– Что принесли ваши ищейки в зубах после осмотра территории? – спросил Слепой.
Потапчук изобразил разочарование.
– Пока ничего, Глеб. Это был осмотр в темноте, сам понимаешь, непростая задача. Даже фонари мало помогают, потому что всегда остаются темные углы – черные дыры в следствии. Мы оставили охрану. Утром, со светом, еще раз посмотрят.
Перед мысленным взором Глеба мелькнули бесчувственные тела Корча и Шныря, которых он оставил совсем недалеко от базы.
– Дело в том, что к охране скорее всего нагрянут гости.
– Они заметят машину еще издали. Или…
Генерал внимательно посмотрел на своего агента:
– Откуда сведения?
– Ваши включили свет, как я просил?
– Я дал такое распоряжение. Хотя это нелогично, потому что дает преступникам сигнал о том, что на базе кто-то есть. Естественно, что они в этом случае либо не сунутся, либо предпримут все меры секретности. А нашим, как ты понимаешь, сложнее видеть за пределами собственного света.
– В любом случае они приедут не издали, не по дороге. Они выйдут из леса. Но если на базе будет много света, они поймут, что их засекреченный рай разрушен и на территории полно чужаков. Со светом безопаснее.
Потапчук изменил намерение поднять чашку с чаем, даже печенье отложил, примостив на блюдце рядом с чашкой, и молча уставился на Сиверова, ожидая продолжения.
– Возможно, у них где-то что-то там припрятано, хотя я не утверждаю. И предположение это скорее страховочное, техническое, дежурное, если хотите. Это не мое ощущение или подозрение, это только перестраховка. Но не стоит упускать из внимания никакую возможность, тем более, что у нас практически нет зацепок. С рассветом осмотрите все предельно кропотливо. А гости, думаю, придут обязательно.
Глеб более-менее подробно рассказал куратору историю с Корчем и Шнырем на базе. Потапчук от души веселился, даже просветлел лицом и смеялся.
– Какой у них номер машины, Глеб? – спросил генерал в конце.
Слепой назвал номер. Федор Филиппович тут же позвонил в следственный отдел и отдал номер в разработку.
– Если нам это как-то поможет… В любом случае скоро мы будем знать, что за птица хозяин этой тачки. Ну, а теперь доложи-ка мне, какие у тебя завязки, хвосты, идеи. Как ты вообще вышел на эту базу?
– Случайность.
– У тебя не бывает случайностей.
– Бывает. Они бывают у всех.
– Ты не все.
– У меня тоже бывают случайности.
– Я понимаю, Глеб, что ты устал…
– Ерунда, устану я только тогда, когда сам себе это позволю.
– Вот именно, – генерал снова взялся за свою чашку. – И приехал ты на эту базу не вдруг, не просто так.
– Ну, не совсем просто так, конечно. Не мимо проходил и не от нечего делать заглянул.
– Выкладывай. Я пойму.
– У меня самого нет понимания. И концы, кажется, никуда не ведут.
– Давай рассказывай, что тебя держит. Может быть, у меня найдутся какие-то ответы в рукаве.
– Да, так у вас бывает, – покивал головой Слепой, – и сейчас очень на это надеюсь. Вы можете подключить, по крайней мере, дополнительные ресурсы.
Он достал из ящика стола новую пачку сигарет, не спеша вскрыл ее, закурил и пересказал те сведения, которые нашел, копаясь в документах департамента мэрии. Федор Филиппович слушал спокойно, внимательно, не забывая прихлебывать свой чай и закусывать его имбирными цукатами. Уже в самом начале рассказа Глеба он достал из внутреннего кармана свой любимый маленький блокнот и под стать ему маленькую шариковую ручку. «Зато всегда под рукой, – любя, оправдывал он их миниатюрные размеры, – и не мешают». Туда Потапчук во время рассказа Сиверова старательно записывал имена, фамилии и названия фигурирующих организаций. Во время беседы он уточнял взаимосвязи, о чем-то думал, прикидывал так и эдак.
– Ну, не то чтобы густо, – заключил он, когда Глеб, потушив сигарету и раскинув руки на спинке дивана, обозначил конец своего отчета, – но и не скажешь, что это – совсем ничего.
Сиверов посмотрел на него испытующе. Потапчук замолчал; кажется, он взвешивал в голове какие-то данные, что-то сопоставлял и пытался вспомнить. Глеб прислушивался ко все еще звучавшему своему любимому Вагнеру. Звуки, казалось, передавали работу мыслей в голове генерала. А может быть, Федор Филиппович в самом деле бессознательно воспринимал музыку и думал с ней в унисон?
– Вот что, Глеб, – наконец решил высказаться Федор Филиппович, – попрошу я тебя найти этого самого Кудракова и последить за ним. Но особенно покопайся в бельишке его партии, этой самой «Народной земли». Он нигде у нас не проходит, прямых жалоб на него у нас тоже нет, но косвенных упоминаний фамилии в делах других – полно. Неспокойный он человек. Ради чего старается и высовывается – непонятно пока…
– Зарабатывает очки, чтобы пробиться во власть. Одного своего бизнеса ему мало, тем более что к очень крупному бизнесу ему уже не прорваться, – высказал предположение Глеб.
– Ну да, за счет экономических махинаций ему не удастся стать тем, с чьим мнением станут считаться.
Федор Филиппович подлил себе еще чаю. Глеб не перебивал, он откинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Было сложно понять: то ли он думает о чем-то связанном с разговором, то ли просто расслабляется после тяжелого задания.
Потапчук отхлебнул свежего чая и продолжил развивать мысль.
– Точнее, ему уже не дадут взять в руки серьезные экономические высоты…
– А на земле, – не открывая глаз, подхватил мысль куратора Слепой, – поиграть все еще можно. Вон сколько ее вокруг Москвы! Да вообще по России.
Глеб встал и подошел к темному окну. Он любил смотреть на город с высоты. И выбирал себе жилье так, чтобы обзор был открыт далеко, чтобы напротив не было другой высотки, которая бы день и ночь таращилась своими окнами на его личную жизнь. И теперь Глеб жил на последнем этаже. Шторы он не признавал, потому что его пристрастие к высоте и открытому пространству смешивалось с почитанием света. Глеб даже ночью не завешивал окна. Он как бы оставлял свой дом открытым для первого утреннего света. Слепой любил определять предрассветное время по плотности таящей темноты, и ему было неважно, во сколько он уснул накануне.
Глядя в черное небо, отражающее созвездиями скопления московских огней, Глеб прикидывал, сколько же явных и пока скрытых войн за владение этой землей ведется сейчас в этой темноте. И снова перед его внутренним взором появилось бледное лицо бесчувственной Лизы, с пересохшими губами и тонущими в черных синяках глазами.
– И любимая игра у них, – сказал Глеб, отвернувшись от окна, чтобы отогнать видение, – это игра в «ножички». Вы, Федор Филиппович, в детстве играли в такую?
Потапчук на секунду прищурился, что-то припоминая, и с мягкой улыбкой кивнул:
– Да, припоминаю. Круг рисуем, пополам делим, а потом ножик в землю соседа кидаем. Как упадет, так линию по направлению дырки от лезвия и продолжаем – от окружности до ближайшей границы. Землю, ту, что ближе, себе берем, вроде как завоевали мы ее. Ты об этом?
– Да, именно. По ходу, не только мы с вами ее помним. Кое-кто все наиграться не может, даже поднял игру на государственный уровень.
– Неудивительно, – покивал головой генерал, – потому что так всегда было. Если ты стоишь у руля дележки, то ты знаменит и купаешься в фаворе. Со всеми причитающимися бонусами.
– Да что там бонусы?! – пожал плечами Слепой. – Тот, кто у руля дележки, тот себе самый лучший кусок берет. Ну а другие, тоже хорошие, в натуральный обмен пускает. У рулевых на других козырных направлениях на привилегии для себя меняет.
– Да, это уж как пить дать! – согласился генерал, кивая. – А что, папаша наш, как думаешь, что за фрукт?
– Таранков? Петр Васильевич… Если он устоял от соблазнов, которые ему даны были вместе с должностью, то он – святой. Хотите, чтобы я проверил при личном знакомстве?
– Хочу, – не лукавя ответил Потапчук.
– Пожалуй, я и сам хочу, раз уж вы просите присмотреть за этой темой. Любопытно мне, какая кошка пробежала между ним и новоявленным политиком Кудраковым…
– Все-таки думаешь, что он не настоящий радетель за благополучие народа и народной земли?
– Думаю, что надо его взять в разработку. Все эти множественные учреждения легкого и быстрого бизнеса и стремительные перепродажи, которые он предпринимал, да еще бизнес, связанный с большими территориями, то есть земельный бизнес… И, как мы уже знаем, есть у него и за пределами Москвы кое-какие наделы. Непохож он на честного общественного бессребреника.
– То есть руки широко раскидывает…
– Именно. Не забывая про личные выгоды. И не мне вам рассказывать, что очень удобно быть «политиком», лоббирующим интересы своего же бизнеса.
– Учитывая то, что этот серый кардинал…
– Скорее, пока только мышь подпольная…
– Хорошо, – согласился Потапчук, – пусть мышь, но формально он котируется только как лидер земельной партии – не самая важная политическая персона. А его хозяйственная деятельность никак и нигде, даже в наших сводках, не светится…
– Так он же по документам как будто продал все. Надо проверить, кстати, кому. Надо всерьез заняться и поднять его связи.
– Но если наш друг из мэрии, подозревая или зная все это, пошел против, то, похоже, что он все-таки святой.
Генерал, откинувшись всем телом на спинку дивана, сам улыбнулся своему предположению.
– Короче, Глеб, – сказал он, допивая чай, – не хочу тебя больше мучить. Давай подведем итог.
Сиверов устало кивнул. Федор Филиппович несколько секунд взвешивал в уме все сказанное за вечер и наконец резюмировал:
– Ты берешь в неофициальную разработку Кудракова. Нам надо понять, как далеко он ушел или не ушел от своих бизнес-предприятий. Посмотри, Глеб, кто у него в партнерах. Проверь по возможности счета.
– Поискать иностранный след?
– Это мы всегда имеем в виду, как ты помнишь, и проверяем при любом случае. Так что – да.
– Мы за всем этим, – вдруг встрепенулся Глеб и, поднявшись с дивана, сразу же наклонился за сигаретами и достал из бокового кармана джинсов зажигалку, – совсем позабыли историю с похищением девочки. Или Кудраков уже главный подозреваемый? Надо же закончить дело. Кто-то же ее похитил. И я не уверен, что это организовал Геннадий Владимирович Кудраков.
– Нет, не забыли. Мои парни выжмут максимум из места, где ее держали, к тому же Елизавета Петровна сама, как обещал врач, скоро сможет нам кое о чем рассказать…
– Очень надеюсь. И надеюсь на то, Федор Филиппович, что вы максимально подробно ознакомите меня с ее рассказом.
– Заметано, Глеб, – пообещал шеф. – А ты пока выуди максимум информации про этого партийца из «Народной земли».
– Звучит как приговор, как «кровопийца» из народной земли, – рассмеялся Сиверов. – Но хорошо, я буду предельно внимателен, дотошен и педантичен.
– Очень хорошо. И за тобой остается наш великомученик – чиновный отец.
– Поговорю. Мне очень интересно, за что же он так наказал Кудракова? И еще интереснее, как это наказание воспринял сам Геннадий Владимирович? Только сначала я все же выделю для себя, как минимум, восемь часов здорового сна. Вы уж извините, Федор Филиппович, что не обещаю оперативности. На эти восемь часов я забуду и о Кудракове, и о Таранкове… И не смотрите на меня так, Федор Филиппович! Я, если вы помните, – профессионал, а не одержимый фанатик. А это значит, что я должен обеспечивать ради дела свое же рабочее состояние.
– Я понимаю, Глеб. Тем более что в поиске Елизаветы Петровны ты сработал достаточно оперативно. Отдых ты заслужил.
– Я бы сказал, что не «оперативно», а «вовремя». Да и то повезло, что успел. Я слишком долго копался, слишком долго искал. Всю дорогу из леса я пытался понять: где же упустил, где можно было бы ускориться?
Федор Филиппович молча взглянул на озадаченное лицо своего подопечного. Слепой был лучшим его агентом. Лучшим даже не среди сейчас работающих, а лучшим за все время службы Потапчука. Пожалуй, даже лучшим из всех, о ком он вообще знал, даже если это были не его агенты, даже если это были агенты противника. Слепой – Глеб Сиверов – был лучшим. И самым засекреченным.
Самым тяжелым, было то, что все эти длинные, бесконечно длинные дни и ночи не приходило никаких известий. Петр Васильевич начал бояться, что с самими похитителями что-то случилось, иначе, конечно же, они бы подогревали разными способами его волнение, тревогу, страх за жизнь дочери. Но они молчали. Теперь ему казалось, а был ли вообще тот первый звонок, ранним утром после того, как Лиза не пришла домой из музыкальной школы.
– Петр Васильевич Таранков? Как поживаете?
– С кем имею честь говорить?
– Мое имя вам ничего не скажет. Мы незнакомы. У нас ваша дочь.
– Что вы имеете в виду?
– А вы не понимаете?
– Нет.
На самом деле его сердце уже давно было не на месте. Каждый его удар эхом отдавался в голове, в ушах. Петру Васильевичу даже показалось, что звонивший услышит этот стук и поймет, что его обманывают, раскусит его слабую попытку казаться твердым и непреклонным. Но какого черта там нужна была эта твердость? Кому нужна была в тот момент его непреклонность? Возможно, она была нужна ему самому. Она была спасительным кругом – чтобы не думать о том, что произошло на самом деле, чтобы убедить себя самого, что он сильный, что он сможет со всем справиться. И, кажется, этот самообман сработал. Все-таки сумел же он дослушать звонившего до конца.
– Вы нам задолжали крупную сумму. Вы лишили нас кое-чего того, что нам было очень нужно.
– О чем вы говорите?
– Вы сами догадаетесь, Петр Васильевич. Если вы хорошо подумаете, вы поймете.
– Что с Лизой?
– О, Елизавета Петровна – красивая девочка. И очень талантливая. Этот ребенок действительно дорогого стоит. А что, как отец, вы волнуетесь за нее… ну, вы понимаете, о чем я говорю, правда?
– Вы негодяй, кто бы вы ни были!
– Да что вы говорите?! Чья бы корова мычала… Вам разве никогда не говорили такого в детстве? Или вы за бумагами и интригами государственных кабинетов забыли свое детство?
– Вы должны знать, что подобные выходки никому не сходят с рук! – изо всех сил сдерживая дрожь в голосе, возмутился Петр Васильевич.
– Так подключите же все свои связи! – ехидно подзадорил его звонивший. – Это в интересах вашей дочери. Вы согласны? Но есть нюанс. В ее интересах, чтобы вы передали нам сумму, которую мы утратили по вашей вине.
Несчастный отец молчал. Он уже прикидывал, что можно сделать и как искать Лизоньку, но мысли плавали, никак не получалось осознать в полной мере, что происходит. Он не воспринимал ситуацию как реальность.
– Ну что же вы молчите? Думаете, где взять деньги? Правильно!
– Ты – ничтожество!
– Это неконструктивно в любом случае. Давайте исправляться, Петр Васильевич. Подумайте о том, как собрать триста пятьдесят тысяч ЕВРО.
– Вы с ума сошли?! Откуда у меня такие деньги?!
– Это не ко мне вопрос. По крайней мере, из-за вашей семейки мой шеф потеряет гораздо больше. Считайте, что мы великодушно поступаем. Правда… – с нотками издевательства промяукал в трубке голос, – вы, конечно же, можете оскорбиться, мол, мы слишком низко оцениваем вашу дочь. Как вы считаете?
Он молчал. И что он мог сказать? К тому же у него уже тряслись руки, к горлу подкатил тяжелый сухой ком, готовый вот-вот перекрыть дыхание. Ему и вздохнуть-то было тяжело, не то что ответить что-то достойное!
– Ладно, не плачьте. Мы просто навели кое-какие справки. Мы люди разумные. Мы действуем наверняка. Больше, Петр Васильевич, вы, пожалуй, не потянете. Хиленький вы, Петр Васильевич.
– Издеваешься, подонок? – кое-как выдавил Петр Васильевич Таранков.
Силы таяли, как легкое облако в жарком августовском небе. Ему очень хотелось лечь. Он растянул галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки.
– Конечно. Так же интереснее.
Не отрывая трубку от уха, он подошел к окну и широко распахнул его. С улицы, как всегда в начале весны, потянуло промозглой влажностью.