Иногда я сплю, и мне снится, что ты тут. Только ты все такая же маленькая, темненькая моя Олька. А я-то теперь здоровый мужик, бородач, настоящий дровосек, краснощекий, зарос и заматерел. Ты меня и не узнала б, наверное, если б увидала, Олька.
Привет, Игорек. Приятно снова печатать: отвыкла от клавиш.
Не помню, говорили или нет – элемент официально назвали Эрго115; не по году открытия, а по году обнародования. У Земли больше нет проблем с энергией – тоже официально. У нас все благополучно, уже почти как раньше. Все у нас тут хорошо, Игорь, а меня высылают на Гевесту. Статья – подрывная деятельность, действия, направленные на незаконное изменение установленного общественного порядка и государственного устройства.
Тебе не смешно? Мне – да. За что боролась, на то и напоролась. Хотела возобновить нормальное сообщение с Гевестой – пожалуйста, лети туда сама.
Страшно, Игорь. Сидя на Земле, я могла воображать, что там все хорошо. Что ты жив. Что на Гевесте прекрасные цветные города и добрые люди, тоскующие по Земле и отрезанные от нее по мановению каких-то параноиков. А теперь, когда мне предстоит лететь… А что, если там пустота? Та же самая база в поле багровых пузырей, тот же давящий колпак вечной ночи, тот же аммиачный снег? Мне сказали, финансирование свели к минимуму, лишь бы поддерживать жизнедеятельность тех, кто остался, кого Земля не желает принять. Официальная версия – по-прежнему страх занести на планету новый вирус.
Здесь я могла притворяться, что с тобой все хорошо, что ты не отвечаешь по какой-то объективной причине. Я их столько выдумала, причин – блокнота не хватит. Признавалась себе, что ты не отвечаешь, потому что завел другую. Это я переживу… Но… вдруг я прилечу и увижу, что тебя просто… нет. Нет, нет, нет, князь мой.
Игорек, я вылетаю через месяц на почтово-грузовом лайнере; его тут называют МУЛом – межпланетным универсальным. Точно в насмешку: он медленный, как не знаю что. Говорят, будем лететь почти три месяца. Это в то время, когда можно за неделю добраться!
А помнишь наш разведывательный экспресс? Как там воняло топливом! Надеюсь, в почтовом хоть так не будет, все-таки почти двадцать лет прошло. В общем… В общем, скоро увидимся. Пишу это – рука дрожит, и внутри все дрожит, кипит от страха. Никакой надежды, никакого предвкушения. Только страх.
Я передам письмо с одним новым знакомым. Если предположить, что все прочие письма до тебя почему-то не доходили – это точно должно дойти.
Хожу последнюю неделю, как будто внутри – ни черта, одни камни.
Ну как ты там, Олька моя? Никак не могу бросить тебе писать. Прихожу со стройки, с поля, с базы, из парка (представляешь – уже открыли!), еще откуда – и тут же думаю: сяду-ка я к столу письма тебе писать.
Пишу-пишу, на ответ не надеюсь – к этому-то я привык. А тут вдруг сообразил: я ведь уже забыл, как ты выглядишь. И ни одной фотографии. У нас тут появился местный интернет, но, конечно, никаких земных ресурсов. Я попытался нарисовать тебя по памяти. Самое обидное – не знаю, похоже вышло или нет. Валька говорит, нет.
Нельзя так долго держаться за призрак. Валька говорит, я сбрендил. С другой стороны, он говорит, что все мы тут сбрендили, и на Гевесте только через поколение появятся адекватные люди, которые не видели этого фортеля Земли: сначала выкачать эргорий, чтоб самим не умереть, а потом закрыться от нас и бросить. Ничего. У нас тут уже свое все. Как-нибудь. Как-нибудь. Только без тебя тяжело – вот к чему я никак не привыкну.
Все, заканчиваю. Надо отвыкать от писем. Буду поэтапно: буду писать все реже и короче.
– Нет, ну это надо!
Валька поперхнулся. Изо рта брызнули крошки. Кашляя, сунул газету Игорю.
– Почтово-грузовой лайнер! Вот что они нам прислали впервые за три года! Письма из прошлого просто! Ты прочитай…
«…из-за поломки межпланетный универсальный лайнер совершил вынужденную посадку на орбитальной станции Венеры. Ремонт длился около полугода…»
– Полгода! Бедняги, – вздохнул Игорь. – На полгода зависнуть в космосе… Как у них ресурсов-то хватило.
– Так грузопочтовый же лайнер. Видимо, какие-то грузы были с собой. Может, консервы, – предположила заглянувшая в комнату Варвара.
– Нам? – усомнился Игорь.
– На Юпитер. МУЛ летит на Юпитер, на Гевесте будет только промежуточная остановка в шлюзе, – объяснил Валька. Голоса у отца и повзрослевшей дочери были удивительно похожи – если не смотреть, даже не понять, кто говорит. – А что, если там реально почта? Он же за три года письма привез! А может, и больше. Пойдешь на почтамт?
– На что мне.
Сказал – а внутри все равно задрожал, съежился выгоревший комок, оставшийся от надежды.
– А я пойду, – весело сказал Валька. Вот неунывающий… – Варвара, айда со мной? Посмотрим заодно на новый аэропорт…
– А я не пойду, – разозлившись, бросил Игорь. – Мне, знаешь ли, никто не пишет.
– А вот и не угадал, – ошарашенно и осторожно произнес Валентин часом позже. – Твоя Оля. Вот. Письмо… Тебе… Сказали, лежит давным-давно…
«…Я передам это письмо с одним новым знакомым. Если предположить, что все прочие письма до тебя почему-то не доходили – это точно должно дойти».
Что-то внутри вспыхнуло, взорвалось, как тот пузырек с газом в их первые дни на Гевесте.
Восточные горы заливало алым маревом, в воздухе пахло эргорием, но мылкий, острый дух перебивали ароматы из парка – перезимовавшей хвои, реки и молодой зелени.
«Скоро, поди, сирень зацветет».
А потом накатили тучи, стало зябко, пришла глухая и холодная предрассветная тишь. Девятнадцатилетняя Варвара ежилась рядом – уставшая от долгой зимы, нарядилась в платье, выскочила с голыми руками. Игорь стянул пиджак, накинул ей на плечи; Варя улыбнулась. Тоже прибежала за почтой – пришла пораньше, чтоб потом не толочься в аэропорту во время рейсов. Все службы на Гевесте до сих пор ютились под одной крышей: и почтамт, и банк, и аэропорт…
…МУЛ уже сел. Игорь видел, как белое брюхо вспарывает лиловое небо, еще издалека уловил хриплый треск двигателей. С посадки прошло четверть часа, но не может же так долго… она… да где вообще все пассажиры?
– Почтовый мул, – пробормотал Игорь, ощупывая непривычно голый подбородок. – Почтовый мул…
– Что, Игорь Иванович? – встрепенулась Варя.
– Да так… сам с собой… – выдохнул он. – Пойдем, может, зайдем?
А сам просто не мог стоять на месте: не было сил. Последняя капля терпения сорвалась с кончика носа.
Елки – маленькие, хилые, но все-таки самые настоящие земные елки, прижившиеся на Гевесте, – выстроились у входа, как часовые. От долгого стояния на холоде ноги занемели, Игорь вошел в аэропорт, морщась от разбежавшихся по икрам иголок. Проковылял к стойке регистрации; в голове разрастался шум, он видел, что регистраторша шевелит губами, но разобрать ничего не мог.
Варя дернула за рукав. Он обернулся…
Шум порвался с бумажным грохотом – образовалась дыра, как будто со стены сорвали кусок обоев. А там… в этой белизне…
– Игорек, – услышал он растерянное, знакомое-знакомое.
Рванулся, закрутился на месте, все поплыло, как в детстве на карусели…
Она ухватила его за руку, и он наконец поймал, вдохнул, прижал к себе, сдавленно пробормотал:
– Привет, княгиня…
Евгения Кинер
Голоса пыли
Время большого снега закончилось. Он растаял, будто и не лежал повсюду целых шесть месяцев. Растекся лужицами черной воды, которая быстро высохла, оставив на земле трещины. Настала пора Великой пыли.
Долину словно обсыпали мелким порошком, он висел в воздухе, оседал на одежде, забивался в складки кожи, делая выражения лиц более жесткими. Серебристая пыль скрипела на зубах, хрустела, падая в костры, вилась водоворотами у ног при малейшем движении. Она покрыла высокие конусы зимних домов так, что те стали казаться холмиками, маленькими копиями далеких гор.
Ночью Аша лежала на ковре рядом с матерью в наглухо завешенном жилище и слушала, как снаружи тонко шипит серый ветер, пытаясь найти щель и просочиться внутрь. Забиться в уши, глаза, нос, наполнить легкие и задушить во сне. Но девочка не боялась, она слушала этот шелест с рождения. Ее народ мог выжить только здесь, в Долине пыли – тонкой границе между землей Вечного холода и Лесом.
Утро выдалось спокойным, лишь небольшой ветерок несся над землей, заставляя пыль двигаться волнами, как воду в луже. Серая муть, клубившаяся в воздухе, осела, и над горами взошло яркое белое солнце. Под его лучами все засверкало, словно покрытое кристалликами льда. Аша щурилась, но не смотреть было невозможно, сияние шло отовсюду. Мать, выбравшаяся из дома вслед за дочерью, тоже остановилась, завороженная блеском обычно тусклой долины. Затем она озабоченно вздохнула и принялась собирать с земли глиняную посуду. За ночь пыль, движущаяся за надземными течениями ветра, отполировала все горшки дочиста.
– Свет – это знамение, – задумчиво проговорила она, вытирая миску подолом длинной юбки. – Сегодня Кетх вновь будет читать знаки и скажет, не пришло ли время отправляться в путь. Вода-то почти кончилась.
Разрешения шамана сняться с зимней стоянки ждали с тех пор, как сошел снег, но тот медлил. Чертил символы, которые тут же уносил ветер, бродил по серой пустоши, пытаясь найти смысл в следах, оставленных многоножками, ворочал черные камни на дороге. Но пыль не говорила с ним, и Кетх лишь недовольно качал головой. Приход солнца – точно знак, это чувствовали все и потихоньку принялись собирать вещи, но так, чтоб шаман не заметил, без его слова им все равно никуда не двинуться.
В ожидании Аша решила пойти проверить ловушки. В натянутых между камней тонких сетках, привлеченные кусочком сушеного мяса, застряли несколько сколопендр, маленькая ящерица и множество больших сизых жуков. Ящерицу девочка отпустила, хоть та не принадлежала к священным. Пусть подрастет, а из остальных получится хороший ужин. Одну сколопендру Аша раздавила камнем и положила на землю в знак благодарности за добычу. Пыль, влекомая ветром, медленно окутала подношение, будто проглотила.
Когда Аша вернулась в стойбище, все уже собрались вокруг дома шамана. Он сидел на корточках возле входа и опять чертил что-то перед собой длинной отполированной палкой. Сегодня он надел высокую прямоугольную шапку и множество опаловых амулетов, переливающихся в солнечных лучах. Девочка залюбовалась красивыми камнями, эти камни тоже как пыль – серые или белые, тусклые и мутные. Но стоит солнечному лучу осветить их – вспыхивают голубым и оранжевым, будто языки пламени. Разглядывая амулеты, Аша чуть не пропустила миг, когда знаки, начертанные Кетхом, вдруг зашевелились и превратились в какой-то иной символ. Послышались удивленные возгласы, и хотя девочке показалось, что это просто ветер сдул часть написанного, все очень заволновались.
Шаман внимательно оглядел символ и вздохнул.
– Пыль сказала свое слово. В этом году нам придется непросто, ритуал будет нарушен. Но ждать более благоприятного времени уже нет смысла.
Толпа вокруг вновь забеспокоилась, слова Кетха внушали тревогу. Но такова воля пыли, а значит, такова судьба, ее не изменить. К вечеру в стойбище свернули полотняные стены домов, разобрали очаги, уложили все на давно приготовленные повозки и в сумерках двинулись в путь. Трекки – гигантские серебристые ящерицы, впряженные в возы, хорошо видели в темноте и выучили дорогу наизусть, двигаясь по одному и тому же пути из года в год.
Мать, сидя в повозке, держала вожжи и подгоняла ящериц, хотя в этом не было нужды. Засидевшиеся в загонах трекки мчались так быстро, как могли. Двигались ровным рядом, не сбиваясь с пути и не отставая друг от друга. Аша видела – им нравится бежать, замечала возбуждение и радость, вызванные скоростью, на лицах кочевников. Мать, одетая в длинную накидку с тяжелыми рукавами, повязала лицо новым платком, чтобы легче дышалось, но капюшон сняла. Пыль осядет в волосах, и ее придется долго вычесывать, но так сделали многие, им хотелось почувствовать ветер, какой бывает только в начале пути.
Конец ознакомительного фрагмента.