Тут надо бы добавить, что Славка – наркоман. Ему нет дела до назначения наркотика. Ему также нет дела и до его содержимого, ни химического, ни физического, главное приход. Наркотиком в его случае выступают азарт и человек в образе меня. Честное слово, в юности видела одну такую парочку на пляже. Он коренастый такой парень, не особо разговорчивый, с улыбкой – ухмылкой. Как охранник, преданный зверь. «Её это мужик», – первое, что пришло мне тогда в голову. Она – загорелая, в купальнике мини, который едва ли прикрывает, что называется «срам». Отметила тогда, помню, что-срам-то у нее знатный. Она, видимо, под влиянием дрессуры отказавшаяся от привычки «трепаться», смотрит на всё вокруг исключительно лишь сквозь него. Сижу на песочке, тушу сигаретку, с которой в таком возрасте на пляже никто меня увидеть не должен, и разглядываю их сквозь очки: «Ах… Ну до чего хороши! Оба! Не отпускает от себя эту лошадь ни на шаг, наверное…. Тоже хочу такого мужика, чтобы уууух! Сказал так, значит так, а не эдак». Сам себе пророк. Заказала – получила.
И будь не ладна эта самая юбка, которая сейчас лежит в ванной, истекает чужой кровью рядом со мной. Ведь не в ней дело. Дело в том, что наркоману стало скучно. Прихода ожидаемого нет. Он сам отпустил свою лошадку на вольные хлеба после трёх месяцев домашнего ареста, против которого я, как истинная благоверная, не выступала (а что поделаешь? «Бытовые игрушки»). Думалось, что таков он, союз двух любящих, скрепленный официально узами брака, где надо терпеть, страдать, а не договариваться. От юношеских забав после проставленных подписей за порогом загса сразу же пришлось наотрез отказаться. Не могу жаловаться, я была беременна, мне было не до них.
Вот, что неопровержимо: с Рожковым всегда было скучно. Не могу сказать слова: умный, разборчивый, собранный, проницательный. Та личность, которую я знала, как своего мужа, поначалу личность харизматичная и льющая, как соловей. Мне девице юной было это к лицу. Как оказалось, томились внутри него и еще личности, которые Рожков скрывал, а выдавать начал после рождения семейных отношений, малыми порциями. Выяснилось еще, что его больная любовь ко мне вызывала у него безостановочное чувство вожделения. Он хотел меня всегда. Не стану скрывать, изначально я безумствовала в полётах эротических фантазий. Сексуальная эйфория помогла сделать множество открытий. Но и она закончилась, и осталась лишь вопиющая тоска. И чем больше мы проводили времени вместе, тем более гнусным становилось это время. Время стало бременем. Казалось, что Славку начала ослеплять буйная животность, где у него включается режим автозапуска, при котором он не может более контролировать ни свои телодвижения, ни свою речь, ни даже свои дела. А на мои умолительные призывы остановиться делать и выяснять то, чего нет и не будет, он вооружался безумием и крушил остатки нашего псевдосемейства идиотскими не существующими псевдоаргументами. После каждого такого законченного победоносного залпа (после, того как он распускал свои малюсенькие ручонки) Рожков вырубался спать моментально, а я убегала, рыдала и озадачивалась тем, что пора бы решиться оправдать его «кричащую» фамилию. Бежала я чаще туда, где меня никто не мог услышать. К бабушке на квартиру в центр города, где прошло мое детство. Там всегда пахло сыростью. Это не меняется, как и то, что там быстрее лечились раны.
Не передать словами, насколько сильными и глубоко удручающими были впечатления от ежедневных растлений. Я была растоптана не только физически, мне казалось, что у меня отняли моральное право на существование. В попытках поделиться этим сокровенным самоощущением с мамой, я всегда наталкивалась на стену. Я не могу сказать, что ей было все равно. Нет. Она просто не знала, что говорить, и как сказать. Мама не «болтала» об интиме. Бьет – значит…. В общем, всё, что бы он ни «делал», в ее понимании, или скорей, полном непонимании, было выражением неистовой любви к своей молодой супруге (быть может, она просто хотела его убить, но внешне этого так и не выдала?). А отец, после того как я вышла замуж, перестал со мной говорить. Вот только сейчас прошел месяц после того, как мы начали общаться. До того дня он молчал год. Он не мог терпеть моего поражения. Выйдя за Рожкова, по его мнению, я проиграла. Но на самом деле – это было начало серьезной игры под названием Жизнь. Моя жизнь, где я выйду победителем.
И вот сегодня он разыграл этот театрализованный спектакль со сценой ревности, насилием, показухой. Заставил меня поверить в то, что мы вышли на совершенно новый уровень наших взаимоотношений, и молодая лань может себе позволить погулять на соседней лужайке лишь для того, чтобы развеять свою скуку. Я не давала видимых поводов усомниться в себе. Вернее, поводов было предостаточно, но я всегда уверенно держалась в игре и гордо продолжала сохранять женское достоинство. Покорно выполняла все супружеские обязанности. Выходила в животе малыша, в 20 уже стала мамой самой замечательной куколки с глазками – пуговками, точь – в – точь, как мои.
Дом – работа – дом. Вся эта картина превратилась в безысходную каторгу. Сначала игра в дочки – матери доставляет некоторое удовольствие: новая роль, взрослые обязательства, но даже тут я умудрилась выделиться, связавшись с мужчиной, приоритеты которого совершенно так и не постигла до самой его кончины. В семье основной приоритет – дети, а дети всегда хотят есть. К сожалению, кормит их не всегда отец.
– Катя, – схватив за волосы всё в той же ванной под струей обжигающе леденящей воды, звучит дрожащий голос – Катя, не бросай меня! Никогда.
Смотрит на меня и ревет. С моих глаз тоже катятся слёзы. Я безмолвно стону от боли и морального уничтожения. В животную игру Рожкова снова включается одна из его не известных мне личностей. Жутковато. Сейчас я не узнаю его ни по словам, ни по резким движениям его рук, рвущих мне волосы на голове, при этом притягивающих её в свою сторону, чтобы вцепиться зубами в ухо. Впечатление такое, что это другой человек с нечеловечьей плотью в обличии Славки.
– Слава, хватит. Ты меня искалечишь…
– Дыши, ты сегодня опоздала домой, любимая.
И продолжает хлестать меня по голове, но уже не ладонью.
Наконец, всё заканчивается. Мёртвая хватка ослабевает, он выпускает меня из своих рук, в которых остались клоки моих длинных волос. На теле остаются новые ссадины, а в душе поселяется обида, томная грузная обида. Он умудрился в один день подарить надежду и тут же ее отнять: выпустил птицу, а с привязи не отвязал, и дёрнув на себя, не оставил в душе ничего.
Я остаюсь в ванной одна. И теперь нет мне уже дела до температуры воды и закипающей в контрасте с ней температуры моего тела. Сколько же раз я отгоняла от себя мысль о том, что рядом с ним мне не быть счастливой. Сколько раз оказывалась загнанной этими вопросами в угол. Я всегда себя убеждала, что это самые яркие моменты в жизни, с ними путь насыщеннее. Существовать в напряженных скачках было интересным, но часто приводило к эмоциональному упадку. И даже это я себе объясняла тем, что так интересней.
Раннее утро. Я отвезу дочь к родителям, как и запланировала, а сама попробую добраться до работы и принять решение: как жить с этим ублюдком дальше.
Умываюсь. Отключаю воду, которая била сегодня утром меня каплями беспощадно, то леденя, то вываривая в кипятке. Добредаю до кухни, глотаю залпом кофе, вслед за ним влетает что-то от головы в двойной дозировке. Молча вглядываюсь сквозь нелюбимые шторы, выбранные главной женщиной этого дома, не мной, разумеется, в иллюстрацию просыпающегося города в окно. Неужели в такую рань не терпится этому парню с метлой привести улицу в порядок? Да и подметать особо нечего, в отличие от меня. В моей жизни давно пора навести порядок. Закрыть всё на карантин, никого не впускать и устроить чистку с дезинфекцией.
Лёлька досыпает в машине, я поддерживаю состояние полусна (лучше, чем уснуть за рулём) стаканчиком крепкого кофе, попутного захваченного с собой у его матери. Любимый напиток Людмилы Петровны и ее сыночка. Точнее, не сам кофе, боже, нет. Скорее, кофе – дополнение к пойлу, которое всегда наполняет ёмкость прежде, чем туда вливается напиток, смешанный кипятком. Как же они похожи: говорят, двигаются одинаково, и одинаково эгоистично думают – мама и сын. Он, с*ка, счастливый человек!
Как могла, закрасила лицо. Всё-таки оно – главный атрибут моей деятельности, не годно руководителю косметологического кабинета выглядеть, как позавчерашнее овощное рагу. Путь до родительского дома неблизкий. Живут за городом. Воскресное утро. Вся семья трапезничает. Сейчас и меня начнут убалтывать с ними пообедать. Всё бы ничего, да вот атаки Рожкова и его вчерашние действия никак не дают мне прийти в себя. Состояние такое, что хочется остановить посреди дороги машину, выйти из нее, улечься в еще не растаявшие сугробы и лежать, пока вместе с ними ни растают тоска и злоба. Неужели, будучи юным парнем, Славка именно так себе представлял жизнь семейную? Зачем обзаводился женщиной? Зачем просил родить ему ребенка? Зачем посадил меня в «тюрьму»? А зачем я подписалась на это всё? Моя бабушка говорила: «Влюбилась без оглядки, а лучше б об учебе думала. Если что, я тебя предупреждала». Бабушка моя – это та женщина, которую я поняла только после ее смерти. Лишь после этого я осознала, как же много она в меня вложила, и как же неисчерпаемо много она для меня сделала. Чем строже к тебе человек, тем более ты ему не безразличен. Она научила меня жить не без любви к себе, и с душой относиться к каждому на этой планете.
Я думала об учёбе и даже пыталась закончить с отличием институт, получив профессию, которая мне была не по душе, профессию управленца. Я понимала точно, что управленец своей собственной жизни из меня выдался в первой ее половине весьма неудачный, за исключением того, что работу свою я выполняла безукоризненно. Моя клиника начиналась тогда же, когда зародился и брак. Всё ново. Вот только супруг, как оказалось, работать не приучен. Жрать нечего. Потому добытчиком стала я – руководитель малюсенького кабинета с двумя специалистами – консультантами и парой медицинских работников. Девчонки отменные, молодые, талантливые. Я – радостная, что-то своё творю, окунаюсь вся в работу. Время на работе было сплошным удовольствием, с какой стороны ни глянь. А главное работа – это мое все. Это храм моей души. Это то место, где я растворяюсь и превращаюсь в загадочную травяную фею.
Подъезжаю к родительскому дому. Лёльку водружаю на руки, ох, и откормила же я ее. В гостях у родителей всегда тепло. Мама по свойственному выходным дням распорядку напекла блинов. Еще в это время года суетится над тем, что скоро настигнет пора рассады. Я в этом не особо разбираюсь. Папа как всегда в курсе последних событий в мире. Уж не знаю, как ему удаётся всегда быть сведущим во всех жизненных вопросах. Ему бы в пору быть политиком. Разборчив во всем, несмотря на то, что телевизор в этом доме загорается крайне редко, чаще время проходит за семейной игрой «Штука». Они не любят шумихи, но очень гостеприимны, люди в их доме не редкость. И, тем не менее, сейчас я не хочу составлять им компанию. Я просто не готова.
– Всем привет, я вам Лёльку оставлю до вечера. После всех важных клиентов заберу.
Мне категорически не хочется попадаться на глаза отцу, ведь он тот человек, от которого не скрыть суетливого внутреннего состояния его маленькой любимой "Катёны". Когда я родилась, он был в армии. Приехал, а тут я, щекастая двухгодовалая матрёшка. Идти к нему на руки я не хотела, но привыкала недолго, а привыкнув к его рукам, ни на чьи бы другие не променяла. Вот почему, любовь его чувствую всегда.
Но я обречена встретить в прихожей именно его. Скрыть своё эмоциональное возбуждение удаётся едва ли.
– Дочь, а ну хоть блинчик со стола сопри?
– Па. Время.
– Кать, всего один блин.
Всячески стараюсь поменьше мелькать не выспавшимся лицом и не самым опрятным внешним видом. Но убежать вот так просто не получается.
– Морщины Сорокиной сами по себе не разгладятся. Мне нужно бежать. Не хочу опаздывать. Я чувствую, что могу ей помочь. Ее седьмой брак не за горами.
– Кать, – перебивает меня отец, – Катя, всё в порядке?
– Пап. Давай вечером?
Целую в щёку. Вручаю курточный свёрток с Лёлькой. Захлопываю дверь, убегаю. А ведь отец единственный, с кем я могу поделиться чем угодно. И я сама этой возможностью пренебрегла. Что тут скажешь. Я не хочу его расстраивать, и мне думается, он сам всё понял. Сажусь в машину. Впереди целый день возни с лицами людей, чья цель вернуть молодость или изменить себя внешне, устранив видимые или не очень, изъяны. Иногда, рассуждая о сфере своей деятельности, я начинала искренне сомневаться, что результаты, хоть и значительные, делают обращающихся к нам счастливее. Упущенное время – необратимо. Молодость – состояние души. Устранив признаки старения на коже, ты лишь устраняешь следствия, которые никак не могут повлиять на самое главное, причину любого жизненного процесса. Ведь причина – сама суть.
Включаю музыку на полную громкость. Вспоминаю вчерашние завистливые взгляды девок с танцпола. Они мечтают, чтобы из-за них так разносили в кровь мужские тела, а я думаю, как сбежать от этого. Прокручиваю события вечерних загулов. И тут вдруг всплывает в голове персонаж: боксер из ночного клуба. Он приглашал на тренировку. Отличная идея – надо проветрить мозги. Славка не нашел его номер телефона вчера в книге. А я нахожу, вот он, «Лысая Светка». На самом же деле Свету зовут Толя. Набираю. Гудки…
– Да. Алло.
– Привет.
– Привет, Катя.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– После вчерашней драки в клубе тебя знает весь город. Я ждал твоего звонка.
– Предложение в силе? Возьмёшь молодую мать психотерапией позаниматься?
– Приезжай завтра. Тебя возьму. У тебя юбка классная!
В детстве мечтала бить по груше. Надо наверстывать упущенное. Посмотрела в зеркало на свое лицо. Я хороша даже после таких кружевных вечеров. Жалею об одном, о моей салатовой юбчонке….
Итоги дня: кожи благодарных женщин всех возрастов и статусов на сегодня подтянуты, прыщи на стадии устранения, мешки под глазами превращены в однотонную матовую поверхность. На работе день прошёл под любимый зеленый чай и музыку релаксирующего радио. Явный диссонанс по сравнению с утренним настроением. Нет нужды в кофе и последствиях от него в виде нервозности и трясущихся пальцев на руле. Музыка звучит, лечебными вибрациями, накладываясь на искаженное восприятие действительности. Мой кабинет – мой улиточный дом. Его я здорово оснастила. Ведь он – отражение меня. Здесь красивые дизайнерские полочки, длиннющие шторы в пол, мягкий диванчик для приёма различных персонажей, чтобы сами расслабились сразу же при входе в мою обитель, и меня не грузили. Изобилие комнатных растений, сложенные стопочки документов с моими подписями и личной проверкой каждого. Подушечки и много лазурного и небесного цвета во всех мельчайших деталях декора. А главное Икона, которая досталась мне от бабушки. Здесь – мое внутреннее содержание.
Оснащённый первоклассной акустической аппаратурой кабинет, обзавидуешься. Музыка – одно из средств, выводящих из любого окисляющего твоё нутро, состояния. Именно потому я и позаботилась, чтобы здесь, в том месте, где я творю и созидаю красоту, было умиротворённо и мелодично, во всех смыслах. Кстати, именно музыкой можно меня подкупить в любых вопросах. Я оббегала уйму мест за свою юность до брака: от нестандартных фестивалей до концертов классической симфонической музыки.
К концу дня накатывает лавиной засыпания. Звонок на рабочий.
– Каатя!!! Катя, ты живая? Твою ж мать! Что это вчера за торнадо на клуб налетело?
Голос подруги, которая, как и я, явно еще не сомкнула глаз после вчерашних настроений. А мне уже смешно. Ощущается, что эта женщина вывернула наизнанку весь наш славный город. Не удивлюсь, если набравшись смелости, и до Славки доехала.
– Оль, спасибо за заботу. Жива. Даже успела пару лиц сегодня принять.
– Ты что, на работе? Я сейчас приеду! Где у тебя мобильник? Звоню без остановки!
– Оль, дома он. Не нужно приезжать. Я в порядке. Знала, что надо ожидать подвоха. Но праздник удался, теперь до старости эту гулянку вспоминать будем.
– Дура! Я еду.