С машины и начались настоящие неприятности.
Позднее, возвращаясь мыслями к этому дню, Соня постоянно оправдывала себя, говорила, что машина могла быть любой – это ничего бы не изменило. И на месте Георгия мог оказаться любой человек – просто пришло время. Но обо всем по порядку.
О том, что машина принадлежит Георгию, Митя ничего не знал. И незачем было сейчас нагружать его лишней информацией – навряд ли они могли забыть друг друга, все-таки давние соперники.
Соня решила, что разумнее будет промолчать.
«Потом скажу, – успокоила она себя, – когда Георгий приедет, и деваться будет некуда».
Другого варианта все равно не было, весна – время свадеб, все машины были расписаны на месяц вперед.
О том, какая реакция может быть у Георгия, Соня не задумывалась – это просто не имело значения. Он был во всем другим, этот Георгий, человеком слова, выдержки, хладнокровия.
И приехал вовремя, как обещал. Машину пригнал молодой человек с яркой красивой наружностью.
Мите он понравился, оставили парня водителем в кадре, даже успели вечером порепетировать. Георгия он и не видел – Соня постаралась отложить эту встречу.
А рано утром произошел взрыв. Точнее, услышали только громкий хлопок, но какая-то горничная утверждала, что видела и сам момент взрыва – к счастью, издалека, когда только шла на работу.
Машина так и оставалась во дворе, решили на ночь ее не убирать, просто накрыли чехлом. Смена начиналась в восемь утра, планировали отснять как раз все эпизоды с машиной, поэтому отгонять ее было нецелесообразно.
Страшно было представить, что было бы, если бы, например, та же горничная пришла на работу на пару минут раньше.
Соня выскочила первой, услышав крики о пожаре.
Машина действительно здорово горела, пожарных уже вызвали. Съемочная группа еще не явилась, вокруг толпились местные жители.
Митя вышел на ватных ногах, шатаясь так, как он не шатался даже пьяный.
– Это она.
– Что – она?
– Ну, она.
– Господи, Митя, опять ты за свое. Сейчас приедут, разберутся.
– Мы до вечера не доживем. Она задалась целью уничтожить меня. Сначала свести с ума, а потом уничтожить.
– Прекрати, параноик, я не могу больше это слушать. По-твоему выходит, что она нам и погоду испортила?
– Конечно! Ты напрасно ее недооцениваешь. – Митя выглядел вполне серьезным.
Надо было его куда-то увести, пока не явился Георгий. Но Митя уперся, лег на лавочку и принялся громко оплакивать свою судьбу.
Машину потушили, приехала полиция, начала оттеснять любопытных.
– Митенька, пойдем, без тебя разберутся. Приедут сейчас наши, найдут владельца машины, а я займусь поиском новой – снимать-то все равно придется, времени на разговоры просто нет.
– Да она не даст нам здесь снимать! Она вообще не даст мне ни снимать, ни жить!
В разгар его истерики приехали киношники и, разумеется, Георгий.
Полиция опрашивала свидетелей, поэтому уйти было невозможно. Предстоял самый ужасный «момент истины», и крайней была, разумеется, Соня.
Георгий поначалу успокаивал ее – кто же знал, что так будет, машина застрахована, не о чем переживать. Но, увидев режиссера, изменился в лице и попросил объяснений.
– Но ты же сам, сам предложил! Я тебе все честно рассказала, где работаю, что делаю. Ничего я не скрывала!
– Как только ты могла меня снова с ним столкнуть?! Взяла бы машину, и все, зачем было звать меня сюда? – возмущался Георгий, багровея от злости. – Ты не просто меня использовала, ты еще и захотела надо мной поиздеваться!
Очухался Митя, подошел, слегка пихнул Георгия в грудь.
– Хватит на нее орать, – взял Соню за руку и потянул за собой, – пойдем-ка, поговорим, моя дорогая.
Георгий несколько секунд ошарашенно смотрел на них, потом прокричал вдогонку:
– Я так понял, что ты еще и спишь с ним? За похлебку?
Ему сразу же стало стыдно за свои слова, вообще-то он был человеком сдержанным.
Митя дернулся вернуться, но Соня удержала его – вся съемочная группа, полицейские и просто зеваки давно и с любопытством наблюдали за этой сценой.
Но в номере Митя дал себе волю:
– Как ты могла предать меня, ты что, не понимаешь? Он же ненавидит меня. Скажи честно, ты это все специально подстроила? Тебе мало неприятностей? Он же с ней заодно, этот Георгий, как ты не понимаешь?! Или понимаешь?
– Он не знал даже, что ты здесь, – Соня чувствовала, что теряет лицо, но продолжала оправдываться, – нам же нужна была машина, он готов был бесплатно дать, у нас же денег не осталось, мы еще ничего не сняли толком, а уже половину бюджета съели, у нас две войны в сценарии!
Но Митя не слушал. Он вообще никого не слушал в подобных ситуациях. Он кричал, заводился, кажется, даже не заметил, как Соня вышла.
С Георгием они помирились быстро – он нашел ее плачущей на бревнах у реки, извинился, молча посидел рядом.
Сквозь слезы Соня и ему пыталась что-то объяснить:
– Вы оба думаете только о своих амбициях, вам кажется, что весь свет сошелся клином на Кате, на каких-то там кознях, а это не так, не так. – Она все еще всхлипывала, но постепенно успокаивалась. – Я же просто думаю о фильме, он его сам не снимет, ты бы видел, что он снимал раньше, это же уму непостижимо…
– Я видел, видел… Я тогда еще посмотрел. Да, ужасно. Сонечка, не плачь, милая, ну, прости меня. Я все понимаю. – Он робко обнял ее за плечи.
Там же, на бревнах, она сбивчиво рассказала Георгию обо всем, что произошло после ее отъезда из Израиля.
Георгий слушал, понимал отдельные слова, но поверить в реальность происходящего не мог.
«Ничего, – думал он, – вот уж в прямом и в переносном смысле слова – «кино и немцы». Но чем этот сморчок может всех их так привлекать? Впрочем, – решил Георгий, – режиссер, наверное, обладает какой-то властью, по-своему привлекателен, женщины любят такое… творческое».
Еще он наблюдал за тем, как возвращалась на его глазах прежняя, знакомая ему Соня. Это было приятно и удивительно – как же он мог столько времени жить и не видеть ее…
В то, что это сделала Катя, он поверил сразу. И видел, что Соня тоже это понимает, но вслух не говорит, чтобы не добивать маниакального и истеричного режиссера.
Катиного номера у него уже давно не было, пришлось подсматривать в Сонином телефоне.
Она ничего не заподозрила – срочные поиски другой машины, перекраивание всего графика, да еще и Митя в невменяемом состоянии.
Георгий с любопытством наблюдал за их отношениями и формулу этой взаимной привязанности понял сразу.
Когда номер наконец был найден, он позвонил Кате.
– Скажи, Катерина, зачем ты это сделала? Могли погибнуть люди.
Она молчала на том конце провода. Может, не сразу узнала голос. Или сомневалась в чем-то.
Он снова ее немножко подтолкнул:
– Машина была моя.
Этот ход сработал, Катя засопела.
– Здравствуй, Георгий. Прости меня. Я не знала, честное слово. Но как там могла оказаться твоя машина, почему?
– Я не сомневаюсь, что ты не знала. Зачем ты это сделала, Катерина?
– По телефону все не расскажешь.
– Так давай встретимся.
– А ты где? Ты не в Израиле?
– Я на съемочной площадке.
– Прямо на самой площадке? – Катя явно удивилась.
– Возле гостиницы, где живет Мальцев.
– Поднимайся на последний этаж. Сейчас. Я тебя у лифта встречу.
Не то чтобы Георгий сильно удивился – он все-таки знал Катю хорошо. Но не ожидал, что она может все время находиться рядом.
«Да, а этот параноик-то не такой уж и параноик», – подумал он про Митю, пока лифт медленно ехал наверх.
Она сидела на перилах, как маленькая птичка на жердочке. Внизу был огромный лестничный пролет, настоящая пропасть, этажей шесть, но она всегда любила высоту. Как и птичка, держалась только ногами, а руки были заняты неработающей зажигалкой.
Георгий молча достал свою, она сладко затянулась.
– Тут же нельзя курить, наверное. Хотя да, какое тебе до этого дело. – Он засмеялся.
– Пойдем, кое-что покажу.
Катя быстро полезла по пожарной лестнице наверх, ловко щелкнула замком люка, и сверху полоснуло ярким солнечным светом. Она протянула ему руку, и он почувствовал себя старым, толстым и трусливым. Что страшного в том, чтобы нарушить какие-то правила и залезть на крышу? На скольких крышах он побывал в молодости, что теперь-то изменилось?
Вид на съемочную площадку открывался роскошный. Тут у Кати стоял старый стул и прижился театральный бинокль. Валялись и пластиковые стаканчики.
– Наблюдательный пункт? – засмеялся он. – А ведь я так и думал, что он от тебя сбежит. Правда, не думал, что к ней. Она-то поумнее тебя будет.
Катя удивленно на него посмотрела:
– Ты про Соньку?
– Про Соньку.
– Значит, уже знаешь?
– А он сразу за нее драться полез, какие уж тут секреты.
– Драться? – Катины изогнутые брови полезли вверх.
– Я немного высказал ей за машину. Он и влез.
Пораженная, она села на стул, сгорбилась и выразительно замолчала.
«Бедная, бедная девочка, она совсем потерялась, сошла с ума. И из-за кого! С ее-то данными!»
– Катерина, – он неловко дотронулся до ее плеча, но вдруг вспомнил, как обнимал вчера Соню, и одернул руку, – чего ты пытаешься добиться?
– Справедливости. Мне больно из-за них. Пусть им будет больно из-за меня.
Больше они к этой теме не возвращались.
Через полчаса Георгий, опасливо нащупывая ступеньки, спустился обратно к лифту.
Катя осталась на крыше.
«Дорогой дневник! Как это здорово, что ты меня понимаешь. Больше не понимает никто.
Может, Георгий прав, я совершаю какую-то ошибку? Может, мои поступки глупы? Но они оба делают то, что хотят, не оглядываясь на то, как это выглядит со стороны, так почему же я должна?
Я тоже делаю, что хочу. И буду делать. Никто меня не остановит. Люди могут понять чужую боль только тогда, когда сами через нее пройдут. Наша жизнь состоит из череды вызовов – больших и не очень, либо мы сами бросаем их себе, либо за нас это делают другие.
Трудно понять, что это за любовь такая эгоистичная, когда я делаю любимому больно. Но я не психоаналитик, мне ни к чему эти размышления. Да, я эгоистка, я не желаю ему счастья с другой, я хочу, чтобы он был моим, со мной, чтобы он был рядом.
Это не любовь? Пусть. Мне не жалко назвать это любым словом – от «страсти» до «ненависти», сути это не меняет.
Я борюсь за него? Я мщу за нанесенную обиду? Мной управляет задетое самолюбие? А пусть. Какая, в сущности, разница? Меня давно уже не огорчает собственное равнодушие к чьему-либо мнению, к любому взгляду на меня со стороны. Да и не только на меня. Это называется «отсутствие авторитетов».
Я бы выразилась иначе – самопринятие. Я знаю, какая я, знаю, что не изменюсь, поэтому не мучаю себя бесплодными попытками, укорами и критикой.
В основе каждого человека лежит какая-то черта характера, темперамента, травма, запавшая в душу на всю жизнь. У меня это— страсть. Таких людей много среди обывателей, такими были почти все великие, например, Ван Гог. Он, как и я, никому не был нужен, его поступки осуждали, в его искренность не верили, а талант не ценили. Я разве что рисую похуже и пью поменьше, в остальном же он – мой кармический близнец. Жаль только, у меня нет брата, как у него, который содержал бы меня.
Впрочем, на случай такой необходимости, кажется, есть Георгий. Он – единственный человек, который любит меня без малейшей потребности во взаимности, именно поэтому он не пытается смотреть на меня по-мужски, приспособить меня к какой-нибудь там супружеской жизни. Его любовь – абсолютна и бескорыстна.
Бедняжка Соня, она поймет это слишком поздно и никогда не смирится, поэтому ей явно предстоит пережить всю гамму эмоций, которая прилагается к такой ситуации, – надежду, подозрение, разочарование, обиду. Ничего, пусть – так ей будет легче понять и принять мои чувства и мою боль.
Я почему-то не верю, что это у меня когда-нибудь пройдет – моя буйная помешанность на Мите. Не представляю себе того времени, когда он станет мне безразличен. Так и вижу – кто-то мне рассказывает о нем, а я морщусь и прерываю собеседника: «Нет, не хочу ничего о нем знать, ну его…» Нет, нет, не вижу, это не я. Это, бесспорно, болезнь, и я не перестаю думать о том, что многие болезни переходят в хроническую форму и неизлечимы. А некоторые просто убивают».
Георгий ждал Соню в холле, но, как ни старался, упустил.
Уже после полуночи, выяснив на ресепшен, в каком номере проживает Дмитрий Мальцев, он, проклиная себя за то, что ввязался в чужие игры, постучался в дверь.
Как он и ожидал, ему открыла Соня. У окна стоял Митя, завернутый в одеяло, и курил в щелку.
– Кто там?? – проорал он, близоруко прищуриваясь.
– Я на минуту! – Она вышла, поплотнее запахивая розовый халат.
– Отойдем. – Георгий взял ее за локоть.
– Я не могу, я не одета.
– Да я вижу, ты не смущайся, на два метра отойдем. Ваши ведь в другой гостинице живут.
– Так положено, иначе режиссеру просто продохнуть не дадут, ты же сам видишь, что тут происходит.
– Да, я вижу. Я вижу даже больше, чем ты думаешь. Послушай меня, девочка, – тебе надо немедленно возвращаться в Москву. Одевайся, я отвезу тебя.
– То есть… как?
– Обыкновенно, на машине, другого способа сейчас нет.
Соня выждала паузу, пытаясь понять.
– Ты разговаривал с Катей? Видел ее? – Георгий молча кивнул.
– Она не остановится, да? Но как же я могу здесь все бросить, как же я Митю оставлю одного? А остальные как? Они же не снимут без нас, мы ничего не успели толком сделать!
– Так забирай своего гения, только никому не звоните, пока не уедем, не предупреждайте.
– Но мы должны сделать распоряжения… Он должен.
– Отъедем километров на пятьдесят – позвонит и сделает. Раньше нельзя. У нее в группе есть кто-то свой.
– Но кто?
– Я не знаю. Это сейчас неважно, надо скорее уехать отсюда.
Соня смотрела куда-то за его спину. Там стоял Митя. Уже одетый.
– Соня, он прав. Эта психопатка нас всех здесь убьет. Иди немедленно собирайся.
В машине ехали молча.
Соня почему-то дулась сильнее всех. Ей было обидно, что все снова валится набок, что эта безумная девка снова вмешивается в работу из-за какой-то паршивой ревности.
«Ишь, одиноко ей, – думала Соня с раздражением, – разве мне не одиноко? Разве мне не хочется быть любимой? Разве я – не одна? Нельзя же сказать, что я – с ним», – она брезгливо повернула голову в Митину сторону.
Он сидел, понурившись, время от времени принимался нервно грызть ногти, и тогда Соня злобно шлепала его по руке, вроде как одергивала – было стыдно перед Георгием.
«Нет, ему никто не нужен, и я – в том числе. И к лучшему. Мне тоже очень хочется счастья, я тоже смотрю голодными глазами в ночную темноту, мы все, все заслужили счастья, но не имеем его. Почему же тогда я не взрываю машины, не взламываю двери, никому не угрожаю и никого не преследую? Не мщу, не требую к себе повышенного внимания? Когда уже она поймет – мужчина не сделает тебя счастливой, пока ты сама не наполнишься чем-то, пока ты не научишься быть счастливой без него – такой вот парадокс. Она обязательно это поймет, надеюсь, мы все к тому моменту будем еще живы».
Уже потом, спустя несколько дней, Митя сам удивлялся своей решимости. Вспоминал ту ночь, какую-то проселочную дорогу, Георгия, который отъезжал от гостиницы с выключенными фарами, Соню, которая, казалось, больше беспокоилась о фильме, чем о собственной жизни. Не ощущала опасности, сразу же начала звонить каким-то девочкам из группы, давать указания.
Любопытно, что ее слушались – а ведь она была всего лишь ассистентом. То ли статус любовницы режиссера так действовал, то ли прирожденные ее организаторские способности. Она выглядела строгой – чересчур строгой и очень недовольной.