В утомленный мозг прокрадывалось отсутствие перспективы. Казалось, он слишком мало достиг в свои годы. Что теперь маячит на горизонте? – весьма спорный вопрос, а полноценно жить хотелось сейчас. Наверно, так проявляется кризис среднего возраста. Без седины и бесов в штанах. Максим отдавал себе отчет, что совершенно не ищет развития, а привык час за часом сидеть и ждать у моря погоды. Пуская жизнь на самотек, он забыл, что такое усилие воли. Как приручить ее и приспособиться к текущим обстоятельствам, он не знал. Вроде бы ничего плохого не намечалось: стабильный заработок, выплаченные кредиты, сын в пешей доступности, свобода, отсутствие обязательств и верная любовница на подхвате. Он не испытывал угрызений совести и беспричинных страхов, последний раз наделав в штаны перед майскими праздниками, когда по ошибке ему позвонил коллектор.
В любовных коллизиях он предельно запутался. Иногда собирался вернуть покинутую супругу, улавливая наличие непререкаемой ненависти, а иногда даже надеялся, что еще ее любит, а может быть, любит и она. В водовороте сомнений он чуть не набирал ее номер, чтобы взорваться в приступе мучительной ностальгии. Сиюминутное заблуждение проходило бесследно, когда он понимал, как с ней сложно, как нереально донести элементарные вещи.
С подругой происходили вовсе занимательные метаморфозы. Не было любви, и не было страсти, а только житейская дружба, основанная на физике, легкой симпатии и городском одиночестве. Максим не собирался подолгу копаться в душевных невзгодах и мучиться проблемой выбора, предпочитая привычно существовать, разумно полагая, что всерьез нужно переживать только о Женьке, забывающего образ настоящего папы.
Так нельзя! – рассуждал он. Так неправильно! У ребенка должен быть отец! Но что предпринять, когда Ульяна настроена против, когда бесконечные смены не оставляют свободного времени, когда проще сослаться на занятость, чем сказать «Прости!» и обнять сына, прошептав: «Я рядом!» Сжать его пальцы в кулак и прислонить к своей черствой ладони. Рано или поздно придется пойти ва-банк, а пока война с бывшей отложена в долгий ящик, спрятанный на необитаемом острове личной жизни.
…После короткой передышки наступило следующее дежурство. Нагруженный контейнерами со свежими бутербродами с ветчиной в дряблой спортивной сумке, Максим появился на проходной раньше положенного регламента, успев застать выжатых как лимоны сменщиков.
Переодевшись, он расположился на кушетке с чашечкой кофе со сливками. Сегодня он обязательно поймает Ларису. Ждал ее около часа, листал журналы и не успевшие пожелтеть газеты, до дыр просмотренные личным составом станции.
Фомин задержался на вызове, приехав злой как собака, поставил на стол рюкзак, вытащил мусор и пустые пластиковые бутылки, вытирая потные волосы, и спросил:
– Опять ты?!
– Осмелюсь спросить, как прошли сутки? – ехидно выдавил Максим, опустив газету.
– Никак! Пошло оно все! Зарплата в конце недели – единственная положительная новость, а остальное меня не волнует. Извини, погребу скорее до хаты. В холодильнике колбаса осталась. Доешь, пока не испортилась, и кефир. Пей, не отравишься! Выбросить жалко. Его все равно сожрут, но хочется, чтобы хорошему человеку досталось.
– По-твоему, я тот самый хороший человек? – удивился Максим. – Вот так новость.
– Не санитарам же оставлять? Закрыли тему, лады? – говорил Фомин заплетающимся языком, натягивая лужковскую кепку.
Он выглядел как сдувшийся шарик, будто таскал кирпичи, изображая трезвого грузчика, а полулунные синяки под глазами выдавали хронический недосып.
Максим уже неделю не мог, как следует, выспаться. Горстями глотал просроченный феназепам и пытался замереть в одном положении, поджав под себя колени, но становилось невыносимо жарко. Затекшая спина чесалась кожной шелухой и салом, отчего приходилось вставать и вытираться полотенцем.
Максим завидовал Димке. Тот дрыхнул, как сурок, и даже из семидесяти оружейных залпов не разбудить прохвоста. Вечный засоня тусит в угарных гулянках, а на подстанцию является отсыпаться, ходит как сонная муха и ни хрена не делает: не в состоянии ни ампулу разбить, ни шприц набрать, не говоря о том, чтобы правильно вколоть иглу. Устроился на оклад и почивает на лаврах, но никто пока жалобы не писал, посему наглел Димка без зазрения совести.
– Бывай, – промямлил Фомин и ушел, уткнувшись в мобильник.
Маликов кивнул и поправил подушку. Скрипнула дверь. В ординаторскую вошла Лариса, свежая и радушная, пахнущая ароматом магнолии и брусники.
Максим всколыхнулся, стряхнул с себя крошки и поправил взбившиеся в ком волосы. Лариса улыбнулась и поцеловала его в щеку, позволив себе наклониться, прежде чем он успел встать.
– Привет! Давно не виделись. Ты в седьмой бригаде сегодня?
– Как обычно, – прозвучала Лариса, разглядывая в зеркале макияж.
Выглядела она слишком молодо и слишком легкомысленно: среднего роста, с туфлями на высокой платформе, подтянутая и спортивная. По выходным она занималась гимнастикой и бегала трусцой в парке «Лосиный остров». Она без забот управлялась со служебными обязанностями, будто работа вовсе не в тягость, а как развлечение или приятное хобби. Максим жадно крал ее оптимизм. Ее по праву считали самой лучезарной девушкой подстанции. К ней стекались остальные сотрудницы, чтобы подзарядиться энергией как от солнечной батареи. Лариса была солнышком, но солнышком капризным и местами весьма обжигающим.
– А я скоро ухожу в отпуск, – похвасталась она, застегивая халат. – Надоело дышать выхлопными газами. Хочется перемен. Думаю, как бы отдохнуть с пользой. Не подкинешь вариантов?
– В отпуск? – не понял намека Максим. – Мы же договаривались написать заявление вместе. Ты обманула меня?
– А что такого?
– Мы же хотели вдвоем махнуть куда-нибудь.
– Когда? – раздражалась Лариса. – Я ждала тебя целый год. Верила, что ты адекватный, но вместо отпуска ты выклянчил дополнительные смены и отказался от выходных. Отпуск! Я прожду лет пять, когда ты соизволишь что-нибудь предпринять. Если я сейчас не уйду, то придется ждать полгода, а зимой, знаешь ли, не очень прикольно топать в сапогах по ледяным улицам и сугробам. Ты никогда не входил в мое положение, а я устала входить в твое. В общем, как знаешь, а я уезжаю. Мы собрались с девчонками на юг. Я скину тебе фотографии. Обзавидуешься.
– Так нельзя. Когда мы последний раз были вместе?
– Я забыла.
– Приходи сегодня ко мне?
– Хочешь вспомнить молодость?
– А что?! Домой ты приезжать отказываешься. Ты до сих пор дуешься?
– Определись, что тебе нужно! Жена? Ребенок? Я чувствую, что тебя к ним тянет, и ты никак не откажешься от соблазна, что в состоянии их вернуть. Мне надоело быть твоей прислугой и грелкой. Надоело ублажать тебя, когда ты в дурном настроении, когда тебе невтерпеж. Я хочу нормального, уважительного отношения и гарантий. В конце концов, мне не семнадцать лет. Я хочу семью, а что ты можешь предложить? Койку и стакан портвейна?
Волна возмущения наполнила легкие. Почему она не понимает, что прошло слишком мало времени, что он пока не готов, а она бросает его в самый неподходящий момент. Это предательство! Сейчас бы высказать ей в лицо наболевшее, но Максим привык сдерживать внутри самые важные переживания. Думал он лучше, чем говорил.
– Сейчас, сейчас. Дай-ка сосредоточиться? Давно собирался тебе сказать…
– Ну, подумай, подумай снова полгода, год. Извини, мне пора! Оревуар, дружок! – Лариса развернулась и громко хлопнула дверью. Максим выдохнул и открыл холодильник, обнаружив припасенную Фоминым заначку: кефир и копченая колбаса. Чтобы заесть боль, он устроил сабантуй, опустошив чужие закрама. Кефир оказался прокисшим, а колбаса отвратительно пахла, но на вкус оставалась годной.
Полдня Максим прибывал в сокрушительном трансе. За смену он спас трех стариков от инфаркта и гипертонического криза, двоих оставил на домашнем лечении, а третьего доставил в Боткинскую. Не обошлось и без ложных выездов, почему-то очень забавлявших Симыча. Матерясь, он рассказывал бравые истории, как в молодости с друзьями катался на колхозных грузовиках и воровал капусту с полей. После он ругал власти за рост цен на бензин, будто лично оплачивал свою тарантайку.
Испорченный кефир проявился ровно в полдень, когда удалось часок покимарить. Пять раз Максим упражнялся в тараканьих бегах до уборной, переводя туалетную бумагу. Врачи сочувствовали и предлагали залезть в аптечку. Лариса не показывалась, а Максим успел отвлечься от нее, борясь с медвежьей болезнью. Он проклинал Фомина, собираясь отомстить, подсыпав слабительного в кофе.
К вечеру Максим чувствовал себя сносно, шутил и хрустел печеньем, запивая колой.
– Не повезло, – корчились от смеха коллеги, – раз в год с каждым случается.
– Хорошо, что не в дороге. Там бы – труба.
– Ага, – неохотно соглашался Максим. – Прочистился без клизмы – полезно. Собственным нутром вышло. Только пью, никак не напьюсь.
– А если у тебя холера? – предположил плешивый медбрат в желтой жилетке с белым крестом на спине. – Накануне санэпиднадзор предупредил о завозе бацилл из Туркменистана. Двух азиатов упекли в инфекционку.
– Я по рынкам не хожу.
– И правильно, а то наложат карантин, а нас поместят в обсервацию. У нас же тут полный общак, а руки не моем.
– Мой – не мой, какая разница?! – выдавил коренастый фельдшер, отвлекшись от разгадывания кроссворда. – При нашей антисанитарии мы собрали полную коллекцию возбудителей. У нас толерантность ого-го! Ни одна зараза не возьмет. Проверено! Я иной раз специально на себе незамысловатые эксперименты ставлю – съем что-нибудь не то, выпью сырой воды, куплю шаурму черную-черную, подгорелую, с корейской морковкой, и все это употребляю, запивая молоком. И пока ни одного случая заражения. Ни одного! – гордо добавил он и вернулся к головоломке.
– А ты чем траванулся?
– Фомин скисшим кефиром напоил.
– Ого! На такой жаре микробы лихо размножаются. Пакет простоял на подоконнике.
– Гад! Что же ты раньше молчал?
– Так я думал, вылили это дерьмо.
– Не успели, – с досадой произнес Максим, пытаясь расслабиться.
Когда кишечник притих, Максим уже катался по вызовам. Димка непривычно молчал и грыз ногти, а Семыч проклинал пенсионную реформу и льготное кредитование, почему-то рассуждая об ипотеке, которая никому из них не светила. Максим уверовал Симыча, что у него и так с жильем порядок, разве что Димке есть смысл напрячься, но тот хмурился, и когда обглодал ноготь на большом пальце, спросил, есть ли особые условия для молодых трутней, на что получил невразумительный ответ про накопительный капитал и сомнительные перспективы.
Выпив минералки, Максим слушал «Авторадио» и наслаждался освежающим сквозняком. Неожиданно прозвучал мобильник. Не разбирая дисплейную надпись, Максим ответил, долго переспрашивая собеседника, пока не понял, с кем разговаривает.
Звонил знакомый доктор с прошедшего дежурства. Он сильно заикался, отрывисто дышал и напряженно спрашивал, все ли у него в порядке? Максим беззаботно отвечал, сдерживая отрыжку, не понимая, что ему понадобилось в три часа ночи?
Официально представившись Глебом Леонидовичем Коромысловым, психиатр предложил встретиться, так как есть повод исключительной важности, имеющий отношение к ним обоим. В тоже время он подчеркивал, что ничего катастрофического не произошло, и пообещал поделиться полезными новостями про своих пациентов.
Маликов помнил прошедшие события с доскональной точностью. Договорились пересечься в «Парке Горького». Рвение и нескрываемое беспокойство Глеба смущали, заставив переживать, не случилось ли чего плохого? После звонка совсем не спалось. Мерещились звездочки, и ныла спина. В комнату то и дело заглядывали посторонние, включали свет и будили соседей.
Ощутив прилив невыносимой тоски, Максим решил отправиться на разведку, чтобы найти Ларису. Гордость растворилась в неудовлетворенности. Он почистил зубы, выпил третью бутылку минералки и прошелся по тускло освещенному коридору, остановившись у женской раздевалки, боясь постучаться. Дождался шороха за стеной, и перед ним предстала косматая тетка со свисающим на груди стетоскопом – Люда Батракова, ветеран службы спасения.
– А Лариски нет. Не приезжала пока, – сердито произнесла она.
– Давно в пути? – растерялся Максим от ее проницательности.
– Часа три. Зайди, другие девчонки тоже пропадают.
– Нет уж, я свою фронтовую любовь дождусь.
– А нам она твердила, что ты ей совершенно не интересуешься. Слушай, Максим Сергеевич! Я, конечно, уважаю тебя как специалиста, но зачем девке мозги пудрить? Держишь ее при себе как уличную шавку, а она уж и давать тебе перестала. Определись! Бедняжка извелась вся. Плохо ей, понимаешь, плохо. Ты же мужчина, или кто? Взрослый, а ведешь себя, как малолетка. Извини, дорогой, не мое дело нотации читать, но это между нами. Ты мой должник, не забыл?
– Знаю, – удрученно сказал Маликов.
Люда выручала его много раз, когда он только перевелся сюда из стационара. Фактически она была его наставником, а он способным учеником. Проводя ее благодарным взглядом, он постоял минуту-другую, потянулся, присел на корточки и проделал несколько гимнастических упражнений.
Устав ждать, он вышел на крыльцо и закурил, нервно отметив, как накануне собирался бросить и даже продержался недели две, но спонтанная слабость одержала победу.
На улице стояла немая благодать. Небо подкрашивал разбитый фонарь, приманивая мошкару. На шею садились приставучие комары, заставляя отмахиваться и стряхивать пепел.
Из темноты показалась скорая. Под сердцем йокнуло, и пальцы машинально выбросили окурок. С автостоянки показалась Лариса, раздраженная и уставшая. Максим поднял руку и крикнул что-то нелепое. Лариса проигнорировала его и грузной походкой прошла мимо сдавать отчет. Маликов стыдливо поплелся сзади. Лариса не оборачивалась и только кокетливо виляла бедрами, маня за собой.
У диспетчерской Лариса остановилась:
– Март позади, а котам не спится?
– Я сегодня болею, – жалобно проскрипел Максим.
– Воспалением хитрости?
– Фомин отравил. Он пытается меня выжить и пакостит: то обувь спрячет, то подставит на планерке, а теперь тухлым кефиром напоил. Ведь я вовсе не злопамятный, и обиды обычно не держу, но и на старуху бывает проруха. Ничего криминального не сделаю, но он поплатится, ох, как поплатится.
– Зачем мне это знать? – спросила Лариса, всем видом показывая, как он ей надоел, но ее глаза выдавали беспросветную грусть.
– А кому открыться? Меня слушать никто не станет. Симыч спит, а Димка дурак, и не жаловаться же младшим по званию. Ты понимающая, только зря сердишься. Ты же добрая. Напои меня чаем?
– Обнаглел! Я только вернулась, – всколыхнулась Лариса. – Ладно, раз ты больной. Сам виноват. Когда ты поймешь, что продукты здесь к утру несъедобны?
– Удружила! – воспрянул Максим. – Я тебе новость сообщу. Пересекся тут накануне с чокнутым психиатром. Да, да, серьезно! Наткнулся на него на вызовах аж два раза. Двоих алкашей вместе скрутили. А сейчас он звонит мне взбалмошный и предлагает встретиться. Я согласился. Наверно, про тех алкашей что-то добавить хочет.
– Ты бы с ним осторожнее, а то и тебя положит на вязки. Ты же совсем дисциплину не соблюдаешь. Бродишь вокруг подстанции, сотрудников пугаешь и Фомину угрожаешь. Не в своем уме, раз Фомина во всех бедах винишь.
– Ларис! Не смешно.
– Делай, что хочешь. Чаем напою, и проваливай. Последний раз с тобой связываюсь.
Пересказывая недавний случай, Маликов налегал на кипяток, покрывшись испариной. Лариса терпеливо слушала, а он гладил ее колени, сжимал пальцы и осторожно отпускал. В комнате бурчали недовольные женщины, но Максим не торопился уходить, выжидая удобный момент, чтобы остаться с Ларисой наедине, а она достала с полки свежее полотенце и указала ему на выход.
Вернувшись в мужскую комнату, Максим сосредоточился на перспективе их отношений. Вдруг хлопнул в ладоши и вышел, держась за спину. Он добрался до душевых, слыша плеск воды, повесил на крючок халат, постучал в единственно занятую кабину и, не дожидаясь ответа, протиснулся к ней. Защелка скрыла их присутствие. Две тени слились в одну, плавно перекачиваясь по кругу. Возвращались вместе мокрые, обреченные, но довольные, успев претвориться невинными ангелочками. Максим поцеловал ее в губы и отправился на крыльцо покурить.