Не смотря на то, что бывать в обществе я никогда не любил, решениями не мучился вовсе. Я пробежал по мокрой траве, перемахнул через низкое ограждение, нырнул под кроны тяжелых деревьев, проступающих из темноты. Зловещая громада дома, царапая низкое сырое небо, величаво проплывает слева от меня.
Я прикрываю лицо руками от веток и дождя, продираюсь вперед, с проклятием перешагиваю бордюр и выхожу вперед, щурясь на тусклый электрический свет. Память меня не подвела, сориентировался я правильно. Здесь фонарей немного. Горит из них еще меньше. Серая, будто пепел и прямая, как стрела, дорога расходится в противоположные стороны. Я оглядываюсь по сторонам, прислоняю ладонь к глазам, чтобы разглядеть хоть что-то через завесу дождя, превратившего всю картину мира в потекшее стекло.
Ночная улица пустынна. Ни прохожих, опоздавших на вечерний автобус, ни редких машин, спешащих к центру города. Даже сирен полиции не слышно, а уж в этом районе точно происходит что-то нехорошее. Дома вдоль дороги – пустые и мертвые. Нет ни одного горящего окна. Что-то не слышал я, чтобы в Глёкнере отдавали под снос и перестройку целые кварталы.
Теперь я шагаю по мостовой, стараясь не обращать внимания на лужи. На сколько хватает глаз – пустынная серая улица, закрашенная ливнем, словно грифелем простого карандаша. Неподалеку от меня возникает пустая застекленная автобусная остановка. Электронное табло с расписанием маршрута высоко над головой, выдает наборы букв, из которых даже слово не сложишь, не говоря уже о какой-то информации. Я забираюсь под крышу, кутаюсь в мокрое пальто, подкуриваю новую сигарету, пряча ее от дождя.
Сигарета тлеет медленно. Серый дым мешается с серостью ливня, асфальта и бетона вокруг меня.
Немного дальше, на той стороне пешеходного перехода я замечаю видавший виды светофор. Такой же нелепый и ненужный, как и я на этой самой улице. На нем не горит ни единого диода или лампы. Вместо привычных трех цветов, знакомых еще с самого детства, потекшими чернилами выведены три буквы: «А,В,С» друг под другом.
Я докуриваю сигарету и шагаю в темноту.
Глава 3
В кафе чисто и светло. Горят энергосберегающие лампы под потолком нежным голубым светом. Угловые диванчики укрыты мягкими пледами. Деревянные столики вдоль стен выставлены ровно и четко по одной линии каким-то педантичным перфекционистом. На одной из стен висит телевизор. Он выключен, но едва ли стоит искать пульт. На другой – какие-то фотографии и картины. Что на них – никак не разглядеть. Вместо правой стены – одно огромное окно через которое барабанит утомленный дождь. Я не слышу его, но воображение вырисовывает нервный ритм серых капель. Я смотрю на улицу, прислонившись лицом к стеклу, пытаюсь согреться и сдержать дрожь. Тишина почти гробовая. Только мерно капает кран где-то на кухне. Так тихо и назойливо, что от этого сводит скулы. Дождь продолжается.
За соседним столиком сидит девушка. Ей около тридцати. Блондинка с большими изумрудными глазами. Хрупкая, словно фарфор. У нее тонкие черты лица. На губах улыбка. Она смотрит на меня почти не отрывая взгляд. В прошлые века, художники и поэты наперебой бы читали ей стихи и писали картины, восторгаясь красотой и женственностью, а за этот взгляд вызывали бы на дуэли. Но теперь – она одна. В пустом кафе.
Она красива, но ничем не напоминает Хеллу.
Собственно говоря, а как выглядела Хелла? Я пытаюсь воссоздать перед глазами ее образ, но не могу представить ничего конкретного.
На девушке блузка и брюки, а на спинке дивана неряшливо свисает темный плащ. Она одета просто, но со вкусом. Правда, на шее тяжелый вязанный шарф, который совсем не вяжется с ее стилем и смотрится лишним. Впрочем, что может знать о красоте и эстетике стиля промокший до нитки человек в чужом пальто. Я поднимаю глаза, пытаюсь улыбнуться ей в ответ.
– Наконец-то проснулся, – произносит она, и от звука ее голоса мне становится легче, – Ты же не случайно здесь, да?
– Прошу прощения, – мой собственный голос после ее слов звучит вороньим карканьем, – Мне кажется, я не совсем понимаю, что…
– Ты же помнишь, как ты пришел из Геборота? – она даже не спрашивает, а скорее утверждает. На какой-то миг ее лицо бледнеет и теряет свою ослепительную красоту – Хотя, подожди-ка… Господи, ты что, совсем ничего не помнишь?
– Я точно здесь впервые, – твердо заявляю я, пытаясь придать своей речи хоть толику уверенности, – Впервые в этом районе, но точно из этого города. И что такое Геборот я не знаю. Вы меня с кем-то перепутали. Пожалуйста, помогите мне разобраться. Мне кажется, что…
– И что же это за город, как ты думаешь? – она улыбается мне почти нежно. Так мать смотрит на своего несмышленого ребенка, когда тот задает вопросы про окружающий мир, – Где мы сейчас?
– Глёкнер. Восточная Германия. Я не настолько сошел с ума, чтобы это забыть. А это кафе… черт, да я не разглядел названия, под этим дождем! Разве это важно?
– Значит, все снова… – эти слова она произносит с обидой. И такой тоской, что весь серый мир за окном кажется жизнерадостным раем, – Это нечестно! Нечестно!
– Послушайте, фрау, вы, наверное, меня не правильно поняли…
Она вновь поднимает на меня взгляд. В ее изумрудных глазах стоят маленькие осколки хрусталя. Она вытирает слезы, поднимается со своего места и садится напротив меня. Я наблюдаю за ней не произнося ни слова. Я удивлен ее реакцией, но совсем не напуган. Словно я знал, что она поведет себя именно так.
– Это не Глёкнер, Виктор, – говорит она уже тише и спокойнее, – Это совсем не Глёкнер. Прости, я не должна была так давить на тебя сразу. Просто я уже устала снова и снова говорить об этом.
– Мне вы сказали об этом впервые. И откуда вы знаете мое имя? Разве мы встречались?
Она грустно усмехается. Ее улыбка кажется до боли знакомой. Я хочу взять ее за руку и успокоить, но что-то удерживает меня от этого шага.
– Я говорила это тебе, или тем, кто был до тебя, какая теперь разница? Впрочем, раз все началось снова, давай по-порядку, – на этот раз в ее голосе нет злости, а есть только смертельная усталость, – Спрашивай. Так будет гораздо проще.
Головная боль, зародившаяся в левом виске снова начала маршировать из угла в угол моей черепной коробки. Я морщусь, пытаясь отогнать боль от себя, но выходит из рук вон плохо. Девушка напротив пожимает плечами.
– У тебя снова мигрень? Черт, постоянно забываю, как это бывает… Выпей зеленого чая. Это тебе всегда помогало.
– Я не пью зеленый чай. Если можно, кофе.
– Увы, Виктор, нельзя, – теперь она говорит с привычной усмешкой, – Благодаря кое-кому в этом месте нет ничего, кроме зеленого чая. Или он, или ничего другого просто не остается.
– Во всем кафе нет кофе? Не смешите меня.
– Тебе лучше не знать пока, что есть в этом месте, – ее серьезность режет тишину, как острое лезвие, – Выпей чаю. Тебе поможет.
Она возвращается через несколько минут с дымящейся чашкой. Напиток слишком горячий, но я заставляю себя проглотить все до капли. Если не уймет головную боль, так хоть поможет согреться.
– Ну, как? Уже легче?
– Где все люди? Ведь не может быть такого, чтобы в этом кафе были только мы двое?
– Здесь остались только мы. Чтобы было понятнее, во всем городе наберется еще пара-тройка людей. Старый Клаус на маяке, Эмилия на Синвер-роуд, да еще этот, параноик, Бастиан, в полицейском участке. Во всяком случае, раньше они были точно. Что осталось теперь, после перепечатывания… будет видно, впрочем. До остальных или не добраться, или их уже просто нет.
– Вы сошли с ума, – говорю я злобно, уже даже не пытаясь контролировать свою ярость, – Город из трех человек? Глёкнер вымер? Да что тут с вами?
Неизвестная смотрит на меня с жалостью и сожалением. Я пытаюсь найти слова, чтобы поставить ее на место, одернуть, заткнуть, наконец. Но ловлю раскрытым ртом только воздух.
– Никогда ты не веришь с самого первого раза. Сложно, но ты должен понять. Это не Глёкнер, не тот город к которому ты привык. Это место… мы называем его Обскура. Город-внутри. Все это, вокруг нас, просто нереально. Иллюзорно. Как плохой сон. Или галлюцинация.
– Бред, не стану слушать! Если все это иллюзия, то почему есть я? Я – живой, а не вымысел больного разума!
На этот раз в глазах девушки мелькнуло удивление. Кажется, теперь я смог подцепить ее, наступить на больную мозоль.
– Нет, мой дорогой. Даже такого человека, как Виктор Венцель, уже давным-давно не существовало.
Глава 4
Если верить научным исследованиям, то риск смертности, среди лиц, страдающих шизофренией в два-три раза выше, чем у всего остального населения земли в целом. Эта смертность связана не с проблемой психики, а с сопутствующими заболеваниями, такими как, сердечнососудистая недостаточность, банальный обмен веществ в организме или инфекционное вмешательство.
В среднем, от этого заболевания страдают свыше двадцати миллионов человек, хотя шизофрения встречается гораздо реже прочих проблем психики. Это значит, что некоторые люди могут доживать в фантазиях весь свой долгий или краткий век, хотя наука еще не выявила ни одного фактора, способствующего возникновению шизофрении. В больницах ведется устранение симптоматики, а не корня проблем.
А здесь борьба с шизофренией ведется только по средствам зеленого чая. Ненавистного зеленого чая, которого набралось на столе уже три кружки.
– Меня зовут Бретта, – голос моей новой знакомой теперь звучит ярко и красочно, как солнечные лучи в апреле, – Бретта Шенк. Я фотограф.
– Мое имя тебе уже известно, как я понимаю…
– Кто же в городе Глёкнер не знает выдающегося писателя Виктора Венцеля с его романом «Остров Чудес», – она горько усмехается, кивая головой на выключенный телевизор, – На всех главных каналах одно. Хочешь взглянуть?
Не дожидаясь ответа, Бретта щелкает пультом. Экран мягко озаряется розовым цветом. На нем проступает немая статичная картинка. Моя фотография в полупрофиль, а рядом стопка книг, одна из которых поставлена на ребро. Надпись рядом гласит «Бестселлер номер один! «Остров Чудес» Виктора Венцеля уже в магазинах!» Ниже, там, где должен был находиться номер телефона для удаленного заказа, значилась очередная мешанина из букв. Ничего осмысленного.
– И это все? – спрашиваю я скептически, – Больше ничего нет?
– Другого не придумали, – хмуро говорит Бретта, – Можешь потом полистать каналы. Или очередной белый шум, или твоя реклама.
– Бред какой-то, – отмахиваюсь я, – Я рад, что я звезда первой величины, но теперь, помоги мне разобраться. Расскажи.
– Рассказать просто. Поверить будет гораздо сложнее.
– Я попытаюсь. Начинай.
Бретта кашлянула, потянулась к плащу, вытащила пачку сигарет и спички. Подкурила, посмотрела на меня в упор.
– Послушай, Виктор, и ответь мне, как писатель. Или, как обычный человек. Кем является автор произведения для персонажей своей книги? Нет, не отнекивайся. Отвечай. Это самый простой способ до тебя достучаться.
– Если проводить самую простую аналогию – то, режиссером. Или постановщиком. Кукловодом. Не знаю, как выразиться конкретнее.
– Бери выше, не скромничай.
– Хм, Богом?
– Так будет правильнее, – кивает Бретта в ответ, протягивая мне свою пачку, – Кури. От рака легких здесь не умирают. Так вот, этот вышеупомянутый автор создает людей-персонажей, переносит их в выдуманный мир-сцену, связывает их нитками-отношениями, чтобы разыграть пьесу до самого конца. От первого до последнего акта, правильно?
– Витиевато, но верно. Продолжай, я тебя слушаю.
– А что бывает тогда, когда Бог бросает свое творение только начав его создание?
– Хм. Ничего. Нет произведения – нет идей. Книга не заканчивается одним словом.
– Именно. Если все сводится только к началу и первым зарисовкам, то нет никакого продолжения сюжета. Нет развития. И нет смысла. Но давай слегка усложним задачу. Положим, этот Бог, писатель, большой шутник и извращенец придумал, хоть и сам того не ведая новый механизм вселенной.
– Ты меня опять пугаешь. Нельзя ли конкретнее и проще?
– Смотри. Бог создает вселенную, а в ней другого Бога, чтобы тот создал вселенную себе. Тот порождает третьего, тот четвертого и так дальше, и так дальше до бесконечности, понимаешь? Так же и автор, который пишет книгу про писателя, который пишет книгу, в которой главный герой – писатель, он пишет…
– Хватит. Остановись-ка. Я до сих пор не понимаю, к чему ты ведешь, – говорю я осторожно. Что-то от этих разъяснений становится совсем не по себе.
– Прошлый Виктор Венцель был намного сообразительнее, – устало произносит Бретта, стряхивая пепел на пол, – Видимо, с каждым новым перепечатыванием теряется все большая и большая часть. Ладно, давай еще проще. Ты и я – персонажи книги. Даже хуже. Ты и я – персонажи черновика. И даже не оригинала. А восьмой или девятой недокопии. Ну что, так тебе проще?
В гнетущей тишине я видел, как светится красным уголек ее сигареты. Где-то на кухне настырно протекал кран. Я пытался найти слова, но снова увязал в них, как в топком болоте. Тысячи мыслей метались в голове сплошным потоком, таким быстрым, что я не мог сосредоточиться и вырвать из этой мешанины хотя бы одну.
– Бред, – изрек я наконец, – Полная чушь.
– В прошлый раз ты сказал, что я сумасшедшая сука, – заметила Бретта, потушив сигарету о край стола, – Часть твоего хамства ушла вместе с перепечаткой. Хоть это радует. А теперь, послушай меня. И слушай внимательно, потому что от этого зависит почти все в Обскуре.
Много-много лет назад, на планете Земля, может быть в этом самом городе под названием Глёкнер, жил один писатель. Никто из нас не знает его настоящего имени, но мы называем его Прим. Да-да, как в фехтовании называют первую позицию, как используют обозначение в математике. Бог, Прим, какая разница. Это одно и то же.
Так вот, Прим был бездарью и алкоголиком. Может быть, в далеком прошлом он писал великие шедевры, но когда его идеи закончились, он столкнулся с творческим кризисом и боязнью белого листа. Как говорили те, кто был до нас, он долго пытался удивить своих читателей чем-то новым, еще не виданным. И однажды он занялся одной книгой, которая так и не получила названия. Хотя нет, мы придумали ей имя – Obscure. Обскура. Понимаешь, как иногда может зарождаться новая религия?
Прим пристрастился к выпивке. Это раскрывало его сознание и позволяло справиться со страхами, как я слышала. Да ты и сам должен знать, правда? Итак, Прим начал писать книгу о неком именитом писателе по имени Виктор Венцель. Этот Виктор тоже владел пером и работал над безымянной книгой. Прославился благодаря своей драме… Думаю, название сам угадаешь? Но проблема в том, что и он получил в наследство от своего литературного отца творческий кризис и ту же самую фобию. Видишь ли, вся проблема в том, что Прим писал свою биографию. И так получилось, что именно ты стал его альтер-эго. Понимаешь, в чем дело…
– Прекрати, – цежу я одно словно, – Прекрати…
– Рада бы, да это входит в мои обязанности, дорогой. Иногда, мне хочется думать, что ты – Данте, а я – твой Вергилий, который ведет тебя по кругам ада. Это лучше, чем быть просто полузабытым очерком, рожденным каким-то неудачником-графоманом, – голос Бретты теперь отдает металлом, – Но дай мне договорить. Те, кто был до нас, говорили, что Обскура была почти закончена. Приму оставалось только дописать финал.
Но Прим забросил книгу. Может, нашел идею получше. А может, просто забыл про нее. Так или иначе, но Прима не стало. История оказалась незаконченной, и в нашем мире, который он создал, остался изрядный пустой кусок…
Она спешно закурила еще одну сигарету, вновь посмотрела на меня. В глазах ее опять стояли слезы.