За Никитием тащились двое: толстый и тонкий. Строго говоря, были они одной комплекции, но как-то нужно их поименовать? Толстый имел рост выше ста восьмидесяти сантиметров, крепкое телосложение и необъятные щёки. Вообще, большие щёки характерная, наравне с широкой задницей, черта жителей нашей страны. Тонкий тоже был рослый крепыш, но щёки его казались не в пример жиже, чем у первого. За Никитием они шли, как торговки по базару. Шагали по-хозяйски, не стесняясь, не ставя Никития ни в грош. «Какието лопухи, – подумал он. – Вряд ли из серьёзной конторы. Отставные прапорщики, что ли? Или уголовники?» Уходить от них Челюскин не стал. Пусть походят, узнают то, что он скрывать не намерен, попривыкнут. Сольют информацию о себе. Хотя у него почти не было сомнений, что парни приставлены к нему после разговора с консьержкой Оксаной Тарасовной и причина кроется в его интересе к Нине Назаровой.
Толстый и Тонкий проводили Никития домой, покрутились у подъезда, пару раз позвонили по мобильному и отвалили с чувством исполненного долга и хорошим аппетитом.
Теперь для них и их хозяев Никитий Никитович – матрос рыболовецкого флота, приехавший меньше года назад из Мурманска, обменявший с доплатой хоромы за полярным кругом на эту однокомнатную квартирку. Подрабатывает сменным мастером в котельной соседнего шарикоподшипникового завода. Ничтожная личность, ездит на «Жигулях». Но то, что он никакой не председатель гаражного кооператива, как представлялся Оксане Тарасовне, кого-то наверняка заинтересует. Что ему только на руку.
Все происходящее начинало Никитию нравиться. Умершая и воскресшая в Париже красотка. Пара тупых топтунов, у которых наверняка есть неглупое начальство. Нефтяной холдинг с известным названием. Всё это указывало на то, что будет хотя бы интересно. Можно поддержать форму, а возможно, и денег срубить.
В Институт Склифосовского, где не откачали Нину, и, если потребуется, на её могилу Никитий поедет завтра. А сейчас, введя в курс дел Николая, он поработает над монгольскими нравами и менталитетом.
Свет он погасит глубокой ночью, в третьем часу.
Глава 11
Родина не спала. Малая стрелка давно перевалила за полночь, а Родина не спала. Не шёл к ней сон. Заботы и треволнения не давали сомкнуть глаз. Действительно, как тут погрузиться в покой? Масса больших проблем и первоочередных задач, срочных дел и невыполнимых, но обязательных условий сплелись в плотный клубок, который как ядро перекатывался в голове.
Даже ночью не покидала Родину забота. Враги обступали со всех сторон. Только справишься с одним, так тут другой поднимает голову. Внутренний отступит, его место тут же займёт внешний. Жестокого, но прямолинейного сменяет тихий и коварный. Оголтелый фанатик уступает место расчётливому хитрецу. Изворотливый, лукавый и тонкий соседствует с грубым, тупым и упрямым, и непонятно, кто из них страшнее. Все они опасны, за каждым надо уследить, всегда быть начеку. Уметь дать им отпор и нанести упре ждающий сокрушительный удар. А что может Родина? По силам ли ей это, ведь она всего лишь женщина…
Да, Марина Николаевна Родина была женщиной. Конечно же не обыкновенной, а чертовски умной, сообразительной, работоспособной, дальновидной. Иначе как ей работать в Службе внешней разведки Российской Федерации в должности куратора резидентур нескольких центральноевропейских стран? На эту должность по знакомству не назначают, по блату не берут. Тут самому нужно выдвинуться. Заслужить, доказать, что достоин, а самое главное – что справишься. В талантах Марины Николаевны ни кто не сомневался. Но один недостаток у неё всё-таки имелся. Родина была женщиной настроения. Могла и пожурить, наказать не совсем заслуженно, реабилитировать потом, это – да, несомненно, но вначале наказать. Могла Родина и одарить, приблизить, обласкать…
Любила Родина мужчин простых, открытых, статных, таких, которые за неё и в огонь и в воду. Таких, чтоб без страха и упрёка. Сразу и навек… Таких, что их только позови, а они уже здесь. Женщин Родина тоже любила. Любила, чтобы они рожали мужчин, пели им колыбельные и ставили их на ноги. Чтобы убирали хлеб и ремонтировали железнодорожные пути в оранжевых жилетах. Любила, когда женщины в строю и на них можно положиться.
Но кое-что Родиной очень не нравилось. Почему-то не любила она, когда мужчины и женщины живут в достатке. Почему-то не любила, когда в их домах ничего не происходит. Она не хотела им спокойной размеренной жизни. И поэтому всё время их теребила, прихватывала, не давала покоя и придумывала новые и новые неприятности. Но это, разумеется, пустяки, ведь самое главное в ней было то, что она боролась с врагами мужчин и женщин и всегда знала их в лицо.
Сейчас прямым и непосредственным начальством ей поставлена задача нейтрализовать конкретного врага. Звали его Гийом де Марш.
Гийом де Марш, в просторечье Ги де Марш, работал аналитиком в африканском отделе в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Он представлял в этой организации Францию. Его основной задачей, за которую платили неплохие деньги, было строить козни противнику. Чем больше козней, тем лучше для Ги. Почёт ему за это и глубокое уважение, всевозможные привилегии и достаток.
Давно известно, что цель любой системы, в том числе и из живых организмов, – это экспансия. Все хотят навязать свою волю и правила игры остальным, не забывая о собственной выгоде. Эй, вы там, на Востоке, живите так, как мы скажем, и всё будет у нас хорошо. Вам понятно? То-то. Как жить? Читайте правила: вы у нас покупаете, а мы у вас забираем. Устраивает? OK! А если нет, то, значит, режим у вас неправильный, и мы его поменяем. Ги де Марш и занимался такой экспансией. Экспансией правил и понятий. Он был далеко не дурачок, и козни у него получались что надо. Качественные выходили у него козни. Он придумал, например, что в одного и того же Бога некоторым никому не нужным народам следует верить по-разному. Достаточно убедить некоторые из них, что остальные верят плохо и их надо срочно переучить, и смута, деградация и опустошение в этой местности обеспечены. Другим он внушил, что они обижены и им необходимо восстановить справедливость с купленным в правильном месте оружием в руках. Короче говоря, для каждого народа Ги де Марш искал свою, как было в случае с американскими индейцами, «огненную воду». Такое средство или идею, которая помогала его системе, его хозяевам если не победить, то сильно ослабить противника. Хорошим Ги де Марш был аналитиком. Идеи у него рождались сильные и продуктивные. Родина следила за ним и даже иногда любовалась и восхищалась его планами. Ги де Марш, можно сказать, ей нравился. И нравился бы и дальше, если бы оставался в своём аналитическом центре специалистом по Африке. Но недавно стало известно, что его повышают и переводят начальником отдела козней против Российской Федерации. И Родиной теперь не спалось.
«Что с ним, с этим Ги де Маршем, делать? – думала Родина, ворочаясь в постели. – Как поступить? Отправить на тот свет? Грубо. Мы убьём, в ответ уложат кого-нибудь из наших. Завербовать? А что мы сможем ему предложить? Заразить болезнью? Но как это повлияет на его умственные способности? Вдруг на больничном он ещё быстрей соображать начнёт. Эх, лучше всего, чтобы его не назначали. Сидишь в своем африканском отделе, ну и сиди там. Строй козни против негров и не высовывайся. Да, лучше всего его скомпрометировать в глазах руководства. Дескать, рано тебе, Ги де Марш, на повышение, не дорос ты ещё до руководящей работы, до такого ответственного поста, как начальник русского отдела. Резолюция – отложить. А на это место мы, Родина и коллеги, своего человечка проведём-поставим, тем более что есть подходящий на примете. Английская резидентура доложила, есть один ретивый, так и рвётся наверх. Ретивый-то ретивый, но управляемый. Все подходы к нему расчищены. Ему всё надо: и денег, и удовольствий, и азарту. Прелесть, а не агент получится. Дадим ему под присмотром пару операций на нашей территории провести. Взорвать что-нибудь ненужное, наскандалить… Пусть выдвинется, станет заметным, альтернативным де Маршу кандидатом, а там мы за него всерьёз и возьмёмся. А де Марша в этот момент скомпрометируем. Вот так и поступим. Что у нас на де Марша есть? А ничего у нас на него нет… Впрочем, – Родина задумалась, – он же в Сорбонне на политолога учился с одним моим подопечным, Колькой Перегудовым. Как же я про него чуть не забыла? Застоялся небось. Ага, ну что ж, пора его расконсервировать, пусть к делам приобщается. Хватит ему портки по учебным скамьям протирать да харчи казённые проедать. Одних суточных вон сколько ему положили…» Справедливости ради надо отметить, что Родина была скуповата. «Да, решено, – наконец засыпая, подумала Родина, – завтра с утра Кольке и позвоню. Пусть порадуется, что Родине пригодился».
На том Родина и заснула.
Глава 12
Понедельник, как ему и положено, выдался тяжёлым.
«Известно, что наиболее высокого мнения о своих умственных способностях придерживаются дураки, недалёкие, косные люди с мизерным жизненным опытом и отсутствием практики пользования собственным мозгом. Таково уж стечение обстоятельств, что потребности и возможности развивать серое вещество им не представилось, и оно ссохлось за ненадобностью. Вот человек и остался дураком. Впрочем, это не беда. Дурак, как и все остальные люди, может быть счастлив, богат, здоров и красив, да так, что иному и позавидуешь. В целом получается, нет ничего страшного в том, что человек вырос дураком. Но почему у него непременно высокое самомнение, вот вопрос».
Такие мысли занимали Никития Челюскина, когда он делал пересадку с Замоскворецкой линии на Краснопресненскую Московского орденоносного метрополитена.
«Очевидно, людей, которые не в состоянии понять, переварить и оценить чужую мысль, любая собственная, даже самая примитивная и мелкая, приводит в восторг и ликование, поднимая планку самооценки на головокружительную высоту. Дурак свои редкие мысли любит и знает их наперечёт».
Размышления не мешали Никитию проверяться, и он давно заметил слежку. Вчерашняя парочка опять шагала за ним. Сегодня щёки Толстого ещё сильнее наползали ему на глаза, видно, провёл он бурную ночь. С Тонким же никаких перемен не произошло.
«Советы дурака искренни и безобидны. Советы умного человека следует рассматривать с двух сторон: пользы для слушающего и выгоды для говорящего. С умным нужно держать ухо востро и представлять себе ход его мыслей. Дескать, а зачем ему, умному, мне такое предлагать? Дурак же даёт совет бескорыстно и безоглядно. Помогает от всей души и сердца, радуясь своим умственным способностям и возможности их проявить. Но советы дурака – это разговор особый».
В этот момент Никитий опять посмотрел на Толстого и Тонкого. Те не отставали, почти дыша ему в затылок и наступая на пятки. Не хотелось Челюскину отвлекаться от размышлений о дураках, а пришлось. Пора уже было избавляться от слежки.
Он поднялся наверх, на улицу, купил ненужные ему сигареты и пошёл по Пятницкой улице. Толстый и Тонкий шагали следом, рассекая всё на своём пути, как новый острый плуг за молодым, злым до работы конём.
Да кто же они такие? Что им нужно? Почему беспокойство за Нину Назарову выгнало их на улицу, пробудив интерес к Никитию? А у Никития, в свою очередь, к ним. Скоро придётся знакомиться. Парни или те, кто стоят за ними, явно жаждут поближе узнать Никития. И сам он не против встречи, хотя рассказывать им ничего не собирается. Во всяком случае, первым.
Пятницкая улица упирается в Серпуховскую площадь, чуть не доходя до неё, на правой стороне есть ремонт часов. Туда Челюскин и заглянул. Снял часы с руки и сказал, что они спешат. Старый мастер, натянув на левый глаз лупу, отвинтил заднюю крышку. Толстый и Тонкий закурили на улице перед витриной. Никитий отошёл в глубину помещения и набрал номер приятеля из Конторы, собираясь спросить про родню Нины Назаровой.
С родителями всё ясно, для того чтобы поговорить с ними, нужно поднять специальные научные инстанции. С этим повременим. А что же муж?
Бывший муж Михаил Генкин – это уже интересней. В последнее время часто приезжает с исторической родины на настоящую. И сейчас, по обмену опытом, работает в Склифе. Где?! В Институте скорой помощи имени Склифосовского, в восьмом отделении. Что за отделение такое? Отравления. Действительно интересно.
Набирая номер Николаши, Никитий видел, как Толстый прикуривает вторую сигарету. Трубку, как говорили раньше, подняли быстро.
– Алло.
– Коля, повторяю, за мной ходят. Второй день.
Коля ответил на французском языке. – Это очень интересно… А кто?
– Сегодня многих разбирало любопытство, в том числе и Колю.
– Два каких-то малых из нижних чинов. Хочешь, чтобы я у них спросил? – Никитий тоже перешёл на французский, но говорил вполголоса.
– Погоди. Пускай походят, присмотрись к ним, собери информацию. Будет видно, что хотят. Может, это к моему делу и не имеет отношения. Ты был по адресу?
– Да. Говорил с консьержкой. Нина твоя отравилась, её увезла «скорая помощь». Хоронили из морга. В квартиру я пока не попал. Девушка была денежная, заметная. Как только я оттуда ушёл, так за мной и пристроились. Так что это по твоему дельцу. Больше некому. Я в простое, вокруг меня чисто. – Никитий видел, как Толстый чуть не прилип к витрине ремонта часов, желая разглядеть, что там делает поднадзорный. – И ещё – какие-то они кустари. Таких только спроси, сразу расколются.
– Рано пока. Им, может, ничего и не известно. Вдруг они только на подхвате? Адрес, к примеру, поручено узнать, а ты их прижмёшь, себя обнаружишь. – Коля помолчал. – Придёт время, всё узнаем. Приготовь-ка альтернативный канал связи, а то всякое может начаться.
– Почтовые голуби подойдут? – Никитий посмотрел на мутное московское небо.
– Очень умно. – Голос Николаши стал строг. – Чип телефонный приобрети и номер мне сообщи, мало ли что… Вдруг у тебя этот телефон, с которого ты, Никитий, сейчас звонишь, отберут. Ну и имена ты себе подбираешь, каменный век какой-то.
– Беру что дают. И не капризничаю, Николя.
– Вернёмся к делу, – продолжил Перегудов. – В Склиф съезди без них. Узнай что и как, а потом уж от них не уходи, пусть тебя пасут. Дай понять, что ты простой, незатейливый мужик, весь на виду. Захотят тебя расспросить, колись сразу. Дескать, сосед по гаражу попросил разузнать про эту Нинку. Что за сосед? Да Колька из семнадцатого номера. А где он сам? Да в командировке. Место? Откуда мне знать, он сам звонит. И вообще, твоё дело сторона, тебе чужие проблемы не нужны. Деньги будут давать – возьми. Подзатыльник отвесят – сдрейфь. Рукам воли, я прошу, до прояснения обстановки не давай. Если ты не один и не можешь говорить открыто, то называешь меня Коля, если говоришь свободно, то Николай. Идёт?
– Хорошо.
– Что ещё хотел сказать, Никитич?
– Муж её бывший в Москве сейчас, оказывается. Представляешь, в Склифе врачом работает. Скорую помощь при отравлениях оказывает.
– С каждым днём всё занятней. Ты бы на него взглянул, Никитий. Может, он что скажет?
– Взгляну, только от молодцов этих отделаюсь – и сразу в Склиф.
– А мать-отец её где?
– На зимовке, в Антарктиде.
– Живут же люди! Всё?
– Да. – Будь здоров. Звони.
– Будь… – ответил Никитий и отключился.
Мастер за ремонт годных часов запросил тысячу. Никитий поблагодарил и вышел на улицу. Толстый и Тонкий побросали окурки и выжидательно уставились на Никития.
«Тьфу», – подумал он и отправился к метро, опять предаваясь размышлениям о дураках.
«Дурак, он человек безвредный, все несчастья от умников, двигателей прогресса, от творцов. Фразочку о двух фирменных российских бедах: дураках и дорогах – придумали, разумеется, умники. Это им обязательно нужно куда-то нестись сломя голову и желательно по хорошей дороге. Разве дурак, глядя на орлов, летящих на запад, догадался бы, что за Атлантическим океаном есть земля? Целый новый континент – Америка? Да ни в жисть… Постоял бы, посмотрел бы дурак вслед гордым птицам и сказал: „Куда летят? Зачем летят? Эх, дураки!“ И пошёл бы домой пиво пить. И остались бы в целости и сохранности самобытные инки, гордые ацтеки, ветреные команчи и даже косматые бизоны. Негров из Ганы никто бы не потащил в рабство. Подумаешь, не было бы у человечества джаза, дамского романа „Хижина дяди Тома“ и потёртых джинсов, всего и делов-то. Зато не увлеклись бы в Европе табакокурением, не маялся бы народ сифилисом, не тратил время на просмотр вестернов. Эх, не помешало бы человечеству иногда быть поглупее. Здоровей бы была цивилизация».
Институт Склифосовского хоть и расположен на пересечении шумного Садового кольца и помпезного проспекта Мира, но главный вход имеет с переулка канувшего в историю Грохольского. Институт представляет собой больничный, на полтора десятка зданий, городок с девятиэтажным корпусом во главе.