Сашка быстро собирается. Перед тем как уйти, еще раз заглядывает на кухню. Он так и сидит перед полной тарелкой. Если он пропустит завтрак, сахар может резко упасть, а это опасно. Вдвойне опасно, если он остается один. Сашка открывает настенный шкаф и достает пачку печенья для диабетиков. Кладет перед ним.
– Хотя бы чай попейте. Телефон при вас? Я буду звонить.
Кивает, глядя мимо. Засранец.
На работу она практически бежит. Не потому, что опаздывает. Напротив, стоило бы идти помедленнее. Пусть не думает «племяшка» большого дяди, что ради нее доктор летит, роняя тапочки. Хорошо бы ее заставить подождать. Но Сашка просто не может находиться дома и выносить этот взгляд побитой собаки. Ну черт возьми, все же было хорошо. Ночью нормально спали, каждый в своей комнате. Она надеялась на такой же хороший день. Как с ним иногда сложно, даже сейчас, когда он практически беззубый. Не в прямом смысле. В прямом он сияет вполне голливудской, полностью искусственной, но отлично сделанной улыбкой. Но если он так насилует душу и мозг, почти не имея рычагов воздействия, страшно представить, что он творил в расцвете сил. Иногда Сашке хочется Зарину пожалеть. А всех, кто был до и во время Зарины, особенно.
«Племяшка» уже ждет ее в кабинете. У доктора Тамариной райские условия – собственный кабинет. Заведующая неоднократно подчеркивала, как в их больнице любят и ценят квалифицированных московских специалистов. Еще и относительно молодых. М-да уж, особенно ее любит коллектив. Обожает просто. Дай волю, сожрали бы и не подавились. Сашка иллюзий не питает. Впрочем, и дружбу ни с кем не пытается заводить, не для того она здесь.
Заведующая тоже тут. Она кабинет и открыла. Чуть не за руку подводит «племяшку» к запыхавшейся Сашке.
– Знакомьтесь, пожалуйста. Это доктор Тамарина, чудесный специалист. А это Виктория Платонова. Вот ее история. Ну дальше вы сами?
Сашка кивает, забирая тощую папку. Когда они уже на электронные карты перейдут? Каменный век, честное слово. Папка картонная, с завязочками. На хозяйку папки Сашка и не смотрит. Что на нее смотреть? Ну ошиблась немножко, не блондинка. Брюнетка. А все остальное, как и предполагалось. Тонкая талия, высокие каблуки, набитые брови, наращенные ногти.
– На что жалуетесь?
Сашка задает традиционный вопрос, а сама поворачивается к кофемашине. Еще одна неслыханная роскошь и объект всеобщей зависти. Причем кофемашина ее собственная, из дома принесенная. Дешевая, капсульная. Стоит чуть дороже обычного электрочайника. Если не считать стоимость капсул, конечно. Как чайник Сашка ее и использует обычно, от кофе ей скорее плохо становится, чем хорошо. Но в коллективе все решили, что для «москвички» невиданный агрегат поставили за казенные деньги. Тот факт, что Сашка охотно угощает кофе всех заглядывающих в кабинет коллег, дела не меняет.
Пока кофемашина, урча, готовит ей средней паршивости какао, Сашка слушает стандартный список жалоб. Вполглаза просматривает выписки и результаты анализов.
– И голова постоянно кружится. А перед «этими днями», которые теперь еще и задерживаются на неделю, а то и две, просто невыносимо…
– Все правильно…
Сашка делает глоток горячей жидкости, лезет в ящик стола, достает оттуда шоколадку, притащенную кем-то из пациентов, ломает на куски и подталкивает к «племяшке».
– Угощайтесь. Хотите кофе?
– Что? Погодите! Вот так сразу? А вдруг мне нельзя? А вдруг у меня диабет? – возмущается она.
– С чего бы? – усмехается Сашка. – У меня в руках расшифровка свеженького анализа вашей крови. Кушайте шоколадку, вам даже полезно. А у вас, Виктория… э-э-э… Владимировна, тестостерон зашкаливает. Знаете, что это? Мужской гормон. У нас, девочек, он тоже присутствует, но в малой степени. Это в норме. А у вас он, простите, как у половозрелого мужика в период активной половой охоты. Так что ничего удивительного, что вам «не очень». И «эти дни» не спешат наступать, как им положено. Ваш организм в тихом шоке от такого диссонанса.
– Но как? Почему?!
Теперь шок у обладательницы неправильного организма.
– Вы хотите сказать, что я мужик?! Я?! Вы с ума сошли?!
– Я хочу сказать, что вашему, кхм, сексуальному партнеру нужно сменить стимуляторы. Судя по всему, он пачками глотает препарат, стимулирующий выработку тестостерона у не очень молодых мужчин. И вы в некотором смысле тоже этот препарат глотаете… А вам он на пользу не идет. Либо меняйте членоподнимающее лекарство, я могу дать рекомендации. Либо меняйте постельный сценарий.
У девчонки краска заливает даже уши. Надо же. Спать с папиками за их деньги они не стесняются. А тут краснеют, как гимназистки. Сашка отпивает из кружки и пишет назначения, не особо обращая внимание на душевные терзания гостьи. Ну что? Ну не умеет она словесные кружева плести, ковриком тут стелиться тоже не станет. Весь ее запас дипломатии и политкорректности уходит на одного товарища. Остальным достается суровая правда жизни и фирменный врачебный цинизм.
А до девчонки тем временем доходит, что именно ей сказали.
– Послушайте, как вы со мной разговариваете?!
– Как доктор с пациенткой, – флегматично отзывается Сашка, присаживаясь на край стола.
– Нет, подождите! Вы меня сейчас обвинили в том, что я – мужик!!! И в том, что я занимаюсь… Боже! Да как вы смеете!
– Вам не кажется, что это взаимоисключающие обвинения? – хмыкает Сашка. – И я ни в чем вас не обвиняю. Я предлагаю решение проблемы.
– Нет, вы заявили, что я не женщина! – с убийственной логикой настаивает «племяшка». – Вы на себя бы посмотрели! Если кто из нас и мужик, то это вы! Я хочу другого доктора! И вообще я буду жаловаться!
Сашка пожимает плечами, спрыгивает со стола и подходит к двери, распахивая ее.
– Пожалуйста. Кабинет заведующей последний по коридору.
Мелькает мысль, что будет даже весело, если девчонка правда накатает жалобу. Да не заведующей, а сразу своему «дядюшке». И Сашку уволят. Все проблемы решатся одним махом. Как следует обдумать эту мысль Сашка не успевает, потому что мобильник голосом Шарля Азнавура начинает петь про вечную любовь. Да, на Сашкином телефоне в качестве звонка стоит что угодно, но только не Туманов. И звонок самого Туманова поет голосом Азнавура. И в тайных смыслах, заложенных в выбор мелодий, сам черт сломает не только ногу, но и хвост. В трех местах.
– Да, Всеволод Алексеевич.
– Сашенька, ты… скоро? Я… как-то неважно…
– Я сейчас буду.
Она все понимает по голосу, по паузам между словами. И несется домой, не разбирая дороги, не сняв халат, хотя выходить на улицу в белом халате, даже (тем более!) на перекур строжайше запрещено. Кабинет остается открытым, равно как и рот заведующей, которую Сашка едва не сбивает с ног.
Она боялась этого с самого начала. Что когда-нибудь понадобится ему именно в те часы, когда будет на работе. Но днем он, как правило, чувствовал себя нормально, все неприятности происходили ночью, а ночные дежурства она никогда не брала.
Сашка оказывается дома через каких-то пять минут. И сразу видит, а точнее слышит, что все не так уж страшно, как она успела себе напредставлять. Он стоит на кухне, опираясь на спинку стула. Свистит, конечно. То есть дышит часто, мелко и со свистом. Но это только начало приступа, который еще может и не развиться. Он вовремя почувствовал его приближение и вовремя позвонил. У человека богатый опыт самодиагностики, к сожалению.
Сашка как-то сразу успокаивается. Все под контролем, с таким они справлялись десятки раз. Начинает привычно шнырять по кухне: чайник на плиту, его усадить, сказать что-то ободряющее и вообще разговаривать, не молчать. Но и ответов, понятное дело, не требовать, он сейчас не слишком разговорчив. В специальном шкафчике на этот случай всегда лежит уже набранный шприц и пачка спиртовых салфеток.
– Дайте мне руку. Все хорошо, Всеволод Алексеевич. Сейчас задышим нормально. Это вот ваша лавочка, будь она неладна. Просила же не дышать краской.
Мотает головой в знак протеста, но ответить не может, кашель его душит. Глазами сверкает, возмущен до глубины души. Ну да, она не права. Лавочка была вчера. Так это не работает спустя почти сутки.
Попасть ему в вену – тот еще квест. Но зря она, что ли, столько лет в военном госпитале практиковалась? Труднее морально – смотреть, как доверчиво он закатывает рукав и протягивает ей руку. Знать, что он безоговорочно доверяет, что надеется на нее целиком и полностью. Иногда Сашке кажется, что он считает ее каким-то всесильным волшебником. И это чертовски пугает, потому что все, что есть в ее распоряжении, – это стандартный алгоритм лечения и знание конкретно этого пациента. А, ну и огромная эмпатия, от которой вреда больше, чем пользы, ибо еще чуть-чуть, и она начнет задыхаться вместе с ним.
– На меня смотрите, – осторожно берет его за подбородок, поворачивая лицо к свету. – Хорошо все, Всеволод Алексеевич. Вовремя успели. Сейчас будет чай. С молоком?
Кивает. Главное, что губы не синие, черных синяков под глазами нет. До кислородного голодания дело не дошло. Дома есть все: от сильных препаратов, за хранение которых можно и огрести неприятностей, до кислородного баллона и маски. Но до всей этой артиллерии лучше не доводить.
Сашка ставит перед ним кружку. Замечает на раковине утреннюю тарелку, полную. Вздыхает, но от комментариев воздерживается. Садится напротив. Смотрит, а скорее, слушает, как он пьет.
– Все? Легче?
– Да. Ты в халате. Настоящая тетя доктор.
– Вам нравится?
Качает головой.
– Нет? Почему?
– Никогда не любил ролевые игры.
И смотрит ехидно. Сашка улыбается. Да, теперь она видит, что ему легче. Еще минут двадцать они проводят в тишине. Всеволод Алексеевич не спеша пьет чай и приходит в себя, Сашка возится рядом: моет посуду, протирает стол, раскладывает по ячейкам в ящике вилки и ложки, сваленные на раковине кучкой со вчерашнего дня. Когда Всеволод Алексеевич, пусть и делая долгие паузы между фразами, начинает рассказ, Сашка вздыхает с облегчением.
– Однажды мы были на гастролях в Америке. Тогда еще, в советское время. Считалось огромной удачей выехать на гастроли в капиталистическую страну, тем более в США. Нам, счастливчикам, все коллеги завидовали. Хотя условия предоставляли дикие. Мы сопровождали нашу олимпийскую сборную, выступали для своих же спортсменов, а жили, не поверишь, в здании тюрьмы. На время Олимпиады ее освободили от заключенных и поселили советских артистов! Впрочем, их тюрьма оказалась получше некоторых наших отечественных гостиниц, но речь не о том.
Сашка само внимание. Она готова его слушать бесконечно. Несмотря на то, что ей надо бы вернуться на работу. Или хотя бы позвонить. Оставлять его снова одного точно нельзя.
– Никаких экскурсий нам не устраивали, посмотреть страну не давали. На автобусе привезли в так называемую гостиницу тире тюрьму, на автобусе увезли. Сопровождающие из одного всем известного ведомства тщательно следили, чтобы мы не ходили по их «загнивающим» магазинам и не покупали всякий хлам. Впрочем, у нас и денег-то не водилось, жалкие пара долларов суточных, сэкономленных на еде. Но на обратном пути, по дороге в аэропорт автобус застрял в пробке. Аккурат возле редакции журнала «Плейбой», представляешь? Мы тогда о нем и не слышали, конечно. Но фишка в том, что на улице возле редакции именно в тот день стояли девчонки в их «фирменных» костюмах. То есть почти раздетые, но с заячьими хвостиками и ушками. И раздавали что-то прохожим. Наверное, новый выпуск журнала, а может, какие-то рекламные листовки. Что мы тогда в этом понимали-то? Мы, осатаневшие от почти что тюремной жизни и двухнедельных гастролей, вполне еще молодые ребята увидели полураздетых девок-зайчиков! Из автобуса нас, конечно, никто не выпустил. Но увиденное еще долго будоражило наше воображение. А когда границы открыли, железный занавес рухнул и «Плейбой» стал продаваться в любом киоске, все это интересовало гораздо меньше. Что ты ухмыляешься?
– Да так, ничего. Вспомнила, как году так в девяносто восьмом вы сами для «Плейбоя» снялись!
– Я?!
Он, бедный, чуть чаем не давится.
– Вот и у меня была такая реакция, когда мне сообщили. Рванула в город, искать журнал. Пока бегала, столько всякого в воображении нарисовала.
– Саша, что за глупости. Не снимался я для «Плейбоя»! И вообще, мне в девяносто восьмом уже было лет…
– Да я вам даже найду этот выпуск, если захотите! Вы дослушайте. Покупаю я журнал, открываю. Там вы на целый разворот. В костюме, даже с галстуком. И с новогодней мишурой на шее, дело-то было перед Новым годом. Поздравляете всех девушек страны с праздником.
– Ах, вот оно что! Представляю уровень твоего разочарования.
– Скорее облегчения!
Вопросительно поднимает бровь.
– Ты настолько не питала иллюзий по моему поводу? Возможно, в девяносто восьмом для «Плейбоя» я был и староват, но в целом вполне еще…
– Я просто не хотела, чтобы вами любовалась вся страна и целевая аудитория «Плейбоя» в частности, – хмыкает Сашка. – Ревновала, да. Мне хватило публикации в «Спид-инфо» топлес с какой-то девкой в обнимку.
– А вот это помню! Ты поверила? Серьезно? Тебя не смутило, что я стою в одних брюках, а девушка в вечернем платье и при полном макияже? Несколько странное сочетание, тем более для позирования фотографу. Это был наглый фотомонтаж и откровенное вранье в статье.
– А мне было двенадцать лет, Всеволод Алексеевич. И я еще верила тому, что пишут в газетах. Но, вы правы, в фото я не особо поверила. Но не из-за странного сочетания. Просто тело на фотографии было не ваше. У вас всегда на одной цепочке крестик и кулон с Зодиаком висели. А на фото их не оказалось.
– Ну, их я мог и снять.
– Никогда не снимали и вдруг сняли?
Крестик и кулон он носит до сих пор, ему не мешает, он их даже не замечает. К большому удивлению Сашки, которой мешает любой аксессуар, начиная с колец и заканчивая сережками. Серьги она не носит с окончания школы, уже и дырки в ушах заросли, наверное. Часы надевает, в силу необходимости. И то затягивает ремешок до упора, чтобы сидели намертво, не болтались, лишний раз напоминая о себе.
– Тебе на сыщика надо было идти учиться. Такие мелочи замечаешь. А с газетой той мне следовало бы судиться. Но в то время это еще не практиковалось.
– Надо было, – соглашается Сашка. – Хоть заставить опровержение опубликовать. Я неделю ревела.
Она поздно спохватывается, что сказала лишнее. Он уже услышал.
– Господи, почему еще? Ну подумаешь, идиоты журналисты.
– Потому что вы – Туманов! Вы, с вашим репертуаром и послужным списком, не должны в таком вот виде на газетных страницах появляться.
Она выдает дежурную, только что пришедшую в голову версию. Ну не правду же ему говорить. Что ревела она из-за прилагавшегося к фотографии интервью той самой девушки. Которая рассказывала, как Всеволод Алексеевич называл ее «доченькой», а она его «папой». После сума сшедшего секса за кулисами, в гостиницах и даже в машинах. Сашку от степени откровенности той статьи до сих пор передергивает. Что уж говорить о ней в двенадцать лет.
– У тебя телефон сейчас разорвется, – замечает Всеволод Алексеевич, скорее, чтобы сменить неловкую тему.
Телефон переведен в беззвучный режим, и на экране высвечивается, что Сашка пропустила уже двенадцать вызовов.
– Это с работы. Боюсь, что ничего ободряющего они мне не скажут, а плохих новостей на сегодня и так достаточно, – вздыхает Сашка и встает, чтобы помыть его чашку. – Шли бы вы отдохнуть. А я придумаю что-нибудь особенное на обед, раз уж завтрак вы проигнорировали.
– Я тебя расстроил? – серьезно спрашивает он.
– Не больше, чем в девяносто восьмом, – отшучивается Сашка. – Идите полежите, у вас уже взгляд плавает.
Нормальное действие лекарства, которое она ему вколола. Сашка дожидается, пока утихнут шаги, и берется за телефон. С заведующей разговор будет не из приятных.