– По-разному было. – Задумалась Лена. Она начинала свой бизнес в 90-е и тогда была вполне успешным коммерсантом. Сама заработала на квартиру, сама накопила на машину. В 98-ом бывший муж украл весь товар и сбежал. Снова поднялась с нуля. Теперь, похоже, не поднимется: и энергия уже не та и государство всех посчитало: спрячешь выручку – сядешь. Не спрячешь – по миру пойдёшь.
– По-разному, – соглашается Акрам, – у нас тогда дунган резали, узбеков. Русских, тоже немного резали.
– И вы? – Напряглась Лена.
– Я – нет. Я маленький был. Семья хорошая. Папа – доцент, мама – доцент. Дедушка – профессор. Я тоже профессором хотел.
– И что? – Машу, кажется, история Акрама задела за живое.
– Что? Бригадир. Почти профессор… – усмехается своей шутке Акрам. Вот только в жёлтых глазах нет улыбки. Когда шутят, так не смотрят. Так, насторожённо и недобро смотрит змея, отмеряя дистанцию для нападения. У меня под сердцем становится пусто и неспокойно. Гость замечает мой взгляд и делает вид, что читает надпись на водочной бутылке.
Серёга перехватывает взгляд гостя.
– Налить?
– Если не жаль.
– Про Аллаха не спрашиваю. – Серёга наполняет рюмку и подвигает к гостю.
– Правильно. Зачем про него спрашивать. В Аллаха верить надо.
Акрам – действительно интеллигент: накладывает куски шашлыка в пластиковую тарелочку, пару секунд разглядывает мясо, ловким движением иллюзиониста извлекает из-под одежды нож с тонкой, под его руку, чёрной рукоятью, отрезает кусочек мяса, цепляет на вилку и вопросительно смотрит на нас.
Все воспринимают это как сигнал: чокаемся, и молча, без тоста выпиваем. Какой тост в голову придёт после разговора об Аллахе и резьбе по человеческим телам.
Я замечаю интерес в глазах сына. Перед ним разворачивается история в чистом виде. Не сухие строчки из учебника, а живая история, с личными драмами и трагедиями.
– А что ваши родители преподавали?
– Русскую и советскую литературу.
– Так вот откуда такой чистый русский язык? – Сашка, видимо, мучил ответ на этот вопрос, но воспитание да позволяло задать его в лоб.
– Нет, русский – это позже. Тогда я искал корни.
Мне бы в тот момент задуматься: какие корни гость искал и что нашёл? Но солнце припекало, шашлыки удались, и водочка полилась в тело, как родная.
– А это страшно, когда людей режут? – Сын заметно напрягается. Он, кажется, своим телом пытается почувствовать, как холодный металл входит в плоть.
– Не думал. – Акрам смотри на Сашку. – Те, кого режут, испугаться не успевают. А те, кто режет, редко боится чужой смерти. Да и убивали толпой. Каждый отнимал кусочек жизни. Кто отнял последний – не найти.
– Всё, давайте без чернухи, – не выдерживает Маша, – её и так хватает.
– Ну, мам, – Сашка пытается сохранить тему, – это не чернуха. Это история бывшей нашей страны. И потом, вы сейчас снова начнёте о вирусе, карантине и деньгах. Это этой жвачки уже челюсти сводит.
– Знаешь, пусть уж лучше челюсть от жвачки сводит, чем это… – вступается за подругу Лена.
– Ладно вам! Хорошо сидим, хороший стол, хорошие люди. – Серёга не любит ссоры. Он любит шашлыки.
– Брат, – Акрам наклоняется ко мне, – разреши в туалет?
– Пойдёмте. – Мы встаём и заходим в дом.
– Красиво построил. – Гость профессиональным взглядом оценивает интерьер гостиной, качество отделки.
– Старались. – Показываю Акраму дверь в туалет. Он смотрит на меня иронично, – Не бойся: бумагу не стащу. Мыло тоже.
– Бери, не жалко, – меня злит ход его мыслей. Думает, что в каждом мигранте вижу вора. Хотя, возможно, в жизни он с таким сталкивался не раз. «Да и чёрт с ним! Пусть думает, что хочет. Он сейчас уйдёт и мы, скорее всего, больше никогда не увидимся».
Но, как бы назло ему, выхожу из гостиной во двор. Хочет доверия? Пусть гребёт его лопатой. В доме все равно нет ничего, что можно было бы взять и вынести. Ни денег, ни золота, ни акций. Единственная ценность – это сам дом. Да и то, потому, что я в него вложил время, силы, мозг и душу.
– Чего ему нужно? – Маше тревожит, что я оставил чужого человека в нашем доме. – Он мне не нравится.
– Мне тоже. Но не здесь же ему справлять нужду?
– Батя, а что: в Киргизии реально людей резали? – Сашка никак не может забыть реплику Акрама.
– Реально. И в Киргизии, и в Таджикистане и на Кавказе. Там и в советские времена с ножами ходили. Менталитет такой.
– У нас сейчас тоже с ножами ходить станут. – Лена рассматривает вино в пластиковом одноразовом стаканчике.
– Тётя Лена, почему? – Сашка заворожённо смотрит на Ленин стаканчик. Солнечные лучи прошивают мутный пластик, отчего вино становится тёмным, почти коричневым. – Как кровь в кино.
– Только это уже будет не в кино. – Зло замечает Лена.
– Брось. Тоже мне, Ванга сибирского разлива. – Серёга пытается остановить супругу.
– А куда, по-твоему, вот эти все пойдут? У них работу отобрали. Дом далеко. Жить надо. А как резать они ещё помнят.
– Ладно, Ленка. Не девяностые. Полиция есть. Быстро порядок наведут. – Маша старается успокоить подругу, но в её голосе особой уверенности нет.
– Полиция? – Серёга нащупал родную тему. – Да им только проституток крышевать да бабулек на базарчиках ощипывать. Вон, у нас под окнами шалавы дежурят. Я уж не знаю: какой у них график. Сутки через сутки. Двое через двое. Только вся страна на карантине, а экстренная сексуальная помощь ежедневно на посту. ППС подъедет, о здоровье справятся, мзду заберут и дальше пылят. Самоарестованных контролировать.
Серёга машет куда-то в сторону дома. Я рефлекторно смотрю по направлению взмаха его руки. Магия жеста: на балконе из ничего возникает мрачная фигура Акрама. Он стоит
по-хозяйски уверенно, широко расставив ноги, как капитан на мостике парусника. Синдбад-мореход. Кажется: ещё мгновенье и он уведёт парусник моего дома с попутным ветром в далёкое никуда.
– Красиво, – оценивает Аркам ни то сам балкон, ни то вид на нежную, едва проклюнувшуюся зелень листьев рощи, начинающейся прямо за моим забором. Глаза полны недоброй иронии, но голос спокойный, безмятежный. Будто я его провёл с экскурсией по дому и предложил насладиться панорамой с балкона. – И книги хорошие.
– Что он там делает? – Маша поднимается из-за стола, и по её взгляду я понимаю: гостя сейчас выставят. И сделают это со скандалом. Потому, что Машино благоразумие имеет предел и когда черта предела перейдена, остановить её может только бульдозер. Да и то не всякий.
– Маша, я сам.
– Я с тобой, – поднимается Серёга.
– И я. – Сашка порывается идти с нами.
– Сиди здесь. Следи за калиткой. – Серёга привык принимать решения и отдавать команды: армия, отставка, завхоз в школе – это качество шлифовали на каждом этапе биографии.
С «Синдбадом» встречаемся у входных дверей.
– Ну, я пошёл. – Акрам просчитал наши действия. Он уходит сам. Уходит с достоинством, в сопровождении эскорта, как дорогой гость.
– Брат, спасибо за шашлык. Будет работа – звони. Сделаем всё быстро и хорошо. – Протягивает визитку. На ней имя и телефон.
– Ладно. – Я ничего не обещаю. Провожаю гостя до калитки и с облегчением закрываю за ним калитку. Он ушёл, но ощущение тревоги остаётся. Я не могу понять: почему оно появилось, но на душе не спокойно. И не только у меня.
– Знаешь что, – Серёга посмотрит на огненные всполохи заката и макушки деревьев за забором, – не нравится мне твой дом на отшибе. Мало ли кто забрести может. Давай-ка мы с Ленкой у тебя заночуем. Да и сидеть взаперти в квартире надоело. Здесь хоть воздух свежий.
– Дом, как дом, отшиб, как отшиб. И логика, как логика: не нравится, но хочу остаться. Хочешь – оставайтесь. Маша вам у меня в кабинете постелет.
Рву визитку и кидаю кусочки картона в ещё тлеющие угли мангала. Бумага быстро сдаётся алым углям и выбрасывает вверх рыжие язычки пламени. Спустя минуту, от визитка исчезает без следа, но недобрые предчувствия остаются. Жизнь – не картонка с буковками: за минуту от беды не избавишься.
***
Перегар был. Я это сразу заметил по Машиному лицу. Она, конечно, ничего не сказала. Но после двадцати двух лет совместной жизни слов не нужно: мысли угадываешь по глазам. А вот незаменимого в таких случаях кабинета, не было. И я лёг в библиотеке.
Я люблю эту часть дома. Мне нравятся потрёпанные переплёты книг. Они и потрёпаны мной. В них моё детство, в них моя юность, с ними моя жизнь. Полный самоиронии Марк Твен. Романтик Джек Лондон. Философ от юмора О’Генри. «Трое в лодке» Джерома К.Джерома с почти оторванным и не однажды подклеенным корешком. Толстые и Лев и Алексей, Чехов, Голсуорси, Мураками, Новиков-Прибой – сотни томов, собирать которые начали ещё родители. Они выстроились на высоких до потолка полках и смотрят на приходящих в мой дом с иронией и ожиданием. Ирония, потому, что книги всё реже встречают читателей, людей, готовых оставить в их страницах часы своей жизни, в обмен на мысли, эмоции и знания давно ушедших поколений. Надеждой – потому, что все, в том числе и книги, хотят быть востребованы.
И на нас они могут рассчитывать. Особенно в условиях пандемии. Со скуки даже Сашка слезает с крючка Интернета и всё чаще раскрывает потёртые коленкоры. Пожалуй, с позиции книг от пандемии польза есть. Под эту позитивную идею я и задремал.
Я проснулся потому, что замёрз. Точнее, я сначала замёрз ещё во сне. В нём были какие-то сугробы с кровавыми потёками, которые придвигались ко мне неторопливо, но не отвратимо. И чем плотнее становилось кольцо, тем сильнее ощущался холод. Я видел, как это кровавое холодное месиво поглощало вокруг меня каких-то людей. Они растворялись, превращаясь в такие же холодные алые кристаллы. И я понял, что если из этого сна не выйти, то можно самому стать кровавым сугробом. А быть сугробом в преддверии лета, по крайней мере, не осторожно. Судьба снегурочки известна всем.
Я открыл глаза и увидел, как приоткрытую дверь балкона морозной дымкой входит весенняя ночь. Выбираться из-под одеяла не хотелось. И, может быть, я так бы и не поднялся, но снаружи донёсся шорох. В городе его, вероятно, никто бы не услышал. Но бездонную тишину пригорода этот нечаянный звук буквально разломил на две части: до него и после. Я ещё не знал, что этот шорох разорвёт на «до» и «после» мою жизнь, жизнь моей семьи и моих друзей.
Я осторожно поднялся и, стараясь не скрипнуть половицами, подошёл к балконной двери, открыл её и вышел в ночь.
На улице, со стороны спальни сына кто-то тихо возился. Было слышно дыхание и ещё что-то непонятно, будто ведут тонкой иглой по ледяной корке. Под давлением металла лёд крошится и слабо потрескивает.
«Наверное, опять забрела соседская собака…» – такое уже было. Собака наших соседей – огромный чёрный волкодав – страдает бессонницей и тягой к приключениям. Это существо почти мифическое. Пса никто, кроме хозяев не видит. Днём он сидит взаперти в сарайке, а по ночам его выпускают. Хозяйка – скандальная дама лет сорока – считает, что собака сторожит дом от воров. А пёс уверен, что ночь – время свободы, прогулок и приключений. Без праздников и выходных, как стемнеет, он отправляется в рейды по тылам чужих участков, сметая в коротких ночных стычках злое сопротивление котов, оставляя после себя глубокие окопы на грядках и газонах и кучи вонючих экскрементов. Чем волкодава кормят? Что так пахнет?
Почему мы решили, что соседская собака – волкодав? Кто видел отпечатки её лап на своих грядках, уверены, что с этим зверем можно охотиться на носорогов в Африке или белых медведей в Арктике.
Через наш двухметровый забор пёс перепрыгнуть не может. Но это его не останавливает. Он роет лаз под листами металла. А я потом эти тоннели закапываю. Что, в прочем, от новых нашествий не спасает. Вот вчера я лаз не закопал. Было некогда: приехали Сергей с Леной. Завтра придётся брать лопату, камни и заваливать проход. Но этот монстр-землекоп всё равно снова заберётся. Пророет дыру в другом месте. Похоже, в него вселился дух графа Монтекристо или контрабандиста с Мексиканской границы. Охладить его собачье стремление к рытью тоннелей может только пуля рейнджера или обнаружение клада. Но ни рейнджеров, ни кладов в нашем посёлке нет.
Я жду того часа, когда камнями будут завалены последние полметра периметра под забором. Сам процесс, конечно, утомляет. Но утешение приносит мысль, что как-то так строилась Великая Китайская стена и прирастала территория суши Нидерландов: по камешку, по мешочку, по горсточке земли.
Я крепко сжимаю в руке черенок, стоявшей на балконе швабры и делаю пару шагов к перилам. Под балконом шевелятся неясные тени. И это точно не собака.
– Стой, стрелять буду!!! – я кричу первое, что мне пришло в голову. Тени подо мной замирают. Я понимаю, что в голову мне пришла полная глупость. Стрелять не из чего, а мой вопль не заставил тени бежать.
Кричу, скорее от неуверенности и отчаяния: «На!!!», и швыряю швабру туда, в темноту, где копошатся незваные гости.
– Акрам, он меня грохнул!!!
– Молчи, ишак! – пару секунд Акрам на ощупь изучает брошенный мною предмет и с издёвкой добавляет,– Это швабра!
Я метнулся в дом, схватил пульт. Руки дрожали. Не от страха. В этот момент я ещё не боялся. Озноб бил от перевозбуждения. Пальцы пару секунд в темноте плутали по пластику и никак не могли нащупать кнопку пуска. Возбуждение прошло сразу, как только я услышал мерное гудение электродвигателей, закрывающих рольставни.
– Подставь, что-нибудь! – Акрам уже не таится. Отдаёт распоряжение так же спокойно, как рассказывал о резне в Бишкеке.