В ИВС пахнет хлоркой и тоской. Встретивший нас внизу хмурый сержант-охранник, проводит всю группу по ярко освещенному коридору к торцевой камере и, по указанию начальника, звеня ключами, отпирает обитую железом тяжелую дверь. С кормушкой и глазком для наблюдения.
Распахивает ее до ограничителя и отходит в сторону.
– Прошу, – делает приглашающий жест Слава.
Заходим (первый Савицкий, я за ним), старший лейтенант сзади.
На крашеном деревянном помосте, рядом с горячей батареей отопления, скрестив ноги по татарски, сидит уже знакомый мне Артист. Голый, весь синий от наколок, а на бетонном полу разбросана одежда: шапка с телогрейкой, штаны и прочее.
– О, гражданин прокурор! – довольно щерится фиксами арестант. – Наше вам с кисточкой.
– И тебе не хворать, – отвечает Савицкий. – Так говоришь, поедешь на суд голый?
– А то, – кивает бритой головой злодей. – Я так желаю.
– Ну, коли так, будь по твоему. Выводите (оборачивается Илья Савельевич к начальнику).
После этого мы покидаем камеру и поднимаемся вверх по железным ступеням.
«Ни хрена себе» думаю про себя. «Голый на суде это же скандал. Как можно?»
– Значится так, Петрович, – обращается Савицкий к старшему Воропаю, когда подходим к автозаку. – Этого Артиста посадишь в один отсек в чем есть, а его шматье в соседний.
– ПонЯв Илья Савельевич, – кивает старшина. – Будет сполнено.
Через пару минут охранники снизу выводят из двери голого обвиняемого в наручниках, (один несет его одежду), а тот орет песню
С одесского кичмана,
Бежали два уркана,
Бежали два уркана, да домой!
Лишь только уступили,
В Одесскую малину,
Как поразило одного грозой!
– Хорошо поет лишенец, – умиляется Савицкий. – Грузите.
Конвойные сержанты, отперев боковую дверь кузова, впихивают туда рецидивиста и исчезают вслед за ним, старшина усаживается за руль, мы с Савицким
втискиваемся рядом.
Заурчав двигателем, автозак подъезжает к воротам, коротко сигналит, и они с лязгом ползут в сторону.
Старшина врубает скорость, дает газ, выезжаем на проезжую часть улицы. Далее следует поворот налево, катим по шоссе в сторону автовокзала.
На перекрестке у него сворачиваем направо, машина прибавляет ход, опускаясь в низину, следуем в направлении Горского. Этот шахтерский городок, вместе с еще одним, именуемым Золотое, входит в подчинение Первомайску.
Живут у нас в основном горняки, с весьма высокими заработками. «Жигули», «Москвичи» и даже «Волги» здесь не редкость.
Оставив позади жилой массив, с непременным частным сектором на окраине, выезжаем на степные, с остатками снега, просторы. Они перемежаются еще черными, балками, где уже орут прилетевшие грачи, зеленеющими озимыми полями и белеющими вдали поселками.
Когда до Горска остается километров пять (в запасе у нас еще час), Савицкий предлагает Воропаю остановиться у кринички, что в бегущей сбоку лесополосе, попить водички.
– А нашо водички? – косится на него старшина, – можно и чего покрепше. Вслед за чем сбавляет скорость, съезжает с асфальта на грунтовку и подворачивает к раскидистому дубу на опушке.
Затем глушит двигатель (все выходим из кабины) и зовет, – Мыкола!
– Га! – выбирается тот из кузова.
– Швыдко организуй костерок, шас немного перекусим.
– ПонЯв, – отвечает тот и направляется за хворостом в лесополосу.
Минут через десять у кринички потрескивает костерок, и Иван с Мыколой поджаривают на нем ломти домашнего сала, нанизанного на прутья.
Синеватые капли падают в огонь, трещат и издают дразнящий запах.
Батька Воропай в это время нарезает на расстеленной газете кирпич хлеба и чистит крупный репчатый лук. Здесь же стоит граненый стакан и солдатская, в чехле фляжка.
Первые сто грамм, старшина наливает Илье Савельевичу.
– Хлебный? – принимает его Савицкий.
– Вы ж знаете, – щурится Воропай. – Другого не держим.
Савицкий выпивает, крякает и закусывает ломтем шкварчащего сала на ноздреватом ломте хлеба.
Процесс повторяем мы со старшиной (сыновьям тот не наливает) и сержанты налегают на бациллу*
– Когда Воропай предлагает по второй, Савицкий, говорит,– будя. Затем, имеющие пагубные привычку закуривают, стоим, любуемся природой.
А вскоре ее идиллию нарушают истошные вопли со стороны автозака. – Отдайте шматье, начальники! Я щас кони двину!*
– Во, – осознал, поднимает Савицкий вверх палец.
– Так шо, отдать? – поворачивает голову старшина в сторону машины. – А то захворае.
– Отдай, – кивает Савицкий. – И скажи, чтобы в суде вел себя культурно.
Старшина вразвалку направляется к автозаку и, отперев дверь, влазит внутрь. Вопли прекращаются.
Чуть позже мы въезжаем в Горск и Савицкий выходит у административного комбината шахты. Там у него свой процесс. По нарушениям правил охраны труда, со смертельным исходом.
Мы же следуем в центр, к дворцу культуры. Суд, при почти полном зале, проходит без эксцессов. «Артист» сидит меж конвойными тихо, как мышь, дробно клацая зубами.
Получив на полную катушку за грабеж, он сонно зевает и от последнего слова отказывается.
Назад едем в том же составе.
На дворе оттепель. Солнце клонится к закату.
Примечания:
Бацилла – сало (жарг)
Двинуть коней – помереть(жарг)
Кодификация – картотека сводов законов
Погоняло – кличка (жарг.)
Новые Икары
Эта история имела место быть, в СССР. На заре горбачевской перестройки. В небольшом шахтерском городке на Луганщине, родине Стахановского движения.
Главной его достопримечательностью являлась зона строгого режима на окраине, где отбывали наказание три тысячи сидельцев.
Зона именовалась у контингента «красной»*, являлось передовой в исправительной системе и курировалась лично Министром Внутренних Дел, – генералом армии Щелоковым.
В отличие от других, в ее оснащенных по последнему слову техники механических и прочих цехах, выпускается весьма нужная стране продукция: рефрижераторы, передвижные ремонтные мастерские, а также автолавки. Часть из них потреблялась внутри, а другая шла на экспорт.
Руководили процессом вольнонаемные инженеры с техниками, а сборку выполняли заключенными. Доставляемые туда с необъятных просторов Родины, при наличии определенных навыков.
Одним таким днем (был месяц май), в третьем цехе учреждения случился простой. С Горьковского автозавода, что на Волге, не пригнали партию автомобильных шасси.
По такому случаю администрация дала части зэкам выходной, оставив на рабочих местах в ночную смену, пару сборочных бригад, для доводки уже собранных агрегатов.
Те, зевая, расползлись по корпусу, имитируя трудовую активность, а вольнонаемный мастер вместе с вертухаем* поднялись в похожую на аквариум инструменталку, где принялись играть в нарды.
– Ну что, Кулибин, айда? – понаблюдав за начальниками, сказал сухощавый зэка в черной робе своему напарнику, с которым они возились у одного из рефрижераторов.
– Погнали,– цикнул слюной тот и, прихватив сумку с инструментами, оба испарились.
Имевший погоняло* «Кулибин», мотал очередной срок за участие в банде, которая специализировалась на угонах и продаже автомобилей, а его приятель, по кличке «Шпалер» – за изготовление и продажу огнестрельного оружия.
Оба отлично разбирались в технике, были у администрации на хорошем счету и косили под активистов*.
Спустя десять минут пара проявилась под звездным небом на открытой площадке за цехом. Там находились ожидавшие своей очереди всевозможные узлы и агрегаты, расходные материалы, а также различный металлический хлам. Как на любом заводе.
Поозиравшись по сторонам, лишенцы определили на гравий свою сумку, а потом, кряхтя, выволокли из кучи хлама металлическую сварную раму, с установленным на ней небольшим двигателем.
– Теперь давай винт, – приказал Кулибин напарнику, извлекая из сумки инструменты.
– Щас, – ответил тот и зарысил к соседней…
На ближайшей к цехам угловой вышке учреждения, огороженного по периметру бетонными плитами и туго натянутой за ним колючкой, нес службу рядовой роты охраны Алибеков. По национальности он был казах, служил второй год и грезил о родном ауле.
Сощурив узкие глаза, аскер* временами оглядывал свой сектор ответственности (тот был от рабочей до жилой зоны) и монотонно тянул песню.
Она называлась «что вижу, то пою», как принято у кочевых народов и чукчей.
Пейзаж был, как всегда, обычным.
В цехах ухало, стучало и визжало, за стеклопакетами оконных проемов взблескивала огнями сварка.
По другую сторону ограды светлели цветущие сады и темнели улицы городской окраины, за которыми в ночь уходила степь с балками. На многие километры.
Когда петь надоело, Алибеков уставился в небо над зоной и опупел: со стороны цехов, кверху цокотело что-то непонятное. Вроде химерной стрекозы с двумя на ней тенями.
В следующее мгновение он очухался и с криком «стой билат!» передернул затвор висевшего на груди автомата.
А поскольку «стрекоза» не реагировала на приказ, дал предупредительный выстрел вверх, а за ней очередь по теням.
Насекомое чем-то брякнуло, рушась вниз, в зоне истошно завыл ревун и загавкали в питомнике овчарки…
Поутру в учреждение нагрянула комиссия из области, во главе с начальником ГУИНа* и спец прокурором.
Для начала она осмотрела место падения летательного аппарата, зафиксировав все под протокол и изрядно поудивлявшись технической мысли исполнителей. А затем навестила тех в лазарете учреждения.
Кулибин лежал на койке с подтянутой к кронштейну загипсованной ногой, а Шпалер на второй, с головой, обмотанной бинтами.
– Ну что, ребятки, ударились в побег? – вкрадчиво поинтересовался прокурор.
– Чего молчите? Отвечать! – рявкнул полковник.
– Зачем вы так, гражданин начальник? – сделал Кулибин обиженное лицо. – Мы только хотели немного полетать над зоной.
– Ну да, полетать, – добавил со своей койки Шпалер. – Типа Икары.
– А эта курва с вышки стала по нам пулять, – продолжил Кулибин. – Мы будем жаловаться Генеральному прокурору.
– Ну, что ты прикажешь с ними делать? – развел руками начальник покосившись на прокурора.
– М-да, – пожевал тот губами. – Артисты.
Прошло некоторое время и всем воздалось
"Икарам" впаяли дополнительный срок и отправили валить лес за Уралом, мастеру цеха с вертухаем впилили по выговору, а Алибеков получил десять суток отпуска.
Историю эту я знаю из первых рук, от своего приятеля служившего в той зоне заместителем начальника по режиму, и даже видел тот летательный аппарат. Правда, на фотографии.
Примечания:
Красная зона – исправительно-трудовое учреждение, где вся полнота власти принадлежит администрации.
Вертухай – охранник (жарг.)
Погоняло – кличка (жарг.)
Активист – заключенный, сотрудничающий с администрацией.
Аскер – солдат (тюрк.)
ГУИН – Главное управление исполнения наказаний
Юдифь
Эта история, вызвавшая в свое время немало людских пересудов и профессиональный интерес оперативников, произошла в городе Стаханове на Луганщине, где я в бытность служил заместителем прокурора.
И героем ее был не матерый преступник-рецидивист, а хрупкая молодая женщина. Но женщина необычная. Таких ни я, ни мои тогдашние коллеги, в своей практике не встречали.
Как известно, материалы многих нашумевших дел, журналистами и писателями ложатся в основу их произведений детективного жанра. Но, к сожалению, в нашем провинциальном городе их тогда не случилось, а жаль. Это, как раз, такой случай.