А вот Сельм не боится… Аж шерсть у него на загривке встала дыбом от предвкушения. Он, конечно, получает свою порцию энергии, как и все, но начитался и наслушался всякого. Что люди излучают энергию, которая гораздо вкусней, чем та, которая в нашем мире. Но, я думаю, враки это всё. Придумки любопытствующих, и кто дичает, что б оправдать поиск лазеек в Тотмир.
Наше Межпределье уже сколько существует! А все потому, что законы соблюдаем и живем по старинке! Кто-то только для себя энергию аккумулирует, Никчемныши это, а не Призрачные, но куда ж их деть, есть и такие.
Голодные – они вообще полностью деструктурированы, потребление – это все, что для них важно. Отгрызть, отъесть, украсть – за ними не заржавеет…
А остальные – просто участники обмена. Кто-то только с соседом делится, а есть и те, что с целым районом может. Но это редко, это уж двенадцатый уровень. До него редко кто структурируется, основной народец, как я, – середняки, на себя да на пару мохнатых, да на тройку, четверку Призрачных. Без обмена никак. Сгинешь, если в своем соку вариться…
Мохнатые не аккумулируют совсем и не вырабатывают, но зато они лучшие стражи. Правда, смертны. Ходили слухи, что мохнатые – пришлые из Тотмира. Конечно, все может быть, ведь все знают – им хоть раз в жизни нужно в открытую Дверь нос сунуть и подышать. Для таких, как Сельм, это единственныйспособ продлить свою жизнь еще на столько же, сколько уже прожито. Вот он и рад до самых вибриссов, что сегодня в Патруль, вдруг человек с той стороны дверь еще раз откроет и впустит, это ж как поживиться можно!
В патруль заступают двое, один призрачный и один мохнатый. У нас в паре мохнатый Сельм, а я, понятное дело – из призрачных. Мохнатых никогда на ту сторону не затаскивает, и задача их – оттуда не впускать, туда никого не выпускать. Ну и нос высунуть, само собой, жить то всем охота. А призрачный нужен, что бы мохнатый не увлекся и не позабыл про всё на свете.
А ещё бывает, что открывающий просто ломится в Дверь, и стражу одному не справиться. Главное – ночь пережить, а днем вряд ли кто сунется. Отдежурившие Лохан и Сим разочарованно сдали нам смену – видно, как и мой напарник, надеялись на приключение и левую энергопайку. А я… я бы лучше лежал эту ночь на крыше и слушал песни звезд.
Я расположился у окна, как по мне, так подоконники это лучшее изобретение людей. Сельм обошел периметр комнаты, легко вспрыгнул на стол и свернулся калачиком у большого настольного зеркала, через которое и была открыта Дверь. Все верно. Боевая готовность. Правда, тех, кто может дверь открыть с той стороны не так уж и много. Это радует!
Когда я оказываюсь в Патруле, мне всегда в голову приходит одна и та же мысль: «Какой из двух наших миров – отражение другого?» С одной стороны, комнаты, дома и ненужные нам дороги, какие-то промышленные здания и все остальное появляется в Межпределье само собой. Наверное, потому что создается в Тотмире?
С другой стороны, я знаю это наверняка, у каждого призрачного по ту сторону Предела всегда есть человек – отражение. Призрачные бессмертны, а их отражения приходят в Тотмир регулярно. Одни и те же характеры, одинаковый отпечаток ауры, внешность. Они проживают в Тотмире свои жизни, но какими-то непонятными силами связаны со своим призрачным. Иногда во снах они видят Межпределье, и думают, что все это происходит с ними. А отражения вещей, которые эти люди создают, притягивают их Призрачного, как магнит, в нашем мире. Так что пока не знаю…
***
Минула полночь. Сельм зевнул, потянулся и посмотрел в серебристую непрозрачность зеркала.
– Слышь, Рев, время уходит. Передумали они… – он выгнул спину, вытянул пушистый хвост трубой, прищурил свои фиолетовые глазищи.
– Ну и отлично! – искрящийся за окном снег и мерцающие хрусталем звезды восхищали меня теперь еще больше.
– Эх… – Сельм разочарованно потерся лбом об ажурную рамку зеркала, – когда я еще теперь в Патруль попаду… Так однажды и сгину, а тебе все равно…
– Что значит – сгинешь? Ты еще вон, прилично светишься!
– Не сейчас, так потом! А с тобой нет никаких шансов в Тотмир нос высунуть… Так и буду, всю жизнь Голодных отгонять… Эх!
Сельм молча улегся, подобрав под себя лапы, словно они мерзли. Я ощутил себя виноватым.
– Сельм?
Он отвернулся, вывернув уши в мою сторону.
– Сельм, ну мы же тут! Остальное – дело случая…
Он неразборчиво мявкнул что-то. Подергал шкурой на спине. Весь его вид выражал недовольство мной и раздражение.
А я…
Я вдруг почувствовал, как сквозь меня прошелся влажным холодом сквозняк. А потом меня потащило к столу… Как в замедленной съёмке, увидел подскочившего Сельма, его испуганные глаза и вставшую дыбом шерсть. И свет, начинающий просачиваться из открывающейся Двери зеркала. Этот безумно теплый, желто-оранжевый свет, которого в Межпределье не бывает.
Из тоненького лучика он на глазах ширился, и не было никакой возможности сопротивляться или посмотреть в другую сторону. Через мгновение неведомая сила почти расплющила меня о стремительно теряющую непрозрачность поверхность зеркала.
Я услышал дикий вопль Сельма, почувствовал боком сокрушительный удар, и меня вынесло из зоны действия Двери. Переведя в блаженном сумраке дыхание, я обернулся.
Сельм заворожено смотрел прямо в зеркало, во все шире открывающийся коридор. Льющееся оттуда свечение окутало уже его с ног до головы, лишь гибкая спина и замерший хвост еще оставались в тени. Свечение отражалось и плясало вытянутым пламенем в его широко раскрытых глазах, рассыпалось мелкими искорками по вибриссам и вздыбившейся шерсти. Казалось, оно проникает под шкуру мохнатого. Что он потихоньку начинает плавиться и растворяться в этом золотистом луче. Сельм поднял правую переднюю лапу, на ощупь перешагнул через раму зеркала, оказавшись наполовину в коридоре.
Я не успел ничего подумать… Просто с разбега толкнул его в бок, отпихивая друга от зеркала. Но тело мохнатого – это не призрачное тело, и мне понадобились все мои силы, что б хоть немного сдвинуть его с места. И этого оказалось достаточно.
Сельм, как на пружинах, подпрыгнул на всех четырех лапах, ударился спиной о рамку зеркала, и с шипением попятился обратно в комнату. Свечение из Двери мигнуло и немного потускнело, сузилось до вертикальной полосы. Сельм, тяжело дыша и осторожно отступая, вылез из рамы. И перевел на меня горящий фиолетовым огнем взгляд. Совершенно безумный… Я понял, что ему нужна передышка. Боец и страж сделал все, что мог, и какое-то время мне не помощник.
Свечение в зеркале начало вновь набирать силу, меня окатила волна влажного холода. Но сейчас я был готов. Не смотрел в ширящийся коридор, и позволил подтянуть себя почти вплотную к тающей в неверном свете поверхности зеркала. Только тогда открыл глаза.
И посмотрел на неё. То, что это была совсем молоденькая девчонка, я понял еще в первый раз. Перед внутренним взором тогда промелькнули просыпающиеся юной зеленью почки, блики солнца в ручьях и россыпь веснушек. Сейчас она смотрела на меня в упор из открывшегося в зеркале коридора. Темно-зеленые, травянистого цвета глаза, в которых плясало пламя свечи и какие-то тени. Она что-то шептала, но я ничего не слышал. Просто догадался, что это за слова. Конечно, это было гадание.
Она еще ничего не видела, свет только начинал меня проявлять. Я вцепился в раму обеими руками, чувствуя, как Тотмир с каждым неслышным словом затягивает все сильней. Подчиняет своим законам и делает меня видимым. А мне уже слышны стали негромкое:
– Ужинать… Ряженый – суженый, жду тебя ужинать…– она осеклась, глаза сделались испуганными, она немного отпрянула от зеркала – наконец меня стало видно. Но было еще что-то, кроме испуга… Недоумение, да. И злость. И обида. Еще мгновение она смотрела на меня, а я чувствовал, что цепляюсь за раму уже из последних сил. Что если она не закроет Дверь, то меня вынесет в эти пустые коридоры на веки вечные, и никто меня там уже не сыщет. Или я вывалюсь в Тотмир, и не знаю, что страшнее…
А потом все произошло одновременно – она выдохнула в отчаянии:
– Это не он! Чур меня!
Меня оторвало от рамы и швырнуло назад, в Межпределье, а Сельм с громким продолжительным «Мррррррррррр» прыгнул к зеркалу, старательно собирая на себя гаснувший желто-оранжевый теплый свет. Через мгновение Дверь закрылась.
Мы оба ошарашено молчали. Сельм еще фыркал, боясь отодвинуться от зеркала и оставить меня неприкрытым. Я не двигался, боясь обнаружить, что вернулся не весь. Потом пришло осознание, что эта Дверь больше не откроется, ни сегодня, ни завтра. Никогда. Наверное, девчонка расколотила зеркало…
Я подошел к окну, сел на подоконник. Ночь за окном все так же искрилась и переливалась хрусталем и чернильной синевой.
– Да… враки все, там энергия такая же, как наша… Только еЁ так много – аж оглушает… Чуть не испепелило меня. Спасибо, что остановил, – он быстро глянул на меня, отвел взгляд и прищурился. – И… Что теперь?
– Ну, всё… Мы справились. Почему-то! Двери больше нет. Ты насобирал себе достаточно, да и я все еще жив. А девчонка… Будет поневоле теперь искать моего двойника! Где-то он есть там, рядом с ней, раз сегодня я дежурил. А не маялась бы дурью – была бы с тем, кто «он».
Я понял, как сильно ослаб за эту ночь. Наверное, даже по меркам Межпределья стал не то, что призрачным – прозрачным. В таких случаях помогает уютное местечко на крыше, и холодный бледный рассвет. И ещё – живой и здоровый Сельм. Он, конечно, вечно рвется туда, откуда можно не вернуться, но он мой лучший друг и напарник. Закрыв глаза и выдохнув, я, наконец, расслышал, как за окном тихо поют перед рассветом звезды.
Наша крыша ждет нас!
АНТИКВАР
Ирландка!
Как он сразу не догадался! Хотя, когда она телефонировала о своем визите пару дней назад, слышимость была столь отвратительна, что было совершенно непонятно даже, мужской или женский голос он слышит. Джеймс внутренне содрогнулся, понимая, что сам согласился принять её.
– Мисс …
– Бёрнс. Дара Бёрнс.
– Мисс Бёрнс, оценка займет некоторое время, вы подождете или зайдете позже?
Не удалось. Она с недоумением и возмущением уставилась на него из-под негустой вуалетки. Потом, сдержавшись, проговорила почти спокойно:
– Мистер. Паддингтон. Я. Подожду. Здесь. Я могу присесть?
Он разочарованно кивнул. Указал на кресло у камина. Сам разместился напротив. Гостья одним движением распустила завязки плаща-накидки, не глядя швырнула его на кофейный столик. Затем практически плюхнулась в кресло, откинула вуалетку наверх и небрежно стащила замшевые перчатки шоколадного цвета. Тепло от камина разливалось плотным потоком, но она наклонилась еще ближе к огню и вытянула руки. Девушка была худой, если не сказать мосластой, не очень складной, все в ней было как-то чересчур. Словно навскидку нарисованная тушью и раскрашенная к Рождеству дешевая открытка. Слишком длинные руки, ноги и шея. Слишком яркие, оранжево-морковные, абы как уложенные под дурацкую шляпку сумасшедшие кудряшки. Одета – вроде ничего особенного. Блузка под горлышко, несколько пышновата в рукавах и груди, но спокойного бежевого цвета. Узкие брюки из мягкой кожи оттенка охры, жесткий полукорсет на клепках и классической шнуровке, на левом бедре сумка-кобура. Но даже в этом незамысловатом повседневном костюме она выглядела, как разбойница. Джеймс угрюмо смотрел, как тяжелые ботинки на рифленой подошве попирают линфийский ковер, который он привез сто лет назад из саркандской лавчонки и с которым так и не смог проститься и выставить его на продажу. В поездке он вроде как чуть не издох от холеры, но его вытащили с того света врачи какой-то благотворительной кампании, примчавшиеся в Сарканд спасать человечество. Джеймс не помнил ни лиц, ни имен своих спасителей.
Пауза затягивалась. Джеймс кашлянул. Мисс Бёрнс, прикрыв глаза, медленно кивнула камину, выдохнула и повернулась к хозяину дома. Ну конечно! Художник, создавший это лицо, и тут не отказался от принципа «много всего и неважно, зачем». Какое-то острое. Высокий лоб, рыжие брови и ресницы, ярко-синие, почти ультрамариновые, маленькие глазки. Худые и высокие скулы. Кошмарное количество веснушек, такое, что скорее найти белые пятнышки среди этой плотной россыпи. Румянец во всю щеку, еще и на подбородке. Хрящеватый нос. Тонкие, чересчур красные, губы. Джеймсу, повидавшему за свои шестьдесят лет женщин, считавшему себя знатоком и ценителем, она показалась абсолютно и невообразимо некрасивой. Её нельзя было сравнить ни с гончей, ни с лошадью, ни с птицей. Впрочем – да. Это же ирландка. Хотя и говорит без акцента. Настоящая Plastic Paddy.
– Я слушаю вас, мисс Бёрнс.
– Сейчас, – она выудила из сумки отливающую желтым гильзу.
– 0.303 калибр? Признаться, не ожидал таких… носите-лей… Давайте, давайте посмотрим…
С этого нужно было начинать! Он тут же позабыл, кто принес ему гильзу. Стянул с темечка на правый глаз окуляр, подкрутил, ловя фокус. Мелкий размеренный треск, раздававшийся в момент настройки окуляра, всегда погружал его в радостное рабочее нетерпение. «Света недостаточно,» – подумалось вскользь, но оторваться от осмотра даже на мгновение не хоте-лось. Тем более, что присмотрелся – вроде как и посветлело. Несомненно, гильза в прекрасном состоянии, и содержимое должно быть не повреждено! На матово отливающем металле четко читалась цифра два. Сдвинул окуляр, перевел взгляд и увидел, что пока он занимался гильзой, гостья сняла канделябр с камина и поставила на столик, скинув плащ на пол.
– Вы знаете, чьи воспоминания там запечатаны?
– Да, знаю. Врача её Королевского Величества. Но должна предупредить сразу – это частная история, и к её Величеству не имеет никакого отношения.
– Вот как… Это резко снижает стоимость…
– Мистер Паддингтон. Скажу сразу – мне нужны деньги и еще кое-что. Я знаю примерную стоимость воспоминаний, и знаю, что вы не слишком щедры. Но я связана словом, которое дала … скажем так – источнику, что свяжусь лично с вами. Возможно, когда вы ознакомитесь с содержимым, измените свою точку зрения. Объем там небольшой, я подожду.
Но Джеймсу было все равно, чьи это воспоминания. Он уже достал из витрины визиошлемофон, приладил патрубки нужного калибра и протер идеально черные линзы. Нетерпение мешало даже говорить, хотелось поскорей погрузиться в по-настоящему другой мир. Его коллекция чужих воспоминаний была обширна, и чем больше она росла, тем большая страсть его накрывала. Ко многому равнодушный в жизни, не нуждающийся ни в друзьях, ни в семье, Джеймс Хэмиш Паддингтон испытывал одну-единственную страсть. Кусочки настоящей жизни незнакомых ему людей, эти воспоминания, которые можно было заключить в гильзу, представлялись ему неким парадоксом. Он владел безраздельно частью чужой жизни. Все, что было в этих воспоминаниях – события, запахи, звуки, ощущения – теперь при-надлежали только ему. Восхитительным было и иное, не свойственное Джеймсу, отношение к жизни, эмоции, ситуации, в которые он сам вряд ли когда-нибудь попал бы. Он дорожил, помнил о каждом экземпляре коллекции, которую называл про себя «обойма», и никогда ничего из нее не продавал. Иногда на него выходили частные коллекционеры, антиквары, и он согла-шался на обмен. Так к нему попала люгеровская девятимилли-метровая – и прекрасный отрывок из жизни промышленного шпиона с забавной фамилией Лажневский.
Он заключил в гильзу массу подробностей из собственного дела, то, что при его жизни не должен был узнать никто. Видно, боялся, что провалил всё и избавлялся от компромата в собственных мозгах… Правда, удовольствие от просмотра Джеймсу всегда портила жена Лажневского, соображавшая еще быстрее мужа и явно наставляющая ему рога. Она всегда мелькала в поле зрения, и очень отвлекала. Судя по ощущениям, Эдита властвовала в жизни мужа и запросто могла его подставить. Но Джеймс никогда не проявлял интереса к жизни и историям тех людей, чьи воспоминания хранил, какими бы интересными или отрывочными они не были. Не вел никаких расследований. Просто наслаждался тем, чем владел. Та гильза была самой старой в его коллекции.