетовые губы, жутковато улыбнулся. Показал металлические фиксы. – Кореш откинулся. Отметили у меня маленько. Нельзя?
– Можно, Лёша, можно. Ты знаешь, я лишнего не спрошу.
Справочка у кореша в наличии?
– А як же? – «откинувшийся», угреватый и тощий, отлип от женщины. – Пожалуйте. Кому?
Маштаков, стоявший ближе других, взял у него из руки продолговатую бумажку голубого цвета, с фотографией. Справку об освобождении.
Сличил фото с оригиналом. Одно лицо. Только взгляд на фотке был затравленный, в себя, а сейчас – поддатый – парень благостно косил.
За что судим? О, серьёзно, статья сто сорок шестая часть вторая УК РСФСР. Квалифицированный разбой. Срок девять лет. Начало срока… Окончание… Условно-досрочно вышел.
– Сколько оставил? – у Михи не было желания производить в уме арифметические операции.
– Год и два месяца.
– Не забывай о них. Чуть чего, знаешь?!
– Знаю, начальник.
Фиксатый Лёха слетал домой за паспортом. У четверых документов не оказалось.
– Проедемте в отдел, граждане.
По показаниям потерпевших получалось, что их грабили молодые пацаны. Малолетки! Эти мужики были явно старше. Но судимые, гуляют по ночам в интересующем районе… Оперативный интерес они, безусловно, тоже представляли.
Лёха, помня о законах гостеприимства, искренне беспокоился.
– Я тоже поеду. Натольич, только давай сговоримся, чтоб не по беспределу. Мы завтра Серого провожать сбирались, на горьковский поезд… Мне в понедельник на работу первый день.
Давай без всяких там задержаний. Я вижу, у уголовного розыска интерес. Давайте по-людски.
Маштаков глянул на него с интересом, потом на Калёнова.
Не его человек? Рома смотрел зло, не отреагировал. По дороге в автобус он свернул в кусты.
– Отлить надо.
В начале первого добрались до УВД. Постовой с лязгом отодвинул металлическую загородку. Автоматически закрывающиеся ворота не работали с момента их установления. Судимых и их подруг оставили внизу у дежурной части. Молодежь растащили по трём кабинетам.
Калёнову Миха сказал, чтобы тот девчонками занимался.
Парня в белых лампасах, который до сих пор растирал вывернутую руку, забрал участковый. К себе Маштаков поднял того, что носил бейсболку задом наперёд.
Парень развалился на стуле, закинул ногу на ногу, чуть не на стол взгромоздил.
– Сядь нормально, шпан! – Рязанцев обидным ударом по затылку сшиб с него фуражку. – Головной убор сыми!
Доставленный сел прилично. Миха положил перед собой бланк объяснения.
– Имя, фамилия, отчество?
– Ну Помыкалов Дмитрий Сергеевич.
– Давай, Дима, без «ну». Ты – не в конюшне, я – не запряжённый! Год рождения? Место жительства?
Помыкалов называл. Выходило, что он совершеннолетний, восемнадцать исполнилось в марте. Жил в малосемейке с матерью. После окончания «тэухи» не работал, потому что осенью собирался в армию. Имел условную судимость за хулиганку, правда, погашенную.
Разговор не давал результатов.
– Всегда здесь гуляем… а чё такого? Нельзя что ли? Не слышал я ни про какие грабежи… На фиг мне всё это сдалось. Ну с Мерином гуляем, с Надей Назаровой, Олей Климовой, с Рындюхой… Кто убежал? Не знаю, он первый раз к нам прибился…
Макс сказал его зовут. Да правду я говорю… Нечего мне думать…
Сидевший на углу стола Андрейка Рязанцев, оказывается, давно отчаянно семафорил Маштакову глазами на Помыкалова.
Чего такое? Миха протёр глаза. Как ни крепился, а в сон всё равно вело. Присмотрелся и ничего не понял.
Тогда Рязанцев на клочке бумаги начирикал, передал ему.
«Ботинки похожие с последнего грабежа», – презирая знаки препинания, написал Андрейка.
А ведь точно! Чёрного цвета, на шнурках, а подошва – серая, литая. Молодец, Андрейка. Вот они – молодые мозги. Это ещё, конечно, ничего не значит. Ботинки это ж не штучная работа. Ширпотреб. У меня вот тоже похожие, только без шнурков.
– Ну чего, Дмитрий, послушал я твои басни и вижу, что ты не искренен, – Миха закурил, хоть и не хотел. – Посидишь «по-мелкому»… суточек пять… Поду-умаешь…
– За что по-мелкому? Я ничего не сделал!
– Как ничего? Распитие спиртного в общественных местах.
Раз! Нецензурная брань там же. Два! Неповиновение законным требованиям сотрудникам милиции. Мало? Пиши, Андрей, рапорт, как оно всё было на самом деле…
Маштаков по внутреннему телефону позвонил дежурному, спросил, есть ли свободный участковый, чтобы протокол на хулигана составить. В принципе он и сам это мог сделать, хотя розыску и не шла в зачёт административная практика. Но всё должно выглядеть естественно. Протокол, составленный оперативником, мог породить у судьи ненужные сомнения.
Остальные в этой компании оказались несовершеннолетними, поместить их в спецприёмник для отработки законной возможности не было. У одной из девчонок объявились родители, мать позвонила в дежурную часть. Возмущалась действиями милиции, грозила жалобой прокурору.
– Да хоть президенту жалуйтесь, – невозмутимо отвечал по телефону дежурный Медведев, красивый русый майор. – По ночам дети должны дома сидеть, а не самогонку пить в детских садиках по верандам. Приезжайте, забирайте вашу дочку. Нет, обратно привозить мы её не обязаны. Как на чём? Такси берите…
– Инспектора ОППН[43] у тебя нет? – спросил Миха.
– До двенадцати дежурила, отпустил я её.
– По уму освидетельствовать бы малолеток у нарколога. Тогда, это самое, у родителей административная ответственность будет. За невыполнение обязанностей по воспитанию. Вам такие «палки» не нужны, не интересны?
– Нам всякие «палки» интересны, Михаил Николаевич, если время есть. У вас там участковый освободился? Не Муравьёв, а тот, которого я тебе отрядил? Сейчас он и займётся.
Маштаков завёл к себе фиксатого Лёху. Разрешил курить.
– Я вас знаю, вы раньше в прокуратуре работали, – сказал Лёха.
– Было такое.
– По моему брательнику дело вели. По убийству.
– Фамилия такая же? Филатов? В каком году?
– Не, мы сводные с ним. Он – Мешалкин. Год девяносто второй, что ли… По пьянке он соседа зарезал…
Миха помнил смутно. Это было одно из последних дел, расследованных им перед повышением в замы. Ничем оно не запомнилось, банальная бытовуха.
– Вы тогда по-человечески к нему отнеслись. Свиданку дали с матерью. Когда он сидел, она умерла, – Лёха скрипнул фиксами.
– Где он сейчас, брательник? – спросил Маштаков, проявляя видимый интерес.
Разговор не должен был затухнуть.
– Сиди-ит снова. За цветмет.
– Ты сам давно на воле?
– Пятый месяц. Тоже по УДО[44] вышел. Отпустите нас, гражданин начальник… а то я в блудную попадаю. Пригласил парня, а его замели… Он не из последних по нашим меркам. Мы к этим грабежам никаким боком. Я в долгу не останусь.
Миха внимательно посмотрел на него. Фиксатый выдержал взгляд, только глаза сузил.
– Ты где сидел?
– Последний раз в Терентьево, на «шестёрке». У Кафтанова Иван Иваныча за меня можете спросить.
Проработавший почти пятнадцать лет начальником оперчасти в учреждении ОТ-1\6 Кафтанов был личностью легендарной.
Теперь всё стало на свои места.
– Запиши телефон, – Маштаков подвинул листок бумаги, карандаш.
– Говорите, я запомню.
Времени было два часа, когда управились. Бумаги – объяснения, справки – собрал Рязанцев.
– Водила нас развезёт? Не уехал? – забеспокоился Миха.
На Эстакаду ему предстояло добираться всех дальше.
– Что ты? Он на всю ночную смену с нами. Ждё-от! – успокоил участковый Муравьёв.
Хотя никого рядом не было, весь длинный коридор – пустой, ночь глухая на дворе, он потянулся к михиному уху.
– Пойдём, Николаич, по соточке? За удачный рейд? Качественно как порейдовали. Пойдёт теперь волна по микрорайону. Моя милиция меня бережёт!
– Да я это… да мне это… – Маштаков заёрзал.
Хотелось ему выпить, стресс с побегом снять, растворить мысли о грядущих неприятностях, но боялся он. А вдруг понесёт?
– Пошли-пошли, Николаич. Не боись. Там одна бутылка.
Сальцо домашнее, супруга самолично солила, лучок, – участковый подталкивал Миху к лестнице.
– Ладно, только быстро давайте. Завтра – рабочий день.
– У всех, у всех, Николаич, завтра – рабочий день. Даже не завтра, сегодня!
В кабинете у Калёнова было накрыто. На расстеленной скатерти-самобранке – газете «Спорт-экспресс» – лежали толсто поструганные пластинки сала, две луковицы, тоже порезанные, соль в спичечном коробке, чёрный хлеб. Два стакашка стояли и кружка с отбитой ручкой. С видом фокусника Амаяка Акопяна участковый достал из угла бутылку без этикетки с прозрачным содержимым. Как только он отвинтил пробку, по кабинетику расплылся духман сивухи.
– Гонишь, значит, Анатольич, потихоньку?
– Для себя, Рома, исключительно для себя. Попробуйте, мужики, лучше всякой водки. На калгановом корню. Ага. Тройной очистки. Через угольный фильтр пропускал!
Тары не хватило, пили в два захода, соблюдая принцип старшинства. Первыми за стаканы взялись Муравьёв, Миха и Калёнов.
– За удачный рейд, мужики! За взаимодействие!
Самогон был крепкий, даже Маштаков закашлялся.
– Сколько в нём градусов, Юр?
– Сколько градусов – не скажу, спиртометром не исследовал. На горючесть вот испытания проводил. Горит синим пламенем.
Участковый степенно закусывал. Сало его тоже оказалось отменным, сочным, в меру острым. Михе в нём попалась долька чеснока.
Налили молодым.
– Давайте, хлопцы! За вас, за молодёжь! Трудно сейчас в милиции начинать. Не сломайтесь!
Парни выпили. Непривычный к крепкому стажёр проглотил с трудом, давился.
«Ничего, если в розыске работать хочет, пить научится», – благостно думал Маштаков.
Ему уже захорошело, он курил, пускал к потолку сиреневые зыбучие кольца.
В три часа ночи он отпирал входную дверь, стараясь не шуметь. Чай пить не стал, умылся, разделся и прокрался в кровать, нагретую женой. Потревоженная Таня зачмокала во сне губами, стала переворачиваться на другой бок. Миха прижался к ней сзади. Привычно скользнул рукой по гладкому бедру, сосбаривая, приподнимая край ночнушки. Достигнул соединения ног, шелковистых волос… Жена завозилась, перехватила его кисть, отняла с заветного места. – Не хочу! Отстань!
9
Остаток ночи до семи утра виделись Михе вокзалы, полустанки, составы железнодорожные, извилистая колея, грохот колёс. Он ехал почему-то из Ростова. Запала в голову вывеска на вокзале «Ростов-товарная»… Отстал от поезда без денег, без документов…
Проснувшись, он отыскал на журнальном столе в ворохе газет «Сонник эпохи водолея». Жена в последнее время стала большой любительницей подобной ерунды. По соннику выходило, что ему предстояло выгодное путешествие.
«Вот ересь! Путешествие ещё может быть. Пошлют в командировку или арестованного этапировать. Но выгодным оно всяко не будет».
Девчонки ещё спали, Маштаков ходил на цыпочках. Времени у него было в обрез, и он решил сэкономить на бритье. На кухне жена пекла блины, стоял чад, трещало подсолнечное масло на сковороде.
– Ты бы хоть форточку открыла! Не продохнёшь! – Миха демонстративно зажал нос.
Позавтракав первыми блинами, тяжёлыми, насквозь пропитанными маслом, теми, которые комом, Миха оделся и побежал. Он, конечно, ничего не перепутал и не забыл, что Птицын разрешил рейдовавшим подойти попозже, к десяти часам.
Надо ему было с утра поймать одного Петра!
По дороге на Малеевку оперативник рассуждал, что вот, оказывается, может он пить культурно. Выпил вчера сто граммчиков и в люлю. Спал хоть и немного, но хорошо, и с утра голова почти светлая.
– Опа! – перепрыгнул через подвернувшуюся лужу.
Дверь в нужную ему квартиру была закрыта. Звонок, понятное дело, не работал, и Маштаков все кулаки оббил, пока не услышал внутри шаркающие стариковские шаги. Лязгнуло несколько замков, дверь отворилась.
– О, Николаич! – обрадовался хозяин.
Долговязый, испитой, беззубый, он радушно распахнул дверь настежь. На впалой груди у него синел наколотый крест, на левом плече – витой эсэсовский погон.
– Сколько щас времени, Николаич? Утро щас иль вечер? – хозяин подсмыкнул мятые семейные трусы.
– Утро, Витя, погожее сентябрьское утро. Молодое бабье лето на дворе.
Миха закрыл за собой дверь, направился в кухню.
– Николаич, да ты в залу проходи! На кухне у меня бардак! – кричал из угловой комнатки хозяин.
Он прыгал на одной ноге, попадая в штанину.
– Одеваться-то как, Николаич, по рабочему, что ль?
Маштаков примерялся в «зале» где присесть, чтобы не испачкаться. С запущенной обстановкой в стиле семидесятых, с репродукциями из журнала «Огонёк» на стенах дисгармонировал импортный телевизор «Филипс».
– Ух ты! – Миха взял пульт дистанционного управления, щёлкнул, по первой программе шёл чёрно-белый довоенный фильм с Любовью Орловой. – Откуда дровишки, Витя? Хату подломил?