Полоумный старик закрыл глаза; в его воспаленном мозгу закружились чудные видения: он плывет на белоснежной яхте, теплые океанские волны качают корабль, с коралловых островов кокосовые пальмы машут ему мохнатыми лапами, а шоколадная мулатка, подобострастно заглядывая ему в глаза, черепаховым гребешком расчесывает его раскошные усы. Затем, мулатка берет Воробьянинова за руку, они прыгают за борт и, подхваченные теплыми волнами, плывут к сказочному берегу.
Мулатка бежит вперед, падает на песок и, протягивая руки, зовет:
– Иди ко мне, возьми меня!
Предводитель, мягко оттолкнувшись от песка, взмывает в воздух и плавно опускается прямо на горячее тело своей прекрасной спутницы. Он кричит от восторга, хватает мулатку обеими руками и осыпает ее горячими поцелуями.
– Что с Вами, дражайший Ипполит Матвеевич? – слышит он неприятный голос и приходит в себя.
Обеими руками он крепко прижимает к себе святого отца Федора Вострикова и лобзает его грязную бороду. И нет ни красавицы мулатки, ни сказочных океанских островов с кокосовыми пальмами, ни белоснежной яхты. Вокруг только горькая реальность: грязные стены сумасшедшего дома, привинченная к полу солдатская койка, решетки на окнах и соседи идиоты, – бриллиантовый дым рассеялся. Предводитель неожиданно сильно оттолкнул святого отца и, охватив голову руками, заплакал от отчаяния. Слезы несбывшихся надежд катились по покрытым седой щетиной щекам предводителя каманчей и свисали с поникших усов большими грязными каплями. Востриков, который от толчка Ипполита Матвеевича упал на четвереньки, живо вскочил с пола, подтянул штаны и рысцой подбежал к плачущему предводителю.
– Ипполит Матвеевич, почтеннейший, успокойтесь! Хотите, я чаю принесу? – суетился святой отец. – Да Вы прилягте, прилягте! Вам отдохнуть надо! – он взял Воробьянинова под руку и проводил до кровати.
Ипполит Матвеевич тяжело опустился на свое ложе, пальцем поманил отца Федора к себе и взволнованно зашептал:
– Слушайте, святой отец, бриллианты у Бендера! Надо отсюда выбираться…
Глаза Вострикова жадно заблестели.
– Да! Сокровища принадлежат Вам, Ипполит Матвеевич! – лебезил он, подобострастно заглядывая Воробьянинову в глаза. – Я помогу Вам расправиться с этим бандитом Бендером, и готов работать за сорок процентов!
– Нет!– твердо сказал Ипполит Матвеевич. – Хватит вам и пятнадцати процентов.
– Согласен, согласен! – зашептал отец Федор. – Ваше имущество! – и поцеловал Воробьянинову руку.
– Только-бы найти бриллианты, – решил святой отец. – Ничего ты не получишь, старый болван! – и заботливо потрогал влажной ладошкой лоб предводителя. – Здоровы-ли, любезнейший Ипполит Матвеевич?
– Здоров, здоров! – отмахнулся Воробьянинов. – Думать надо, как на свободу выбираться будем.
Надо сказать, что при всей показной строгости, из Старгородской психиатрической лечебницы мало-мальски хитрому человеку уйти незамеченным было не трудно. Окна и двери, действительно, были снабжены надежными решетками и запорами, через которые бежать было никак невозможно; парадные ворота были кованные, чугунные и круглосуточно охранялись дежурным санитаром, а высокий трехметровый забор по всему периметру был обнесен тремя рядами колючей проволоки. Ипполит Матвеевич понимал, что уйти через эти преграды невозможно и это приводило его в отчаяние.
Федора Вострикова в лечебнице знали все, и ходил он везде беспрепятственно. Он был своим человеком на кухне, где мыл полы и выносил помои на задний двор, – за он это получал от кухарок небольшие добавки к скудному больничному пайку. Отец Федор, обследовав кухню и прилегающий к ней хозяйственный блок, к большому своему удивлению и удовольствию определил, что все охранные строгости как раз здесь и кончаются. Из хозблока на улицу смотрело большое окно, расположенное под самым потолком – решетки на этом окне не было. Дверь, предназначенная для хозяйственных нужд, выходила прямо на улицу и закрывалась на обыкновенный навесной замок, сбить который с завесов можно было одним ударом молотка. Больничный блок от хозяйственного отделялся длинным темным коридором и легкими фанерными дверьми со стеклянными филенками и врезным замком. Удовлетворенный своими исследованиями, Востриков поспешил к Ипполиту Матвеевичу.
Воробьянинов, выслушав святого отца, заволновался:
– Уходим сегодня-же! Немедленно!
– И куда-же мы уйдем в пижамах и тапочках, уважаемый Ипполит Матвеевич? – возразил отец Федор. – На улице холодно, идет дождь, да и в таком виде нам далеко не уйти. Необходимо подготовиться к побегу! – Востриков поправил одеяло на животе предводителя.
– Да, да, вы правы, – Ипполит Матвеевич поправил пенсне. – Нужно достать штатское платне.
На следующий день, на свидании с Еленой Станиславовной, предводитель дворянства попросил подругу тайно принести ему костюм, пальто, шляпу и ботинки.
Гадалка была поражена странным распоряжением своего повелителя, но возражать не посмела, – она была уверена, что Воробьянинов прибыл из Парижа с тайной миссией, и, восхищенно глядя на полоумного старика, прошептала:
– Я все сделаю…
Матушка, получив от супруга странный приказ, тихо поплакала, но возражать тоже не стала.
Заговорщики начали готовиться к побегу…
Впереди были свобода, сокровища, Париж!
Воробьянинов сильно нервничал и не отходил от своей койки, под матрасом которой спрятал штатское платье и десять рублей денег. Отец-же Федор проявил вдруг самые недюженные способности к заговорщицкой деятельности, и готовился к побегу из желтого дома самым серьезным образом: он украл из больничной кухни столовый нож, насушил два мешочка сухарей, где-то позаимствовал бельевую веревку и молоток. Через неделю все, по мнению заговорщиков, было готово. Перед решающей ночью Востриков тайно пронес на кухню и спрятал за помойным баком узел со штатской одеждой и сухарями. Ипполит Матвеевич страшно трусил: при одном воспоминании о чугунных кулаках товарища Бендера, ноги его противно немели и голова покрывалась холодным потом. За шесть лет заточения в Старгородской психиатрической лечебнице бывший предводитель дворянства привык к бездумному и тихому существованию, и какие-либо перемены страшили его. И только фантастическое воскрешение товарища Бендера из мертвых, осветившее жалкое существование жалкого старика бриллиантовым сиянием и новой надеждой на осуществление самых заветных желаний, придало Воробьянинову решимости и он назначил ночь побега.
Отец Федор суетился, бегал по палате и, наклонившись к лежащему на койке бледному Ипполиту Матвеевичу, шептал ему на ухо:
– Держитесь, дражайший! Сегодня сокровища будут нашими!
У Воробьянинова предательски дергалась щека, у него возникало желание отказаться от побега, тещиных сокровищ и от заманчивой беззаботной жизни в Париже. Он подозрительно поглядывал на Вострикова, и ужасная мысль пронзала его воспаленный мозг: «Если святой отец уйдет один, то присвоит все драгоценности себе» – этого бывший предводитель допустить не мог.
К вечеру лечебница угомонилась; дежурная сестра, в сопровождении двух санитаров, обошла всех буйных и сделала им успокоительные уколы, тихие и выздоравливающие получили витамины; в десять часов вечера везде потушили свет. Только дежурный санитар бодрствовал в деревянной будке возле ворот лечебницы, и не спали бывший предводитель Старгородского уездного дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов и батюшка-расстрига Федор Востриков.
Улицы Старгорода опустели, свет в окнах потух, и бывший уездный городок погрузился в сон.
– Пора! – отец Федор осторожно стащил одеяло с Воробьяинова.
Предводителя била нервная дрож.
– А может завтра…? – прошипел он.
– Смелее, смелее! – Востриков взял упирающегося подельника за руку. – Пошли!
Заговорщики на цыпочках миновали темный больничный коридор и подошли к кухонной двери. Востриков ловко, как заправский взломщик, кухонным ножом вскрыл дверной замок, и злоумышленники вошли в хозяйственный блок лечебницы. Полный месяц через зарешеченные окна ярко освещал кухню, – беглецы без труда нашли припрятанные узлы с одеждой.
– Уходим через окно, – сказал отец Федор, подтащил к стене деревянную засаленную скамейку и, взобравшись на нее, выдавил оконное стекло.
Выбросив узлы с одеждой на улицу, тщедушный Востриков подтянулся и легко пролез в узкое окно.
– Я прыгаю, не мешкайте, – прошептал святой отец и свалился в темноту.
Ипполит Матвеевич, задыхаясь и немея от страха, забрался на скамейку и просунул голову в окно – при его значительном росте сделать это было не трудно. Он осмотрелся, – на улице было темно и ничего не видно; он просунул в окно сначала правое плечо, затем левое и попытался выбраться наружу, но с ужасом понял, что застрял в узком окошке. Он попытался вернуться назад в кухню, но и назад пути не было: он наглухо застрял в оконной фрамуге.
Снизу раздался еле слышный шепот отца Федора:
– Что Вы там застряли? Прыгайте быстрее, предводитель, нас могут застукать!
Ипполит Матвеевич с силой оттолкнулся ногами от скамейки, его туловище значительно продвинулось вперед на улицу, но теперь он повис в окне головой вниз на свободу, задняя-же его часть по прежнему находилась в желтом доме.
Внизу суетился Востриков, вопрошая:
– Ну что там опять у Вас?
– Застрял, помогите! – синея, простонал предводитель.
– Тише, тише… – отец Федор пошарил руками по земле, нашел длинную хворостину, приподнялся на цыпочки и, прицелившись в тусклом лунном свете на голову Воробьянинова, пощекотал острым концом хворостины в носу предводителя. Ипполит Матвеевич съежился, громко чихнул во всю грудь и вылетил из окна головой вниз.
– Бежим, бежим! – Востриков перекинул через плечо узлы с одеждой и беглецы поспешили прочь от ненавистного дома.
Зрелище было жуткое: тщедушный лохматый отец Федор, с торчащей во все стороны лохматой бородой, походил на нечистого из Гоголевских произведений, длинный и тощий Воробьянинов выглядел ожившим скелетом. Месяц, не выдержав издевательства над своим изысканным вкусом, спрятался за облако и злоумышленники продолжали свой путь в кромешной тьме. Прижимаясь к стенам домов, беглецы добрались до конца улицы.
– Стойте, батюшка, пришли! – Воробьянинов постучал согнутым пальцем по темному оконному стеклу.
Это был дом гадалки Боур Елены Станиславовны – бывшей любовницы предводителя дворянства.
Глава 8. Обитатели Плацдарма
– Не плачь девченка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди… – жалобно тянули стриженые «салаги», путая ноги и сбиваясь в строю в кучу.
Старшина Джелиев Владимир Маврович, молодецки гарцуя по плацу в сияющих на солнце хромовых сапогах, звонко командовал:
– Левой, раз, два, три, раз, три, шире шаг! Стой! – старшина недовольно выматерился.
Воинская часть, в которую привезли на срочную службу Остапа Бендера-Задунайского, располагалась в пустыне одной из Среднеазиатских республик, уже трещавшего по всем швам Советского Союза.
Территория, густо заселенная воинскими частями, городскими учреждениями и жилыми домами, была опутана тремя рядами колючей проволоки с тревожной сигнализацией, сторожевыми вышками и контрольно-пропускными пунктами. Так что, люди годами жили в огромной тюрьме (назовем ее условно Плацдармом). Плацдарм разделялся на две территории: на одной, большей его части, располагались воинские казармы, штабы и вспомогательные службы, а на другой половине, отделенный от первой большим, искусственно насаженным парком, располагался так называемый "город" с гостиницами, магазинами, школами, Домом Офицеров и жилыми кварталами для офицерских семей. Надо сказать, что в свое время, стройбатовцами по обустройству Плацдарма была проделана громадная и непосильная работа. Всю территорию Плацдарма отсыпали привозным черноземом, посадили огромное количество деревьев, обустроили бассейны с фонтанами, оборудовали системы полива, построили множество различный зданий и сооружений.
В летнее время жара достигала пятидесяти градусов по Цельсию; от недостатка влаги и изобилия солнечного тепла листья на деревьях вяли, в домах и казармах стояла страшная духота, а на улице было еще жарче; вынужденные жить и работать в этом аду люди, ждали только одного – ночи; в полночь жара спадала и начиналась жизнь…
Люди собирались на берегу полувысохшей глинистой азиатской реки на Источниках, – это были естественного происхождения сероводородные источники, струи которых извечно били из-под земли в этом месте. Источники оборудовали в виде фонтанов с бассейнами, в которых и охлаждали свои раскаленные за день тела жители Плацдарма. Здесь распивали спиртные напитки, играли в карты, устраивали танцы, знакомились и заводили любовные интрижки. В общем, Источники были своеобразным ночным бродвеем заключенных в ограде Плацдарма людей. Река-же, как уже сказывалось, летом представляла собой почти полностью пересохшее русло, которое можно было перейти вброд по колено, и несла свои глинистые воды куда-то на юг. Но люди с большим удовольствием купались в желтой глинистой жиже, омываясь затем в лечебных чистых и прохладных сероводородных струях. Кроме того, в реке водилась большая диковинная рыба-змейголов (что-то среднее между удавом и лягушкой), но несмотря на свой необычный вид, рыба эта была очень вкусной и пользовалась у аборигенов Плацдарма большим спросом.
По большому счету, люди, прибывающие на территорию Плацдарма, попадали в особый, отделенный от Большой Земли, мир, и начинали жить по законам замкнутого, ограниченного от всего остального мира пространства. Они пользовались свободой, но только в рамках охраняемой вооруженными людьми территории; они могли свободно идти в любую сторону, но в любом случае приходили к колючей проволоке, и давящее тяжелое чувство замкнутого пространства рано или поздно начинало доминировать в их сознании, и люди, сами того не замечая, постепенно менялись и тихо сходили с ума. Впрочем, это сумасшествие не было заметным, так как все вокруг тоже были жертвами Плацдарма. Со временем на Плацдарме сложился особый, отличный от всех остальных цивилизаций, стиль жизни. Большая часть офицеров и прапорщиков несла боевые дежурства на ракетных площадках, которые соединялись с Плацдармом лучами железнодорожных веток, по которым бегали мотовозы-тепловозы с пассажирскими вагонами, которые и доставляли расчеты на дежурства. Дежурства длились по две недели; по возвращению на Плацдарм офицеры, одуревшие от сидения в подземных бункерах, пускались, что называется, во все тяжкие. Самыми популярными местами развлечений среди офицеров считались офицерское кафе "Кокарда", Дом Офицеров , прозванный Пентагоном, и, конечно-же, Источники.
Кстати, "Кокарда" славилась случившейся здесь трагической историей, которая всколыхнула все местное общество и не только.
Служил в караульном полку начальником штаба майор Коркин Константин Романович, тридцати лет отроду, и была у него полногрудая статная красавица-жена Полина. Вот эта самая Полина и была заведующей офицерским кафе "Кокарда", где прожигали свою жизнь и пропивали денежное содержание офицеры Плацдарма. Кафе, по тем временам, было оборудовано по высшему разряду: здесь были и кадушки с пальмами, и шелковые занавески, и магнитофон с усилителем, и бар с рыжей барменшей Люсей; по вечерам в "Кокарде" играл эстрадный оркестр, состоявший из солдат роты обслуживания КЭЧ ( квартирно-эксплуатационной части), с солисткой Анжелой, женой прапорщика Онучина, который заведовал подсобным хозяйством караульного полка Плацдарма. Хозяйство у Ивана Онучина было большое и хлопотное: несколько свинарников, три птичника, ферма крупного рогатого скота, теплицы, пекарня, баня и даже своя пасека. Все это хозяйство обслуживалось солдатами срочной службы, которые овладевали здесь специальностями далеко не воинскими, но никто из них на службу не жаловался. Все-же приятнее доить коров или кормить свиней, чем под палящим солнцем летом, или на ледяном ветру зимой нести караульную службу, бегать по раскаленному плацу с ручным пулеметом или сидеть неделями в пусковой шахте, лысея и теряя потенцию от радиации.