Скрип зубной эмали вновь оборвал череду рассуждений. Надо обязательно рассмотреть, что за проклятое насекомое жалит меня. Непременно рассмотреть. Энтомология ещё никогда не была столь важной и необходимой для меня, как сейчас. Важен и отважен… Что-то в этом было. Нет! Есть! Что-то темное шевелилось на задворках памяти, не позволяя себя ухватить. Словно змея в последнее мгновение прятала хвост в собственной норе. Я постарался избавиться от этих мыслей. Змея – паршивая ассоциация. Неизвестно, что вытащишь на свет, вцепившись в ускользающее воспоминание. Мысли, порой, отравляют сильнее пресмыкающихся.
– Потом я бросил пить. Нет, не ради нее. Ради себя.
– Помогло?
– Да, в какой-то мере. Год совершенной трезвости. Не скажу, что он был насыщен событиями. Рутина, работа и опять рутина. В ту, первую трезвую ночь балахон и появился. Точнее впервые я запомнил его.
Я закурил очередную сигарету. Засыпал в кофеварку свежемолотый кофе, не удивляясь тому, откуда что берётся. Я его не молол и ещё секунду назад даже не чувствовал запаха кофейных зёрен. Сейчас же воздух на кухне был пропитан тонкими нотками карамели, словно кофемолка только что прекратила крошить зёрна в порошок. Залил воды.
– Как правило, сны не задерживаются в моей памяти, но в ту ночь я проснулся от его… Как бы это назвать? Он определенно что-то кричал и требовал, только беззвучно. Ощущалась лишь жуть. Злобный, всепоглощающий и бескомпромиссный ужас. В тот раз я не сумел подавить крик.
Выдохнул в потолок клубы табачного дыма. Ох, и влетит же от Вики.
– Фигура в балахоне с тех пор каждый раз что-то требует от меня. Я не знаю, как это объяснить, но меня преследует чувство оправданности этих требований. Будто тот, в балахоне, не только обладает правом, но и силой им воспользоваться.
Какое-то время я еще пытался сформулировать мысль, донести до невидимого собеседника суть своих чувств и переживаний. Пока не осознал окончательно, что совершенно не понимаю смысла нашего разговора. Потому что не способен ответить даже на простой вопрос – кто или что я такое в данный момент? После чего замолчал.
– Я рад, что Вы успокоились.
На этот раз у меня не возникло желания оглядываться. Голос более не ощущался частью меня. Но и частью чего-то, что можно рассмотреть, обернувшись, я его не представлял.
– Вы не мой внутренний голос.
– Нет, но об этом мы поговорим завтра.
Щелкнул замок входных дверей. Раз, другой… Из прихожей донесся шелест целлофана. Я отвернулся, игнорируя, расползающуюся от окна дерматиновую изморозь.
Иногда, я чувствовал, что предаю память о былой любви, которая глубоким шрамом прошлась по моему растерзанному сердцу. Что-то знакомое и даже родное, словно из далекого прошлого, чудилось мне в Вике. И это сводило меня с ума. Я не знал, как иначе, если ни предательством, назвать желание укрыться от холода воспоминаний в жаре чужих объятий. И хочу ли я именно этого. Каждый день сомнения и отсутствие ответов на вопросы сводили меня с ума. Но, кажется, сегодня что-то изменилось. Едва ощутимый холодок пробежался вдоль позвоночника. Возможно, сегодня наступил тот самый день, когда ветер перемен, наконец-то, разнесет в клочья мрак, окутавший мою жизнь, и закрутит меня в водовороте непредсказуемых событий. Надеюсь, Вика не покинет меня и останется той непотопляемой соломинкой, способной удержать потерявший ориентиры разум наплаву. Возможно, итог неизбежен и, несмотря на все мои усилия, я все же пойду ко дну. Но очень хочется верить, что не сейчас и даже не сегодня. Потому что сейчас мы будем готовить ужин, пить вино и разговаривать обо всем, решил я, забирая пакеты с продуктами у соседки.
Глава 4
Утром за окном появился дворник. Оранжевая жилетка поверх черного пуховика и валенки. Руки в толстых рукавицах уверенно орудуют лопатой для уборки снега. Мне кажется, что я слышу, как скрипит полотно фанеры по асфальту. Непрерывные усилия мужчины дают свои результаты. Еще несколько метров и лопата пройдется над надписью: счастье есть.
Голос гармонично проникает в мой мир, сплетаясь с фантомным поскрипыванием фанеры:
– Я хотел бы, услышать от Вас, что-нибудь не связанное с «балахоном».
У моего личного кошмара появилось прозвище. Боюсь, оно слишком далёко от ужаса, который внушает его носитель.
– Я не знаю, кто Вы, но уверен, что нам пора переходить к сути нашего общения. Потому что мне очень неудобно среди ваших вопросов. Я пока не понимаю в чем моя проблема, но время паники уже близко. Расскажите мне о белом дерматине, я в психиатрической лечебнице? Это изолятор? Я буйный?
– Прошу Вас, успокойтесь, пожалуйста. Сегодня Вы получите ответы на все вопросы. Вы не в психиатрической лечебнице и я не психиатр. Но Вы в некотором роде нездоровы… уверяю Вас, я все объясню.
– Что со мной случилось?
– Вы стали жертвой аварии. Вас сбил автомобиль.
– Я ничего не помню об этом.
– Ещё месяц назад Вы вообще мало, что помнили обо всем.
– Насколько серьезно я пострадал?
– Повторюсь, я не психиатр и не знаю, что можно Вам говорить, а что – нет. И как рассказать то, что все-таки можно… Наберитесь терпения, иначе придётся Вас усыпить и, скорее всего, начинать процесс заново!
– Насекомые… Их укусы – это уколы?
– Не совсем. Это интерпретация Вашего мозга… Но суть вы уловили верно. Значит, Вы воспринимали воздействие снотворного, как укус насекомого?
– Да.
Почему-то сейчас я представил юношу в белом халате, скрупулезно записывающего мои слова в крохотный замусоленный блокнот. Мне очень хотелось верить его голосу и надеяться на лучшее, но мысли были столь стремительны, что мне не удавалось ухватиться за них. Остановить и прекратить их безумную скачку хоть на секунду.
– Что ж, давайте начнём с аварии…
Глава 5
За окном танцевал дворник. Он, то раскачивался вокруг черенка воткнутой в сугроб лопаты, словно заправский стриптизёр у пилона. То, обхватив его обеими руками, будто истинный рокер, приплясывал вместе с микрофонной стойкой.
Неподалеку от веселого трудяги рылся в сугробе пёс. Питбультерьер рыжей масти, то и дело, поднимал голову, громко фыркал, чихал и мотал башкой, сбрасывая налипший снег с носа. На показавшемся из-под сугробов темном пятне асфальта ярко светились выведенные флуоресцентной краской начальные буквы: СЧ… Счастье есть. Ещё совсем немного, и пёс отроет похороненную под снегом надпись полностью. Как жаль, что само счастье даже с помощью усердного питомца уже не откопать.
С двадцатого этажа почти не разглядеть, что за рыжее пятно с упорством снегоуборочного комбайна роется в сугробах. Тем более не рассмотреть повадки. Но я знаю об этом, поскольку создал его. И создал именно таким. Как и дворника, и окно, и все, что за окном, а так же все, что перед ним. Нет, все-таки не все. Вика – единственный элемент моего мира, который сотворен не мной. Она порождение усилий талантливого программиста, рискнувшего своей карьерой там, где оказались бессильны именитые психологи и психиатры.
К слову, пока совершенно неясно, оправдан ли этот риск. Таймер все еще отсчитывает секунды до взрыва. Моего взрыва. Потому что я бомба. И все мы сейчас заложники одного единственного террориста – моего мозга.
Девушка сидела на краю дивана, будто примерная школьница в ожидании наказания. Нет, никакой эротики. Просто характерно сложенные на коленях руки, заплаканные глаза, слегка покрасневший носик. Тот самый, которым она так мило умела тыкаться в моё плечо. Совершенно так же, как это делала до нее другая.
Вика – виртуальная информационная копия ангела. Что же ты наделал любитель программных кодов и цифровых связей? Я посмотрел в глаза соседке. Сейчас в имени девушки не хватало ещё одной буквы – П. Печального ангела.
Присел у кровати, аккуратно накрыл ладонями кисти девичьих рук. Тёплые и нежные, совершенно такие, как и должны быть. Теперь я знал, что это мой разум наделяет физическими характеристиками и поведенческими чертами все, что попадает в сферу его влияния. От того и квартира такая знакомая, потому что моя. И девушка такая родная, потому что… Потому что копия всего того, чего на самом деле никогда не существовало. Странная милая копия мечты.
Непроизвольная улыбка лишь слегка коснулась губ. Девушка вздрогнула. Ее внимательный взгляд ни на секунду не отрывался от моих глаз и не пропустил едва заметное сокращение лицевых мышц. Что она рассмотрела в этой улыбке? Насмешку? Может быть жалость?
– Вика… ты знаешь кто ты?
Что я надеялся услышать в ответ? Или, наоборот, чего боялся не услышать?
– Виртуальная информационная копия-я-я-я… – она разрыдалась, уткнувшись в меня лицом.
Нежные руки цепко ухватились за отворот пестрой рубашки. Полотно уступило слезам, ткань намокла и тянулась под напором девичьих рук. Отлетела пуговица, бесшумно утонула в длинном ворсе прикроватного коврика, подтверждая мои догадки.
Недоумение, обида, раздражение и ярость, – стремительно сменяли друг друга на лице девушки, но это не прекратило мой смех.
– Не было ковра, – продолжал захлебываться мой голос, которого на самом деле тоже нет.
Именно осознание того, что окружающая реальность совершенно нереальна, рвало меня на части. Наполняло глаза слезами, а грудь кашлем. Чертовым кашлем, проклятую грудь, которых, на самом деле тоже нет.
– Ыыыыыыы,– уже тянул я на одной ноте.
Женский кулачок врезался в плечо. Сначала вяло, едва ощутимо, затем сильнее, ещё сильнее… И вот уже к моему истеричному смеху, добавилось ее разъярённое рычание. И куда только подевались обида и слезы?
Крохотная кисть, сжатая в неправильный кулак, когда большой палец прячется под сомкнутыми остальными, яростно колотила между полушарий грудных мышц. А я по-прежнему не мог прекратить смеяться. Да и как тут остановиться? Когда массивные непонятно кем и когда наращенные мышцы почему-то не спасали грудь от хрупких кулачков, которые с завидным упорством пытались проколотить меня насквозь. Я уверен, что внешнее проявление мышц атлетов строго индивидуально. Без сомнений, многое зависит от упражнений и средств, которые были задействованы в процессе тренировки тех самых мышц. Но, бог ты мой, откуда мне знать, как должна выглядеть моя же грудь, если бы я стал любителем жима штанги лежа? Ведь я никогда им не был.
– Нет ковра, – хрипел я, уже с трудом игнорируя боль в груди и прикрывая голову руками от расползающейся по всему телу дроби крохотных кулачков.
– Отставить!
Не знаю, что именно подействовало: тон или содержание команды. Но дарованным парнокопытным никуда не смотрят, тем более, когда счёт идёт на секунды. Вскочил на ноги, сделал шаг назад и выставил перед собой руки, раскрытые в древнем и, как я очень надеялся, хорошо понятном жесте – сдаюсь.
Сцена достойная пальмовой ветви. Кто тот неведомый кудесник, режиссерское мастерство которого позволило прорваться смирению сквозь смех и слезы на моем лице? Как удалось ему остановить прыжок разъяренной фурии за доли секунды до того, как ухоженные девичьи ногти впились в моё лицо, полосуя его на ремни?
– Погоди, – прохрипел я.
Сделал еще один шаг назад, опасаясь, что пружина – Вика все же распрямится, выталкивая в моё лицо накопленную механическую энергию. Стоит лишь сомнению, на долю секунды мелькнувшему в заплаканных глазах, уступить напору боли и разочарования.
– Это не мой коврик.
Я мог бы часами наблюдать за хаотичной переменой чувств на этом совершенно детском с позиции эмоциональной открытости лице. Слегка вздернутые брови и приоткрытые более, чем обычно веки – интерес. Добавьте сюда приоткрытый рот округлой формы и морщинки на лбу и, пожалуйста – удивление. Но вот, брови поползли друг к дружке навстречу, а в уголках губ зародились едва заметные складочки – быть гневу.
– Я объясню, дай отдышаться.
Лицо девушки сохранило настороженность, но тело слегка расслабилось, позволяя мне продолжать.
– У меня никогда не было такого ковра, и я не помню, чтобы о нем мечтал.
Да-да именно недоумение и должна была вызвать моя реплика. Правильно ты хмуришься, милая. Потому что, на самом деле, я мало что понимаю сам. Те крупицы информации, которыми позволяла оперировать память, совершенно беспомощны, если обращаться за ответами к здравому смыслу. Но, еще до того, как все встало на свои места, и голос вдруг перестал быть безымянным. Задолго до того, как я узнал о том, что со мной случилось. Я чувствовал, что проклятый прикроватный коврик здесь лишний, а рядом со мной не совсем та, которой здесь место.
– Вот почему ты разозлилась? – попытался я развить наступление.
– Ты смеялся! Ты думаешь, что я бесполезная копия, что…
Я вновь вскинул руки вверх. Гнев ещё тут, он никуда не ушёл.
– Спокойно! Я смеялся не над тобой, просто кое-что понял.
Правильно пусть будут интерес и сомнения. Сейчас и здесь я за мир во всем мире и в этой комнате, чем бы она ни была, в частности.
– Во-первых, ты не копия!
Больше интереса, милая, больше.
– Но…
– Погоди, – я размахивал руками словно дирижер, усиливая правдоподобность своих слов.
Не потому, что лгал раньше, а потому, что швырнул однажды в плодородную почву ее юного сознания сомнения и позволил им прорости. Не время сейчас бороться со всходами. Не время выяснять, кто виноват, что больному сознанию позволили стать определяющим для новорождённого. Сколько же он сказал ей лет, когда я отказался и дальше примерять на себя роль няньки? Помимо его воплей, в которых он утверждал, что эта роль скорее принадлежит Виктории. Прозвучали еще и слова о том, что она словно пятилетний ребёнок и я ей сейчас очень нужен! Просьба, крик о помощи, боль, приказ и целый океан страха. Страха за неё как личность или как творение? Любимую игрушку… Боже, она совсем дитя, откуда эти проклятые пошлые воспоминания… прочь, прочь, про-о-о-о-очь! Нельзя сейчас. Она читает меня, словно раскрытую книгу, ведь я и есть весь ее мир! Куда же ты бедная уходила, когда покидала квартиру, когда вынуждена была «идти на работу»? Где он тебя держал, этот цифровой бес-искуситель?
– Я уверен, что этот пылесборник появился у кровати благодаря твоим стараниям, – ткнул я пальцем в коврик.
Вика свесилась с кровати, задумчиво разглядывая свое творение. Думай милая, думай моя хорошая.
– А ещё периодически появляются продукты, которые ты постоянно приносишь, когда возвращаешься с «работы». Вся эта кухонная дребедень и техника. Блюда и рецепты…
– Ты возмущался по утрам, что пол очень холодный. Я решила, хорошо бы включить отопление и подумала, нам не помешает пушистый коврик, – прервала меня Вика. – А кухонную дребедень приходилось программировать Антону. Это и было моей работой: проанализировать твоё состояние, рассказать о нем Антону и получить вводные и все необходимое для дальнейшего воздействия. Он, такой лапушка.
Чтоб меня… Это, что сейчас ревность хлестнула своей чёрной плетью по просыпающейся нервной системе? Я стиснул зубы и постарался задушить это темное чувство в зародыше.
– Видишь? И моё пробуждение и наше с тобой жилье – это твоя заслуга, ты очень полезна, – усмехнулся я.
– Еще ты сказал, что я не копия.
– Конечно, нет. Она даже кулаки так никогда не складывала, потому что так неправильно, – опрометчиво добавил я.
Лицо Вики только что пылало искренней радостью. Эти загнутые вверх уголки губ и блеск в глазах. Всего секунду назад! Кто тянул меня за язык, кому сейчас надо моё правильно или неправильно? Девушка насупилась, разглядывая свои крохотные кулачки. Идиот!
– Ты научишь меня, как правильно, – и я понял, что в ее словах нет места вопросительному знаку. – Не потому, что так делала она, а потому, что надо все делать правильно.
– С радостью, – не стал тянуть я с ответом.
И как же я раньше не замечал её совершенно детскую непосредственность? Но стоит ли в таком случае говорить ей все? Например, о женском журнале с постером бодибилдера на две страницы. Довольная Вика однажды притащила его с той самой «работы». Как потом оказалось, грудь культуриста совершенно не подходит под моё телосложение, но девушку это нисколько не смущало. Возможно, в дальнейшем она планировала наделить меня и прочими позаимствованными у постера частями тела. Надо ли говорить о ногтях, которые никогда не были столь длинными у оригинальной версии? О ногтях, наверное, придется соврать. С подобной эмоциональностью мне точно ещё не раз будет угрожать расцарапанная мордаха. И вряд ли она согласится их укоротить, если узнает, что ее предшественница отдавала предпочтение коротким царапкам. Впрочем, с таким темпераментом, боюсь, мне будет угрожать и кое-что более существенное, чем царапины. Позднее, когда научится правильно использовать свои кулачки.