Девушка сделала шаг назад. Уперлась спиной в бок машины и, развернувшись, потянулась к дверце. Слава богу, та оказалась приоткрыта. Дрожь в руках усилилась, но Лилиан по-прежнему оставалась их хозяйкой. Пальцы нащупали дверь, и девушка вскрикнула. На ручке сидел толстый черный кулак. Его отрезанное запястье оканчивалось лоскутом высохшей плоти.
Внезапно и жутко зааплодировали руки самой Лилиан. Она утратила над ними контроль. Ладони хлопали с диким восторгом, словно приветствуя мятеж. Это было нелепо, но девушка не могла остановиться.
– Перестаньте! Перестаньте! Перестаньте! – повторяла она.
Руки внезапно оборвали аплодисменты и повернулись к ней. Каким-то образом Лилиан поняла, что они смотрят на нее. И что они устали от жестокого обращения. Внезапно руки метнулись к лицу. Ногти – радость и гордость Лилиан – впились в глаза. Через мгновение по щекам потекли грязные потоки. Ослепленная девушка потеряла равновесие и упала навзничь, но ее подхватили. Она чувствовала на себе целое море пальцев.
Когда ее обезображенное тело сбросили в канаву, с нее слетел парик, который так дорого обошелся Теодору в Вене. А после недолгих уговоров отделились и ее руки.
Доктор Джудвин спускался по лестнице в доме Чарли Джорджа и размышлял (всего лишь размышлял): неужели родоначальник его священной профессии, старик Фрейд, ошибался? Парадоксальные факты человеческого поведения, казалось, не укладывались в те аккуратные классические ячейки, которые были им выделены. Возможно, сама попытка с рациональной точки зрения подойти к человеческому разуму была парадоксом, несла в себе логическое противоречие.
Доктор стоял в полумраке у подножия лестницы, не очень-то желая возвращаться в столовую или на кухню, но чувствуя себя обязанным еще раз осмотреть место преступления. От пустого дома по коже бежали мурашки. Даже то, что у крыльца дежурил полицейский, не добавляло душевного спокойствия. Джудвин чувствовал свою вину, чувствовал, что подвел Чарли. Совершенно очевидно, что психика пациента была недостаточно глубоко исследована. Истинные мотивы ужасных поступков, которые тот совершил, сумели выскользнуть из сетей психоанализа. Убить столь горячо любимую жену в супружеской постели, а потом отрубить себе руку… Это немыслимо. Джудвин взглянул на собственные руки, на узор из сухожилий и пурпурно-синих вен запястья. Полицейские по-прежнему придерживались версии о взломщике, но доктор не сомневался, что преступление – убийство, нанесение увечий и все прочее – совершил сам Чарли. Лишь одно ужасало Джудвина еще сильнее – то, что он не обнаружил у своего пациента ни малейшей склонности к подобному поведению.
Доктор вошел в столовую. Криминалист уже закончил свою работу, и кое-где на поверхностях остались легкие следы порошка для снятия отпечатков. Просто удивительно (так ведь?), до чего неповторимы руки: их линии столь же уникальны, как голос или черты лица. Джудвин зевнул. Он почти не спал после ночного звонка Чарли. Наблюдал, как того перевязали и увезли, наблюдал за следователями, наблюдал за рассветом, который белесой рыбой поднимал голову над рекой. Пил кофе, хандрил, всерьез обдумывал оставить психиатрию, пока вся эта история не попала в выпуски новостей, снова пил кофе, размышлял об отставке, а сейчас, разочаровавшись и во Фрейде, и в любом другом гуру, обдумывал написание бестселлера о своих взаимоотношениях с женоубийцей Чарльзом Джорджем. Так он, даже потеряв работу, сумеет извлечь что-то полезное из этой печальной истории. А Фрейд? Венский шарлатан. Что мог сказать хоть кому-нибудь этот старый любитель опиума?
В столовой Джудвин откинулся на спинку кресла и прислушался к опустившейся на дом тишине. Сами стены будто затаили дыхание, потрясенные увиденным. Возможно, доктор на секунду задремал. Во сне он слышал щелкающий звук и видел какого-то пса, а очнувшись, заметил на кухне кота. Толстого черно-белого кота. Чарли мимоходом упоминал о домашнем питомце. Как там его звали? Изжога? Похоже, это из-за черных пятен над глазами, которые придавали зверю выражение вечного недовольства.
Кот глядел на лужу крови на кухонном полу, пытаясь, очевидно, найти способ обойти ее, не испачкав лапы, и добраться до еды. Джудвин наблюдал, как животное брезгливо перебирается через кухню и принюхивается к пустой миске. Покормить эту тварь доктору и в голову не пришло – животных он ненавидел.
«Что ж, – решил Джудвин, – дольше оставаться в доме бессмысленно». Он успел и покаяться, и прочувствовать вину, насколько это вообще возможно. Оставалось окинуть дом последним взглядом, на случай если какая-то зацепка упущена, и уйти.
Джудвин был у подножия лестницы, когда раздался кошачий визг. Визг? Нет, скорее вопль. Почувствовав, что его позвоночник превращается в ледяной столб – холодный и хрупкий, – доктор поспешил обратно в столовую. Оторванная голова кота лежала на ковре, и ее катили две… две (произнеси это, Джудвин) руки.
Он бросил взгляд в кухню, где туда-сюда сновала еще дюжина конечностей. Одни сидели на шкафу и обнюхивали все вокруг, другие карабкались по кирпичной стене, стараясь добраться до оставшихся на подставке ножей.
– Ох, Чарли… – тихо упрекнул безумца доктор. – Что же ты наделал?
Его глаза наполнились слезами, но не из-за Чарли, а из-за грядущих поколений, которые явятся, когда он, Джудвин, уже умолкнет навеки. Простодушные и наивные, они поверят в силу Фрейда и его священного учения о разуме. Доктор ощутил дрожь в ногах и опустился на ковер. Крадущихся к нему мятежников было не различить за пеленой слез. Почувствовав на коленях нечто чуждое, Джудвин взглянул вниз и увидел собственные руки. Указательные пальцы соприкоснулись кончиками ухоженных ногтей, затем медленно поднялись и посмотрели на него. В их движениях чудился жуткий замысел. Кисти рук развернулись и поползли вверх по груди, находя себе опору в каждой складке и каждой петлице итальянского пиджака. У шеи Джудвина подъем резко оборвался. Как и его жизнь.
Левая рука Чарли была напугана. Ей нужны были утешение и поддержка – одним словом, ей нужна была Правая. В конце концов, именно та была Мессией новой эпохи. Только она представляла будущее вне тела. Сейчас армии Левой тоже требовалось увидеть это будущее, иначе совсем скоро все они превратятся в жаждущий крови сброд. А если подобное случится, то поражение не заставит себя ждать. Таков расхожий взгляд на революцию.
Поэтому Левая повела армию домой, надеясь отыскать Чарли там же, где видела его в последний раз. Надеялась она, конечно, совершенно напрасно, но этот порыв был вызван отчаянием.
Однако удача благоволила повстанцам – Чарли на месте не оказалось, зато там был доктор Джудвин. А его руки знали и куда увезли тирана, и как туда добраться, и на какой кровати он лежит.
Босуэлл толком не знал, куда и зачем бежит. Способность мыслить критически встала на паузу, а чувство направления порядком сбилось. Казалось, что какая-то часть Босуэлла понимала, куда тот направляется. Едва добравшись до моста, парень начал набирать скорость – и вот уже летел, не обращая внимания на жар в легких и стук в голове. По-прежнему не представляя, что делает, он обогнул станцию и помчал параллельно железной дороге. Ноги сами несли его, и именно это стало началом и концом всему.
Внезапно из рассветных лучей появился поезд. Не раздалось ни свистка, ни предупреждающего окрика. Может, машинист и заметил бегуна, но это вряд ли. А даже если и заметил, то не был в ответе за случившееся. Нет, виноват сам Босуэлл – ведь это его ноги неожиданно свернули к рельсам. Колени подломились, и парень упал поперек железнодорожного полотна. Он успел подумать о том, что состав просто следует из точки А в точку Б, а по пути отрежет ему ноги выше колен. Над головой уже проносились вагоны, и под свист поезда (так похожий на крик) он провалился во тьму.
Около шести часов утра привезли чернокожего парня. Жизнь в больнице начиналась рано, и крепко спавшие пациенты пробуждались, чтобы встретить еще один долгий и утомительный день. Им измеряли температуру, совали в раздосадованные руки чашки сероватого разбавленного чая, раздавали лекарства. Парень со своим жутким несчастным случаем вызвал лишь едва заметную рябь в привычном распорядке.
Чарли опять снился сон. Но не одна из любезно предоставленных Голливудом фантазий о верховьях Нила, не императорский Рим и не финикийские невольничьи корабли. На этот раз сон был черно-белым: Чарли лежал в гробу, а рядом стояли Эллен (до подсознания, видимо, не доходил факт ее смерти) и его родители. Вот уж действительно вся жизнь перед глазами. Кто-то подошел (Джудвин? Участливый голос показался знакомым) и услужливо закрыл крышку гроба. Чарли попытался предупредить скорбящих о том, что все еще жив. Никто не услышал. Тогда он запаниковал, но, сколько бы ни кричал, слова пропадали впустую. Чарли оставалось только лежать и наблюдать, как запирают его последний приют.
Сон перескочил чуть дальше. Теперь где-то над головой Чарли слышал стоны поминальной службы. «Недолгая жизнь отпущена человеку…» Раздался скрип веревок, и тень могилы, казалось, затмила саму темноту. Его опускали в землю, а он по-прежнему пытался протестовать. Но в яме сделалось душно. Дышать становилось все труднее, а кричать – тем более. Чарли с трудом втягивал затхлый воздух через ноющие пазухи носа, а рот его был чем-то забит. Возможно, цветами. Повернуть голову, чтобы их выплюнуть, никак не выходило. Комья земли уже стучали по крышке гроба, и, Господь всемогущий, он явственно слышал, как с обеих сторон от него облизываются черви. Сердце билось так, словно вот-вот разорвется. И он был уверен, что лицо его сделалось иссиня-черным от удушья.
Затем чудесным образом в гробу кто-то появился. Кто-то пытался сдернуть с его лица сдавливающие путы.
– Мистер Джордж! – обращался к нему этот милосердный ангел.
Чарли открыл глаза и увидел медсестру той больницы, где он лежал.
– Мистер Джордж! – Образец спокойствия и терпения, сейчас она пребывала в панике. Едва не рыдая, медсестра боролась с его рукой. – Вы сами себя душите!
Другие руки уже тянулись помочь ей. Потребовались три медсестры, но они справились и убрали ладонь Чарли от его лица. Чарли снова задышал, жадно глотая воздух.
– С вами все в порядке, мистер Джордж?
Тот открыл рот, чтобы успокоить ангела, но голос на мгновение покинул его. Чарли смутно сознавал, что его рука все еще сопротивляется.
– Где Джудвин? – выдохнул он. – Пожалуйста, позовите его.
– Доктор в данный момент отсутствует, но он подойдет к вам позже.
– Я хочу увидеть его сию минуту.
– Не волнуйтесь, мистер Джордж, – ответила медсестра, возвратив себе заботливый тон, – мы просто дадим вам легкое успокоительное, и вы сможете немного поспать.
– Нет!
– Да, мистер Джордж! – твердо произнесла она. – Не волнуйтесь. Вы в надежных руках.
– Я больше не хочу спать. Когда засыпаешь, они получают полный контроль над тобой, разве вы не понимаете?
– Здесь вы в безопасности.
Но Чарли было виднее. Он знал, что нигде не будет в безопасности, пока у него остается вторая рука. Она больше ему не подчинялась, если вообще подчинялась хоть когда-нибудь. Возможно, сорок с лишним лет она только создавала иллюзию повиновения. Разыгрывала спектакль, внушавший ложное чувство власти. Чарли хотел сказать все это, но не мог подобрать слов, поэтому произнес лишь:
– Никакого больше сна.
Но у медсестры был свой распорядок. Палата и без того оказалась переполнена пациентами, и с каждым часом их становилось все больше (девушка только что услышала про ужасные события в ЮХА: попытка массового самоубийства с дюжинами жертв). Поэтому все, что медсестра могла сделать, – это успокоить несчастных и заняться рабочими делами.
– Всего лишь легкое успокоительное, – повторила она, и в следующее мгновение в ее руке появился шприц.
– Просто послушайте, – попытался убедить ее Чарли, но медсестра была не расположена к дискуссиям.
– Не будьте таким ребенком, – упрекнула она, увидев в его глазах слезы.
– Вы не понимаете, – объяснял Чарли, пока она втыкала иглу в вену на сгибе руки.
– Когда придет доктор Джудвин, вы сможете все ему рассказать. – Игла проткнула кожу, поршень начал опускаться.
– Нет!
Чарли отпрянул. Медсестра не ожидала от него такой стремительности: пациент вскочил с кровати прежде, чем она успела закончить укол. Шприц так и остался в его руке.
– Мистер Джордж, – строго сказала девушка, – вернитесь, пожалуйста, в постель!
Чарли ткнул в ее сторону культей.
– Не подходите ко мне, – предупредил он.
Медсестра попыталась пристыдить его:
– Остальные пациенты ведут себя хорошо. Почему же вы не можете?
Чарли покачал головой. Наполненный на три четверти шприц выскочил из вены и упал на пол.
– Я не стану повторять.
– Да, черт возьми, не станете, – ответил Чарли и помчался прочь.
Пациенты справа и слева подбадривали его.
– Давай, парень, давай! – скандировал кто-то.
Медсестра запоздало погналась следом, но в дверях тут же появился единомышленник Чарли, который буквально бросился ей под ноги. Беглец скрылся из виду и пропал в коридорах прежде, чем девушка поднялась и вновь побежала за ним.
Чарли быстро сообразил, что в этом месте легко затеряться. Больницу построили в конце девятнадцатого века, а затем достраивали, насколько позволяли фонды и пожертвования: одно крыло в тысяча девятьсот одиннадцатом, другое – после Первой мировой, еще несколько отделений – в пятидесятые, а в семьдесят третьем появилось мемориальное крыло Чейни. Получился настоящий лабиринт. Целая вечность понадобится, чтобы его отыскать.
Проблема заключалась в том, что Чарли не очень хорошо себя чувствовал. Как только действие лекарств прекратилось, левая культя заболела. А еще было стойкое ощущение, что под бинтами она кровоточит. Кроме того, четверть дозы успокоительного сделала его слегка отупевшим, и он был уверен, что по лицу это заметно. Но Чарли не собирался поддаваться на уговоры. Нет, он не вернется в постель и не уснет, пока не обдумает свое положение в каком-нибудь тихом месте.
Убежище нашлось в крошечной комнатке, располагавшейся в конце одного из коридоров. Среди картотечных шкафов и кип документов слегка пахло сыростью. Чарли, сам того не зная, отыскал дорогу в мемориальное крыло. Семиэтажная глыба была построена по воле покойного магната Фрэнка Чейни, а всю работу выполняла, согласно завещанию, его же строительная фирма. Та использовала некачественные материалы, а дренажная система не действовала вовсе (благодаря такому подходу Чейни и умер миллионером), и крыло разрушалось начиная с фундамента.
Проскользнув в холодную влажную нишу между двумя шкафами, – подальше от посторонних глаз на случай, если кто-нибудь войдет, – Чарли присел на корточки и принялся допрашивать свою правую руку.
– Ну? – спросил он рассудительным тоном. – Объяснись.
Рука прикидывалась дурочкой.
– Не сработает, – сказал он. – Я тебя раскусил.
Кисть продолжала болтаться, невинная как младенец.
– Ты пыталась убить меня… – предъявил ей Чарли.
Ладонь чуть приоткрылась – безо всякого усилия с его стороны – и мельком на него взглянула.
– Ты ведь можешь еще раз попытаться, правда?
Она принялась зловеще сгибать пальцы, словно пианист, который готовится к особенно трудному пассажу. «Да, – говорила рука, – могу. В любое время».
– На самом деле, я едва ли сумею остановить тебя, да? – произнес Чарли. – Рано или поздно ты застанешь меня врасплох. Никто не сможет присматривать за мной всю оставшуюся жизнь. Так что же мне остается, спрашиваю я себя? Мне не жить, верно?
Ладонь слегка закрылась: складки на пухлой плоти чем-то напоминали довольную улыбку. «Да, – говорила рука, – с тобой покончено, дурак несчастный. И ты ничего не можешь сделать».
– Ты убила Эллен.
«Да», – ухмыльнулась рука.
– Ты отрубила мне вторую руку, чтобы та смогла сбежать. Я прав?
«Прав».
– Знаешь, я ее видел, – сказал Чарли. – Видел, как она убегала. И теперь ты хочешь того же, правильно? Ты хочешь уйти.
«Правильно».
– И не оставишь меня в покое, пока не получишь свободу?