– Любопытная точка зрения. И кто же вы, о грозная дева?
– Александра Николаевна Ромейко, пишу фельетоны для развлекательной газеты «Шершень ля фам».
– Как же, знаком с вашим творчеством. А я, как вы, должно быть, догадались, тот самый подлый владелец ульев и пожиратель чужих медов.
Смело глядя ему в глаза, девушка протянула руку для рукопожатия, и, пожимая ее широкую мягкую ладонь, Мамонтов сказал:
– А ну-ка, дайте на вас посмотреть.
Отступив назад и отпустив девичью руку, хозяин дома склонил голову к другому плечу и улыбнулся:
– А вы ничего! Прогрессивная барышня! Вполне в духе времени. Должно быть, думаете и меня ужалить своим «Шершнем»?
– Это уж как получится, а написать о вас я действительно планирую. Ибо пишу с не совсем обычной точки зрения о неординарных событиях и интересных людях. Вы кажетесь мне именно таким человеком, а созданная вами частная опера освещает ярким светом жизнь Москвы.
В беседу вклинился главный редактор, вприпрыжку подскочив к хозяину дома:
– Позвольте отрекомендоваться – Гурко Петр Петрович. Творец, так сказать, и создатель и «Шершня ля фам», и фельетонистки Саши Ромейко.
– Ну, с «Шершнем» вашим «ля фам» – оно понятно. А что же такое Саша Ромейко была до вашего в ней участия? Неужели совсем ни на что не годилась?
– О, Саша всегда была незаурядной личностью, я только огранил бриллиант. Умна, начитанна, а как поет! Не хуже матери! Я ведь женат на Сашиной тетке и, каюсь, в первый момент был увлечен не нынешней своей супругой, а ее старшей сестрой – Сашиной матушкой. Вы, Савва Иванович, не можете ее не знать – неподражаемое сопрано Аделаиды Цибульской многих когда-то сводило с ума.
– Вы дочь Цибульской? – вскинул брови Мамонтов, стремительно обернувшись к гостье. – Вот неожиданно. Сейчас время обеда, и я, собственно, пришел всех пригласить к столу. Петр Петрович, берите ваш «бриллиант» и милости прошу присоединиться к трапезе. У нас по-простому, обитаем без хозяйки, Елизавета Григорьевна в Абрамцеве.
Из флигеля на хозяйскую половину вели коридор и лестница, и, пока шли, Мамонтов дружелюбно беседовал с редактором Гурко. Вернее, говорил издатель газеты, хозяин лишь вежливо улыбался и кивал головой. Продолжая начатую тему, Гурко вовсю расхваливал свою протеже.
– Саша у нас ну очень интересуется женским вопросом, – говорил он. – Обучалась в Дрездене на литератора, но оставила учебу ради журналистики. Вы не поверите, откуда я только что ее вызволил!
– И откуда же?
– Из Преображенского долгауза! Подумайте только! Прикинулась сумасшедшей, чтобы написать статью о содержании женщин в психиатрической лечебнице! Шурочка разыграла, что потеряла память и не помнит, кто она и откуда. И ведь ей поверили! Молодой врач настолько проникся к ней сочувствием, что вызвал меня, чтобы я сделал фото бедняжки и опубликовал портрет в «Шершне» с целью найти ее родных! И вот я приехал, а там – Саша! Так что она многогранна, моя удивительная племянница. И актерский талант, и несомненный дар фельетонистки, и чудное колоратурное сопрано!
– Вот сопрано – особенно интересно, – оживился Мамонтов. – Хотелось бы послушать.
Он обернулся к гостье и дружески спросил:
– Александра Николаевна, не откажете в любезности спеть?
– Отчего же? Охотно спою.
– Сумеете арию Одабеллы из «Атиллы» Верди?
– Не думаю, что помню ее наизусть, нет, не рискну без подготовки. Лучше «Соловья» Алябьева.
– Как скажете, пусть будет «Соловей».
В просторной столовой хлопотали слуги, расставляя на столе припасы, извлекаемые из корзин под руководством крохотного человечка. Саша во все глаза смотрела на карлика, и, заметив это, Мамонтов усмехнулся:
– Я вижу, мой ординарец Фотинька произвел впечатление. Он у нас известный дамский любимец.
Карлик нимало не смутился, самодовольно усмехнувшись и кинув на девушку игривый взгляд.
– А вы и впрямь мните себя монархом. Даже карлика завели, – дерзко усмехнулась фельетонистка.
– Да ну, бросьте, какой там монарх, – отмахнулся Мамонтов. И, откидывая крышку и усаживаясь за инструмент, требовательно проговорил: – Александра Николаевна, пока накрывают на стол, прошу к роялю.
Саша приняла из рук хозяина нотную партитуру, и, глядя, как Мамонтов перебирает стопку нот в поисках еще одного экземпляра, приготовилась петь. Хозяин сел за инструмент и ударил по клавишам. Полились звуки знаменитого романса, и девушка вступила. Голос ее был высок и чист, пела Саша легко и радостно. Закончив, слегка склонила голову, и с последними аккордами рояля раздались аплодисменты. Хлопали Фотинька и Коровин. Коровин даже выкрикивал:
– Браво!
Карлик пожирал ее глазами. Серов думал о чем-то своем, а Врубель так вообще во время исполнения романса поднялся и вышел из комнаты.
– Ну что же, превосходно! – заключил Савва Иванович. – Не думали посвятить себя большой сцене? Я принял бы вас в свой театр.
– Благодарю, не имею желания.
– Ну что ж, вольному – воля. Тогда прошу к столу.
Вернулся Врубель, принес небольшой, размером с книгу, картон. Уселся за стол, разложился и, исполняя обещанное, начал рисовать. Сперва отмерил размер, и, держа карандаш как-то боком, в разных местах картона наносил твердые черты, соединяя, и таким образом вырисовывалась общая картина.
За столом царила непринужденная атмосфера, проголодавшиеся художники налегали на пироги с вязигой от Тестова, запивая выпечку мадерой. Врубель ел мало, продолжая чиркать карандашом и то и дело подливая себе вино. Когда он в очередной раз потянулся к стоящей рядом с хозяином бутылкой, Мамонтов вдруг сурово нахмурил брови:
– Э, нет, любезный, это вино не для вас. Оно слишком дорогое. С вас, Мишенька, довольно будет чего попроще.
Александра вспыхнула, обидевшись за художника, а Врубель даже глазом не повел. Так же невозмутимо налил вина «попроще» и с видимым удовольствием выпил. Девушка осушила свой бокал и сердито спросила:
– Скажите, Савва Иванович, вы ведь не случайно оперу оформили на Кроткова. Признайтесь, что боитесь, как бы акционеры вашей концессии не подумали, будто бы вы их денежки тратите на свою любимую забаву. Ведь так?
– Да ну, Александра Николаевна, не придумывайте. Я просто проявляю осторожность.
– Какая уж тут осторожность! Да ведь опера Кроткова разорилась! И, потерпев фиаско, вы новый свой проект оформили на госпожу Винтер. Которая, как известно, является родной сестрой вашей любовницы певицы Любатович. А теперь подумайте – разумно ли класть все яйца в одну корзину? Если, не приведи господь, случится тяжелая година, вы, господин Мамонтов, сильно рискуете лишиться и любовницы, и театра.
– Вы маленькая злючка. Злословьте сколько хотите. И пожалуйста, не думайте, что я поддамся на ваши провокации.
– А знаете, отчего я не хочу идти на сцену? – злобно прищурилась Александра, подаваясь к Мамонтову.
Размякнув от выпитого и съеденного, тот полулежал, откинувшись на спинку дивана и подперев голову рукой.
– Отчего же? – благодушно жмурясь, осведомился он.
– Не хочу быть вещью, как моя мать. Ее ведь папа купил. Ну как же! Известная певица, недурна собой. А пусть-ка эта райская птица живет у меня в клетке. Папа приобрел красивую игрушку и стал владеть. А когда наскучила, стал играть в другие игрушки. А мама от тоски и невозможности ничего изменить взяла да и покончила собой. Это уже после ее смерти папа лошадьми увлекся, а так все больше по операм ходил. И вы такой же, как мой отец. Только вы пошли еще дальше. Вы для своей Любатович аж целый оперный театр прикупили! Жены вам не жалко? Должно быть, она там, в Абрамцеве, пока вы с Татьяной Спиридоновной в Москве «Русалку» ставите, на врубелевской скамеечке в Абрамцеве горючими слезами плачет. Она-то к Богу пришла. Ей Нестеров «Видения отрока Варфоломея» посвящает, а вам, Савва Иванович, Антокольский статую Сатаны изваял. И Врубель вон у вас в доме «Демона» пишет. Не страшно? Ада не боитесь? Вот задумаете ставить «Мефистофеля», и подвернется вам на главную роль ну самый настоящий черт! Выпьет вашу душу досуха и спляшет на костях.
– Александра! – сделав страшные глаза, одернул девушку редактор Гурко.
– Змея! Ехидна! А с виду и не подумаешь. Вот вам и алябьевский «Соловей», – крякнул Коровин.
– Слушайте, вы, Константин Алексеевич! – набросилась на Коровина Саша. – Вот вы такой довольный и вальяжный! Думаете – Мамонтов вас пригрел, и вы бога за бороду ухватили? А вы не боитесь, что женитесь неудачно и всю свою жизнь будете мучиться? Или что ребенок у вас родится убогий?
– Что вы такое говорите? – опешил Коровин. – Отчего вдруг убогий?
– По-разному бывает.
Коровин обиженно насупился, Серов лишь покачал головой, а Врубель, положив картон на стол, сосредоточенно прорабатывал зарисовку. Пространная тирада гостьи Мамонтова все-таки задела, и он сердито проговорил:
– Вы, любезная, за свой ядовитый язык когда-нибудь поплатитесь. Вот поедете в неведомую даль писать очередной свой фельетон, и возьмут вас в плен неугодные вам туземцы. Вы начнете говорить им правду, чем прогневаете вождя, и вами отобедают.
– Напрасно беспокоитесь, господин Мамонтов, я сумею за себя постоять. Вы, Савва Иванович, лучше со своей женой разберитесь.
– Мои отношения с женой – это исключительно мое дело, – сухо проговорил меценат, усаживаясь прямо и выравнивая спину. – Но бестактность вашу, Александра Николаевна, я прощаю, ибо знавал вашу матушку, певицу и в самом деле уникальную. К тому же вы слишком молоды, чтобы объективно судить о моногамии. Девушка вы образованная, в Дрездене обучались и потому не можете не знать, что существуют культуры, придерживающиеся полигамных отношений.
– Смешно вас слушать. Конечно, я это знаю. К чему вы клоните?
– По приглашению министра финансов господина Витте я отправляюсь в турне до Архангельска и дальше, на север. Тамошние аборигены как раз таки придерживаются традиции многоженства. Хотите, возьму вас с собой? Напишете разгромную статью о диких самоедских нравах.
– Не обижайтесь, Савва Иванович, я Сашу никуда не отпущу, – встрепенулся издатель.
– Дядя опасается, что исполнятся ваши пророчества и меня возьмут в плен. В любом случае спасибо, господин Мамонтов, за приглашение. Я подумаю, – скупо улыбнулась Александра.
Врубель вдруг привстал, протянул ей только что нарисованную работу и, криво усмехнувшись, проговорил:
– Это вам, прекрасноголосая и злоязыкая защитница униженных и оскорбленных выпивох. Серов в Абрамцеве написал свою «Девочку с персиками», а я набросал «Бражников с мадерой на Садовой-Спасской». Видите? Так и подписал. А вам, сударыня, спасибо еще раз. Только я в защите не нуждаюсь. Я и сам все о себе знаю. Что же вы ничего не сказали о том, что не сегодня завтра я допьюсь до того, что сойду в ад, где и встречусь со своим Демоном? А перед этим окончательно сойду с ума.
– Я так не думаю.
– Думаете, думаете. И, похоже, вы правы. Правы, но не во всем. Переверните рисунок.
Александра последовала просьбе и, увидев на обратной стороне карандашного наброска фигуру с шестью крыльями, в удивлении взглянула на художника.
– Вот видите, иногда я и ангелов пишу, – пояснил он. – Задумал написать Азраила, вот набросал маслом.
– Азраил? Не слышала. Вижу, он с шестью крыльями.
– А вы откройте Библию и полюбопытствуйте. Шестикрылый серафим. Помните, как у Пушкина? Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился. И шестикрылый серафим на перепутье мне явился… Пусть Азраил присматривает за вами, ведь вы не в меру самостоятельная и сильно рискуете попасть в неприятную историю, вслух произнося все, что придет в вашу красивую взбалмошную головку.
– Не слишком ли много чести мне одной? – криво усмехнулась журналистка. – Пусть архангел Азраил проследит, чтобы каждому из нарисованных на обратной стороне этого картона воздалось по заслугам!
Сказала и тут же прикусила язык, понимая, что перегнула палку. Повисла неловкая пауза, и Мамонтов прервал тяжелое молчание:
– Александра Николаевна, у вас злой язык, но божественный голос. Может быть, споете нам еще?
– Обязательно спою, но сперва я бы выпила вина. Вот этого, дорогого, которое Врубелю не по чину.
И Александра, бережно держа рисунок на отлете и не спуская с Мамонтова дерзких зеленых глаз, потянулась к бутылке, которая стояла рядом с хозяином дома.
Вернувшись после утренней планерки в кабинет, следователь прокуратуры Виктор Цой лениво просматривал сводку по городу, стараясь особо не вникать в перечисленные правонарушения. Казенный язык начисто лишал преступления романтического флера, и Виктор просто пробегал информацию глазами. И вдруг он увидел знакомую фамилию, отчего встрепенулся и уже внимательнее прочел последнее сообщение. «Первого августа сего года в четырнадцать тридцать две в галерее «Арт-Плей», расположенной по адресу Нижняя Сыромятническая улица, дом семь, был обнаружен труп уроженца Санкт-Петербурга Павла Сергеевича Петрова, девяносто пятого года рождения. На месте преступления задержана уроженка Санкт-Петербурга Софья Михайловна Кораблина. Задержанная доставлена в управление полиции Центрального муниципального округа для дальнейшего проведения следственных действий».
– О как! – только и смог выдохнуть Вик, перечитывая часть сводки, в которой говорилось о задержании его соседки по коммунальной квартире.
Коммуналка была не совсем обычной, вернее, совсем необычной. Помимо врача-психиатра Бориса Карлинского, там проживали близкие ему люди – Виктор, племянница Соня Кораблина и старушка Вера Донатовна.
Виктор подружился с Карлинским, когда в прокуратуре стали прибегать к помощи Бориса как одного из лучших профайлеров в стране. Карлинский сам подошел к нему и спросил, правильно ли он угадал, что Вик в детстве увлекался комиксами про супергероев? Вик удивился и растерялся, потому что никому по месту службы об этом не говорил. Слово за слово, они разговорились, вместе пообедали, потом как следует выпили, а потом, познакомившись с Витиной женой Оксаной, Карлинский предложил переехать в пустующую комнату в коммуналке, в которой жил.
Занимали жильцы бывший дом экономки железнодорожного магната Германа фон Бекка, оставившего след в мировом кинематографе, а в самой усадьбе располагался Дом творчества. Заведением руководила Вера Донатовна Ветрова. Она и уговорила Кораблину возглавить созданную при Доме киностудию. Весь год Соня разбирала старинный архив в подвале особняка фон Бекков и только теперь вздохнула свободно, наконец-то начав бывать в публичных местах. Гулять по городу, общаться с людьми. Правда, гуляла Соня все больше под присмотром Виктора. Но стоило оставить ее одну – и вот, пожалуйста!
Набрав на внутреннем аппарате номер управления полиции Центрального округа, в ответ на сухой ответ дежурного Виктор бодро проговорил:
– Доброе утро, следователь Цой из прокуратуры беспокоит. Не подскажете, кому передали дело Софьи Кораблиной?
– Марьяне Игнатьевне Выхиной из Следственного комитета, – после секундной заминки скучным голосом ответил дежурный.
– Спасибо, очень выручили, – откликнулся Цой, вешая трубку.
Взял со стола смартфон и пробежал глазами список телефонных номеров, выбирая нужный. Карлинский – не только психиатр, но и уважаемый в высших полицейских кругах человек, и если уж кто-то и сможет помочь Соне, то только он. Следователь Цой нашел номер, нажал на вызов и, услышав знакомый голос, выпалил:
– Не зря ты, Боря, вчера волновался, что Соня домой не пришла.
– И ты здравствуй, Витюша, – благодушно пробасил сосед. – Не томи, выкладывай.
– В сегодняшней сводке Соня проходит как убийца некоего Петрова.
– Что за Петров, неизвестно?
– Ее ровесник и тоже из Питера.