Михаил вышел из машины.
– Черт, – выругался Вася, выскакивая следом.
От второй машины бежали клоны. Михаил закурил.
– Михаил Юрьевич, сядьте, пожалуйста, в машину… – попросил Вася.
После продолжительной паузы Михаил спросил:
– C кем ты работал до меня?
– С Джоффри.
– У Джоффри нет телохранителя.
– Я шесть лет работал с его дочкой.
Михаил засмеялся. Изо рта вырывались белые клубы дыма и пара.
– Ты был нянькой дочки Джоффри и Григорий приставил тебя ко мне? Тогда понятно.
– Компаньон-телохранитель.
Рекламный щит снова остановился на афише, и Михаил задержал на нем взгляд.
– Почему тебя перевели?
Хотя клоны и были уже рядом с Михаилом, Вася поглядывал по сторонам, останавливая взгляд то на одной, то на другой машине.
– Когда тринадцатилетняя девочка в разговоре с отцом употребляет слово «классный» в описании телохранителя, у которого у самого дочка того же возраста, стоит его сменить.
– Понятно.
Михаил выкинул окурок и снова закурил. Щит снова переключился на афишу. Припечатывающим движением Михаил указал на него двумя пальцами, с зажатой сигаретой.
– Он столько сделал за этот год… больше, чем я за пять лет президентства! Но вот это, – он снова указал на щит, – самое правильное. И игрушки их…
Михаил посмотрел на вылезающую из машины Юлию Владимировну. Достав тонкую сигаретку, она наклонилась к лодочке из его ладоней.
– Хлеба и зрелищ? – усмехнулась просто.
– Свобода, равенство и братство, Юлия Владимировна.
– Ох, Мишенька, когда же это кончится…
Вася непонимающе смотрел на шефа и юриста. Поймав его озадаченный взгляд, Михаил рассмеялся и охотно пояснил.
– Вася, мы все та же толпа крепостных. Для того чтобы воспитать в обществе ответственность за свою жизнь, иллюзии свободы недостаточно. Без барских подачек мы начинаем открывать глаза и звереть. А когда они иссякают, долго игнорировать требования: «Дайте хлеба!» – становится опасным. Но хлеб нельзя просто дать. Его нужно посеять, вырастить, уберечь, собрать, высушить и защитить, смолоть, испечь, развезти и продать! Хлеб – это работа. Если в него не вложить деньги, время, силы и ответственность, его не будет! Буханка хлеба – это эквивалент огромных совместных усилий и принципов. Хлеб – это честность. Если от этапа «посеять» до этапа «продать» подворовывать хоть по чуть каждому звену, хлеба не состоится! Хлеб нельзя «дать», потому что тогда сеять будет не на что и некому. Самое адекватное мерило морали страны – это хлеб. И у нас своего хлеба уже давно нет… – Михаил затянулся, глядя на афишу Фио Калоре. – А теперь представь ту же толпу, но с лидером, радеющим за «Свободу, равенство и братство!» Знакомая история? Что ж, этот вопрос выгоднее подогревать, чем хлебный. Только дополни: «Нет рабству! Права живым проектам!» И они, – Михаил ткнул в небо, – собираются в ресторане, куда мы сейчас едем, пьют, закусывают, болтают, потом едут в баню и снимают девочек, а на следующий день выходит закон о свободе… равенстве… и братстве! И к толпе орущей «дайте хлеба» прибавляется еще полтора миллиона клонов, которых я кормил и ни у кого не просил помощи. Это вопрос одной строки, Вася. Это не работа, не труд, не принципы и не мораль. Это просто – закон. Усилия на выполнение первого требования обратно пропорциональны усилиям на выполнение второго. Но зато теперь они, – Михаил обвел сигаретой поток машин, – получили, что просили, и на какое-то время заткнуться. Ведь нельзя орать беспрерывно!
– Слишком быстро, – заметила Юлия Владимировна. – Еще бы год-два… в самый раз.
– Но ведь это только у нас… – попытался обнадежить Вася.
– Да ладно? – усмехнулся Михаил. – Ты видел когда-нибудь конкурсы красоты? Мисс мира, мисс вселенная, мисс галактика, мисс на хрен все на свете? Чего хотят эти девушки? Чего положено желать на мировой эфир самым дорогим блядям планеты?
– Миша… – побранила мужчину юрист.
– Простите, Юлия Владимировна.
– Не знаю.
– Мир во всем мире, Вася! И у них так же, как у нас, на эту мразь пойдет толпа дебилов-идеалистов, ох извини – ныне пользователей, в прошлом – избирателей, не имеющих понятия, что они тоже жрут чужой хлеб!
Михаил выкинул окурок и спрятал руки в карманах пальто.
– Знаешь, как сейчас определить, осталась ли в стране мораль? Посмотри, где разрешено использование живых проектов. Посмотри на карту у меня в кабинете, и ты поймешь по какой линии делать лоботомию.
Михаил увидел полицейскую машину одновременно с живыми проектами. Олег открыл дверь машины и взглядом попросил президента сесть. И Михаил, и Вася и Юлия Владимировна прекрасно знали, что даже при наличии нарушения, любого нарушения… полиция извинится и уедет сразу после считывания паспортного чипа.
Когда сканирование паспортных чипов «не сработало», Вася напрягся. Взгляды живых проектов неотрывно следили за лицом президента, ожидая любого сигнала к действиям. Михаил пытался понять, чей это заказ, то есть, насколько сильно стоит опасаться. Двое полицейских перед ним были безоружны. У них не было даже дубинок. Это явно указывало на то, что они кристально ясно понимали к кому их подослали. Когда не выдержал Вася и обогрел своей щекой капот машины, Михаил по-прежнему отрицательно покачал головой. Клоны послушно наблюдали, Юлия Владимировна не понимала, что происходит, ведь все было оговорено!
– Пройдите в нашу машину, Михаил Юрьевич, – попросил старший сержант.
– Вы точно не обознались, ребят?
– Будем считать это отказом.
Михаил встретил скулой капот своей машины, и тогда не выдержала уже Юлия Владимировна:
– Вы что, сдурели? Вы же завтра БОМЖами станете!
Полицейские переглянулись, и когда старший отрицательно покачал головой, наконец, и руководитель юридического департамента поняла, что вопрос более серьезный и угрожать бессмысленно.
В отделении Михаил узнал, что задержан по подозрению в даче взятки государственному служащему. Юлия Владимировна уже поняла, что шеф снова вне закона, но теперь уже с другой стороны, и лишь для проформы диктовала, что и где дописывать в протоколах. Когда президента Live Project Inc. оформили и оставили в КПЗ, Михаил сел на лавку, вытянул ноги и захохотал.
Две сидящие в камере девушки переглянулись. Они смотрели на сокамерника, покатывающегося со смеху, и постепенно сами начали улыбаться. Через минуту смеялись все трое. Глядя на них Михаилу стало еще труднее успокоиться. Вскоре он уже и забыл из-за чего начал смеяться. Лишь спустя минут десять, потирая гудящие щеки и живот, он снова вспомнил свое недоумение и пророческое предупреждение дублера:
– Да зачем меня сейчас сажать, Дэнис?
– В назидание.
Михаил разглядывал девушек напротив так же пристально, как и они его. Когда он снова заржал, они уже были не в силах поддержать его смех. На этот раз он вспомнил другой разговор, состоявшийся в баре «На холме» полтора года назад:
– Ты знаешь, что все проститутки мира ненавидят тебя?
– Что я им сделал?
– Прошел слушок, что ты готовишь миллион профессиональных проституток, и настоящие боятся остаться без работы.
Он решил проверить слова Лиды и спросил девушек:
– Вы знаете, кто я?
– Парень из рекламы, – тут же ответила одна из них.
Михаил понимающе кивнул. Да… иногда неплохо быть и просто «парнем из рекламы».
– Михаил, – у решетки стоял Григорий. – Двадцать четыре часа и я ничего не могу сделать. И лучше не пытаться.
– Объясните?
– Вы с кем-то не поделились и, цитирую: не слушаетесь.
Михаил потер висок.
– Сигареты есть?
Григорий достал две пачки, зажигалку и просунул сквозь прутья. Михаил закурил и поделился с мгновенно оказавшимися возле решетки девушками.
– Григорий, вы же…
– Михаил, давайте уже на «ты»…
Глава LPI остановил взгляд на собеседнике и благодарно улыбнулся:
– Хорошо, спасибо… и что будет после этих суток?
– Решение, что взятки не было, а сообщение о ней – результат оговора. Может, напишут, что факт вручения денег имел место, но это не взятка, как сейчас ошибочно указано в первичных материалах, а возвращение долга, дача взаймы или другие правомерные действия.
– Ну, хорошо, я уже здесь. Почему не выпустить меня под залог или подписку? Есть же закон.
– Миша, – Григорий запнулся, но вскоре продолжил, – много лет назад мой коллега… он никогда не был моим другом, – зачем-то добавил глава СБ, – так вот он сказал: Гриша, пока мы на этой стороне, читай закон, как хочешь, хоть задом наперед, хоть вверх тормашками. Так вот, Миш… пока ты на той стороне, закон для тебя – ноказ. И сейчас лучше забудь и о деньгах и о связях и о тех, кто может взять эту халупу штурмом. Если решишь бузить, до обвинения могут накинуть еще сутки… а потом еще одни. На пресечение не надейся, не выпустят.
– Я же две недели назад ездил к президенту.
– Да не бери ты так высоко. Тут все проще, злее и печальнее, Миш. Никто не вмешается. Это всем выгодно. Считай, что тебя поставили в угол. На двадцать четыре часа.
– Ты их знаешь?
– Конечно, знаю.
– И я могу их достать?
– Только если собираешься покинуть официальную территорию «Руси», сменить чип, лицо, пальцы, глаза, голосовые связки и никогда и нигде не оставлять свою ДНК.
– Ясно. Ну, ладно… что-то еще?
– Не исключено, что это время ты проведешь в компании.
– Ну, это понятно.
– Ты бывал за решеткой? – удивился Григорий.
– Да, в Париже… лет в двадцать. Тогда я оказался единственным белым в камере с шестью неграми, которые до этого приставали на улице к проводнику. Я полез защищать свою собственность, – Михаил усмехнулся, вспоминая, и продолжил: – Петьке пришлось напасть на офицера, чтобы его запихнули ко мне. Еле отбились. Он все же позвонил отцу…
Григорий усмехнулся.
– Ладно. Но почему на обочине? Я же ехал на встречу с Ивановым.
Григорий помолчал, разглядывая девушек, внимательно подслушивающих разговор.
– Вероятно, планировали на встрече или после нее. Не в офисе же…
– Если в планах меня унизить, почему нет?
– Потому что в офисе чуть больше, чем три клона и Вася. Никто не знает, что от тебя ждать, а простые люди хотят жить.
Михаил пару минут задумчиво разглядывал пол.
– Пришли потом кого-нибудь с сигаретами.
Григорий засмеялся.
– Я тебе поесть пришлю, Миш.
Кивнув на прощание, Михаил направился обратно к лавке.
– Ты встречался с президентом? – девушка напротив жадно докурила первую сигарету и, прикурив от нее вторую, принялась за нее более вдумчиво. Михаил молча наблюдал за ней, сев на лавку и запахнув пальто, которое сразу же снова раскрылась.
– Ничего костюмчик, – похвалила девушка.
– А твоя подруга всегда такая молчаливая?
– Она вспоминает, где еще тебя видела.
– Вы телепатки что ли?
– Мы сестры.
В этот момент вторая девушка откинула голову назад, ударилась затылком, выругалась, потерла затылок и потянулась к сигарете сестры. Затянувшись, она что-то начала шептать той на ухо и по удивлению на лице его собеседницы Михаил предположил, что сестра вспомнила что-то приближенное к истине.
– Охренеть! Чувак! Хочешь минет? Прям ща! Бесплатно!
Михаил снова запахнул пальто и отвернулся. Двадцать четыре часа…
4
Баба Маша числилась дворником прилегающих территорий. К чему прилегали ее территории, простой пожилой женщине было невдомек. Просто так было написано в табеле, в графе «должность», рядом с графой «к выплате». Переводимая на ее счет заработанная сумма рассчитывалась из веса мусора, который из контейнеров грузили в мусоровозы. За недобор бабу Машу штрафовали. По логике руководства мусора могло становиться только больше, а если в какой-то месяц по ее району мусоровозы привозили на мусорный полигон меньше положенного, значит, дворник плохо работал. При этом все знали, но никто не говорил вслух, что за «долю» экспедитор мусоровоза мог вывезти контейнер бабы Маши в незапланированное время и приписать вес украденного мусора к другому району. Баба Маша ставила электронную подпись напротив суммы своей заработанной платы без возмущения, потому что найти другую работу было невозможно, и необходимо было держаться. Ее молчаливое согласие и подпись позволяли руководству не обращать внимания на воровство мусора и заниматься своими делами.
Так получилось, что в шестом часу десятого октября, открыв контейнер для своего электронного помощника-чистильщика, баба Маша обнаружила труп.
Когда приехавшие полицейские вытащили труп из контейнера, баба Маша увидела жилетку, увитую проводками. В одном из множества кармашков торчал помятый пластиковый флакон. Передний край жилетки пропитался черной жидкостью из него и матово отливал. В общем-то, странная одежда мертвого человека не имела значения. Единственное, о чем думала пожилая женщина, давая показания, это о том, что и этот «мусор» у нее украдут.
Возможности использования техников ограничивались лишь фантазией. Это был самый арендуемый проект из всего ассортимента живых проектов холдинга. Техники уже давно заменили людей в шахтах, приисках и карьерах, в цехах по обогащению горно-химического сырья, солепромыслах, сталелитейных, жировых и прочих вредных производствах. Не было людей и в пунктах подготовки и погрузки взрывчатых материалов, топлива и, даже, зерна. Любое предприятие, идентифицированное по признаку наличия опасного вещества и использования опасного оборудования, могло арендовать у «корпорации клонов» техника и поставить его на вредное производство, вместо того, чтобы оформлять страховки и платить за повышенный риск и вредное производство людям. Ввиду того, что техники ничего не могли требовать и любые работы выполняли молча и добросовестно, спрос на них только рос. А оптом было еще дешевле.
Костик не знал, с какой целью его вызвали из отделения в район. Увидев оцепление и машины, живой проект подошел и поприветствовал «коллег». Один описывал место происшествия, второй наблюдал. Они шутливо переговаривались, но когда подошел живой проект, замолчали.
– А, вот и ты, – сказал старший сержант, обернувшись к клону. – Парень, тут жилетку надо отвезти на экспертизу.
– Вы же на машине. Вам по дороге.
Сотрудники органов отошли к машине, а встретивший клона сержант бодро продолжал.
– Да, нам жмурика еще везти и оформлять, а уже восьмой час. Да бабка еще.
Подхватив Костика под локоть, сержант провел его к машине.
– Снимай и вези. Как освободишься, можешь ехать домой.
– Что это за вещество?
– Так для того и нужна экспертиза, чувак… Ты чего?
– А портативный сканер?
– Он сломанный в машине валяется. Ждем замену.
– Я на метро езжу, господин старший сержант. Там люди…
– Ну, под куртку спрячь. Вон, в пакет сложи. Баб Маш, дайте пакетик!
Костя зашел в метро на Кунцевской. Как и любой техник, он был узнаваем и безлик одновременно. За прошедшее десятилетие обыватели привыкли видеть рядом с собой идентичные лица клонов LPI и так же, как на кукол Toshiba Robotics, не обращать на них внимания. Ослабив шарф, мужчина вцепился в поручень. Его взгляд остановился на светящемся табло с цепочкой станций. Двери закрылись, но раскрылись снова. Один из стандартных голосов LSS «Русь» попросил не задерживать отправление. Костя смотрел в табло и крепко держался одной рукой, чтобы не дай бог, не развернуло. Вторая прикрывала грудь и живот, словно за пазухой техник нес что-то хрупкое и живое.
– Да подвинься ты, клон!
Костя почувствовал удар в бок и чуть прогнулся вперед, освобождая место сзади себя для набивающихся в вагон людей. Кто-то споткнулся о его ногу, потом наступил на ахиллесово сухожилие и двери, наконец, закрылись.
– Вы еще лягте на меня! – послышался недовольный голос сидящей перед ним женщины.
Костя попытался вжаться обратно, но бесполезно. Так и вися на одной руке и придерживая ношу за пазухой второй, клон смотрел на табло.
– Вы на меня капаете!!! – закричала женщина перед живым проектом через минуту.
Костик попытался наклониться, чтобы посмотреть, что с него может капать, но женщина перед ним попыталась вскочить. В битком набитом вагоне это было сделать невозможно. Костик никуда не мог деться. Как и пассажирка. Рухнув обратно на сиденье, она начала отталкивать от себя клона, обрушивая на него ругательства и перемежая их увесистыми ударами.