– Снег тает. Не думал, что сюда попадёт.
– И что дальше? – шепчет Серёга.
– Посмотри: наверху два болта на «барашках». Открути барашки, потом поднимем крышку.
Я жду, когда Серёга справится с крепежом и втискиваюсь к нему в узкий вертикальный лаз. Крышка подаётся тяжело.
– Держи дистанцию! Мы только друзья. – Я в очередной раз убеждаюсь, что на Серёгином юморе Голливуд оставил свой неизгладимый отпечаток.
– Успокойся. Ты не в моём вкусе. – похоже, и на моём тоже. – Давай на «раз-два».
Внезапно я понимаю, что страх и растерянность прошли, едва мы начали что-то делать. Ничто так не лечит нервы, как простая механическая работа.
Люк вместе с тяжёлой, влажной землёй, дёрном и остатками снега медленно сдвигает и открывает серое предрассветное небо.
Когда я заказывал забор, думал, что двухметровый, глухой металлопрофиль – правильный выбор. Заглянуть через него во двор сможет разве что Арвидас Сабонис или Майкл Джордан. В этом смысле я не ошибся. Беда в том, что ни я, ни Серёга до баскетбольных стандартов не доросли.
– И что мы с этой Великой Китайской стеной будем делать? – вопрос риторический. У Серёги уже есть решение, – Ты сверху или я?
– Давай сначала улицу осмотрим. – Мне не нравится ни роль подставки, ни роль надстройки.
Мы выглядываем за угол забора. У калитки, за ещё не растаявшим сугробом, дремлет потрёпанный серенький микроавтобус УАЗ. Рядом с ним строительный балок. Тоже изрядно потрёпанный долгой жизнью и многочисленными переездами. Людей не видно.
– Ну, если эта колымага заводится, мы на ней легко уедем… – Серёга быстро и бесшумно пробегает к сугробу у калитки. Это куча грязного снега – жалкие остатки моей зимней титанической работы. Я растил сугроб с ноября по апрель, расчищая выезд с участка и путь к калитке. Северная сторона, тень от забора и он, на наше счастье, дожил до мая: за ним можно спрятаться, если в балке или машине есть люди. На него можно подняться и заглянуть во двор.
Я пытаюсь добраться до сугроба также стремительно и неслышно как Серёга, но роль ниндзи не для меня. Поскользнувшись на жидкой грязи, шлёпаюсь на чёрный от копоти, пористый снег.
– Тише.
– Извини.
– Ещё скажи: дяденька, я больше не буду.
Мы лежим и слушаем сумерки. Из-за забора доносятся обрывки фраз и приближающиеся шаги. Я не сомневаюсь, что мы успеем добежать до лаза и закрыть крышку раньше, чем нас догонят. Но после этого единственный путь отступления из дома будет закрыт. Я перестаю дышать.
Шаги затихают, кто-то невидимый звенит струёй мочи по металлу забора, удовлетворённо вздыхает и уходит в глубь двора.
– Как ты заведёшь без ключей? – это, наверное, мой самый глупый вопрос за сегодняшнюю ночь.
– Откроется и заведётся с одного пинка.
Я понимаю, что «с пинка» – это образ, но, наверное, внезапно разбуженный среди ночи мозг, начал давать сбои и нарисовал мне картину как мы всей компанией стоим и пинаем машину. Она, под ударами, распадается на ржавые запчасти. Походит Серёга. Пинает мотор и то заводится с одного пинка. Серёга смотрит на нас и поучительным тоном говорит: «Вот так, детишки, техника правильного обращения требует!»
– Чего ухмыляешься? – как Серёга в сумерках разглядел моё лицо? – Не веришь, что заведу?
– Верю, успокойся. Я представил, как мы её будем пинать.
– Вот дебил! – Говорит Серёги удивлённо и сердито, – Нас убивать пришли, а у него какие-то фантазии!
Мне ответить нечего: действительно дебил.
Мы медленно вползаем на сугроб и осторожно заглядываем во двор.
Незваные гости расположились со всеми удобствами: закатили на участок ещё один балок, поставили палатку. На мангале, где мы вчера жарили шашлыки разогревают консервы. Судя по аромату – тушёнка. Ни то ночной пир, ни то ранний завтрак. Вокруг мангала и на скамейках у стола семь человек.
– Вон ещё двое,– Серёга указывает на угол дома. – Пост. Чтобы не сбежали.
– Ну, посмотрели. Что дальше?
– Ага, десять… – Серёга кивает на ель за мангалом. Мы вокруг неё справляли Новый год. Десятый член бригады Акрама под ней справляет нужду.
– Вот свиньи! – я понимаю, что если этот табор задержится у меня в гостях на пару дней, то убирать за ними придётся все лето.
– С этими всё ясно. – Серёга сползает с сугроба, крадучись обходит УАЗик, удовлетворённо хмыкает, обнаружив открытую дверку. Затем повторяет манёвр, исследуя балок. Дверь вагончика закрыта на висячий замок. Серёга прикладывает ухо к стенке.
– Странно… Ладно. Пошли.
– Что «странно»? –шепчу я.
– Потом.
***
В бункере тихо. Сашка валяется на раскладушке, разглядывая монитор ноутбука. Меня, если честно, раздражает эта его привычка «залипать» в Интернете. Ну, я понимаю: компьютер отличный инструмент, чтобы выполнить проект, сочинить презентацию, написать текст, проверить информацию. Да, в конце концов, выплеснуть эмоции – погонять какую-нибудь стрелялку или победить всех в стратегию.
Но когда сын ползает по социальным сетям, улыбается монитору, разговаривает с ним, злится на него, удивляется ему – со стороны это выглядит полной шизофренией. Особенно, если Сашка проваливается в пропасть виртуального общения на сутки. Ну, возьми руки в ноги, встреться с человеком и поговори не через провода, оптоволокно или радиоэфир, а живьём, чтобы увидеть его реального, а не виртуальную фантазию на тему: «Какой он, мой собеседник?»
– Я ему сказала: «нет»! – Взгляд у Маши сердитый и я понимаю, что пока мы ходили на разведку, в бункере велись бои местного значения.
– Батя, мне нужно идти!– Это не просьба, не вопрос. Сын меня ставит перед фактом.
– Если ты собрался взять трубу и мочить врагов, то очень не советую. Там минимум десять бугаев. – Серёга повторяет интонацию Сашки. И все понимают, что в разговоре поставлена жирная точка. Такая основательная, что после неё ни то, что слово – звук окажется лишним. Но понимают все, кроме сына.
– Батя, Дашка одна и очень боится.
– Представляешь,– вмешивается Маша, – он решил, что эта Даша сможет вызвать полицию. Написал ей в ВК. А девочка тоже без связи. Одна в трёхэтажном коттедже. И у неё паника.
Я смотрю на алое от возмущения лицо жены. У неё тоже паника. От страха за сына.
– Батя, вы же с мамой мне все мозги выели: общаться нужно лично. Социальные сети – зло. Вот я пойду, и лично пообщаюсь! Успокою. – Сашка уверен в силе своих аргументов. И, если бы я сказал вслух то, о чём подумал минуту назад, мне нечего было бы возразить. Правильно в народе говорят: «Сказанное слово – серебро, не сказанное – золото».
– Саш, уже светает. Выбраться незаметно – сложно. У нас во дворе, по крайней мере, десяток головорезов. Поверь мне, днём они не пойдут шариться по соседним посёлкам. Эта стая ночная. А вечером и сами отсюда уйдём и Дашу твою прихватим.
– И как же мы все уйдём, если там десяток головорезов? – похоже, я сына не убедил.
– У ворот УАЗик стоит. Заведём, уедем. – Серёга говорит спокойно и уверенно, так, что всем начинает казаться: план побега уже сработал. – Даша далеко?
– На автобусе – пять минут. Пешком через лес – пятнадцать. – Я не убеждён, что Сашка согласился с планом Серёги. В его возрасте бездействовать двенадцать часов так же сложно, как собаке сторожить миску с куском свежего мяса. Инстинкт перебарывает разум.
– Бать, через час пойдут автобусы. Я по лесу – до остановки. А вечером с Дашкой вернусь.
– Мальчик-то правильный вырос,– оценила Лена.
– Ленка, как ты можешь! – Маша в словах подруги комплимента не услышала. Она услышала поддержку безумных планов сына, – Своему бы ты такое не сказала!
Эти слова сорвались зря. Своих детей у Лены с Сергеем нет. Дети – их семейная боль.
– Маш, зачем ты так? – вмешиваюсь я и замечаю, как у Лены опускаются уголки губ.
– Всё! Стоп!! – Серёга понимает, что диалог перерастает в скандал. В нашем положении хуже скандала только публичное повешение. – Пойдёмте, осмотрим дом.
Дом встречает нас тишиной, прохладой и сквозняком из комнаты сына. Никаких попыток проникновения. Рольставни закрыты. Стёкла окон целы.
– Мне начинает казаться, что ни мы, ни дом им не нужны.
– И это странно, – соглашается Сергей, – зачем им двор без дома? Банда любителей пикников?
– Может быть, нас пуганули, чтобы мы сидели здесь и носа не высовывали?
– Возможно…
– Ты что-то в вагончике нашёл?
– Не знаю, – Серёга задумчиво чешет подбородок,– показалось, будто там дышат.
– Кто-то из акрамовских спал?
– Ага и навесной замок на двери. – Друг смотрит на меня, как на больного.
– Заложники?
– Я тоже так думаю.
Пока мы с Серёгой обследуем комнаты, выстраивается очередь в туалет. Дверь закрыта. Маша у двери. Сашка замыкающий. Хотел я сделать два санузла, но пожалел денег. Ну, как пожалел: если денег нет, тратишь только на то, что необходимо.
– Я в бункер! – Сашка ловко ныряет в лаз и исчезает под домом.
– Ты куда? – Маша заглядывает в лаз.
– Спокойно, ма. Я в туалет. А то не дотерплю.
На самом деле, я не такой рациональный, каким пытаюсь казаться. Санузла два. Но одним из них сегодня воспользуются в первый раз. Я как Советский Союз: на европейский комфорт средств не хватает, зато на случай войны всё припасено.
Минут через десять утро пошло по стандартному сценарию. На плите шкварчала яичница с остатками вчерашнего шашлыка, турка источала аромат арабики, тостер выплёвывал хрустящие, подрумяненные хлебцы. Всё выглядело так, будто не было бессонной и тревожной ночи, нападения банды Акрама, ничего такого, чтобы могло испортить жизнь на природе. Не хватало только солнца. Того, которое заливало дом с рассвета до заката. Мы отключили бога Ра рольставнями, выбрав между светом и безопасностью собственный покой. Что, вообще, вполне вписывается в систему обывательских ценностей. Впрочем, искусственное освещение не спасло меня и Серёгу от женского внимания.
– Мужики, вы бы переоделись. А то, будто всю ночь поле пахали. И не на тракторе, а на себе. – Маша неодобрительно смотрит на нашу извозюканную одежду.
– Как так: из свинарника на диван!? – Поддакивает Лена.
– Пойдём, – киваю другу, – они за грязь сначала живьём поджарят, потом съедят. Но на этом не остановятся: ещё и пылесосить заставят.
– Я – гость! Меня не заставят! – Вяло возражает Сергей, но встаёт. Пока Серёга моется, я собираю чистые вещи.
В столовую возвращаемся, как говорит молодёжь: «на спорте». Серёга в моём новом Адидасе, я в старой Пуме. Просто братья Дайслеры. Лена накрывает на стол. Маши нет.
– А где моя дражайшая половина?
– За Сашкой пошла. Что-то он там застрял и не отзывается. – Лена разливает по чашкам кофе. – Мойте руки и за стол.
– Раскрою секрет, дорогая, мы, когда мылись, руки от воды не прятали. – Серёга демонстрирует жене ладони.
– Остряк, садись, ешь.
– Эй, родственнички, кушать подано. – Кричу в проём лаза. «Родственнички» меня игнорируют.
– Маша, Сашка! Кофе остынет! – ещё не понимаю отчего, но снова возвращается ночное тревожное напряжение.
– Пусти, – Серёга отталкивает меня от лаза и ловко, практически не касаясь ступеней лестницы¸ спрыгивает вниз. Я, едва удерживая равновесие, скатываюсь за ним. В бункере пусто. Металлическая задвижка лаза открыта.
– Поторопились с переодеванием… – ворчит Сергей.
– Машку-то куда понесло?
– Куда, куда,– передразнивает Серёга, – сына спасать побежала.
Ползём на четвереньках по бетону трубы, на выходе снова шлёпаем по луже. Люк открыт. Яркое утреннее солнце навылет пробивает мелкий кустарник, покрытый нежной чешуёй юных листиков. Ветки и ночью надёжно прячут только от слепых, а днём и вовсе ничего не скрывают.
Мы не успеваем сделать и десятка шагов, как натыкаемся на Машу. Её ведут трое мужиков. Руки у жены вывернуты за спину. Она сопротивляется, пытается вырваться, и конвой так увлечён борьбой с женщиной, что замечает нас только тогда, когда мы с разбегу тараним противника.
Серёга где-то успел разжиться дубиной и мастерски, с одного удара вырубает здорового рыжего детину с рукой, перемотанной грязной тряпкой.
Я эффективностью друга не обладаю, но тоже успеваю сбить с ног одного из конвойных и упасть на него сверху. Третий выхватывает из кармана пистолет. Я вижу оружие, но не испытываю страха. Не потому, что безумно смел. Нет. Скорее, я не верю, что кто-то способен взять, выстрелить в меня и убить. Это же не голливудский боевик, где крошат людей направо и налево. Это жизнь.
Маша, почувствовав свободу, бросается ко мне. Я уже никогда не узнаю: искала ли она защиты или хотела помочь. Выстрел застаёт её в шаге от меня. Свой шаг закончить живой она не успевает. Но я это узнаю много позже.
***
Холодно. Сыро. Кто-то тащит моё тело по шершавому бетону к далёкому тусклому свету.
«Если это тот самый туннель, о тором рассказывают выжившие, то в нём ничего волшебного нет». Я чувствую, как от каждого не сказанного слова по мозгам течёт медленная и тягучая боль.