– Голубчик, ангина сама по себе не сташна – сташны ее последствия. Так что в лазает.
Санчасть – это маленький рай. Причем до изгнания. Каждое утро змей-искуситель в образе дежурного врача интересовался аппетитом, ставил градусник и уговаривал выпить лекарства.
Шурик понимал: если лекарства пить, то этот кайф быстро закончится. Самостоятельно он только умывался и ходил в гальюн, все остальное за него делал медперсонал. Спи сколько хочешь, фрукты каждый день. Но через неделю Шурика выписали.
На самоподготовке, расспросив о последних новостях, Расписов живописал свое бытие в санчасти. Его слушали не перебивая. Привирал он от души, особенно про отношения с медсестричками.
Громко сглотнув, Женя Задов уточнил:
– Это та, что с короткой стрижкой?
– Она самая.
– Ну, брат, ты даешь!
Не в силах сдерживать эмоции, Коля Давыдкин с надеждой всхлипнул:
– Шурик, а ты как заразился?
Утром, натянув белоснежную робу, он отправился на хоздвор.
Так, похоже, здесь никто не прибирался. Шурик вытащил из-за пазухи пачку «Беломора», закурил.
Что-то не так. Он не мог понять, в чем дело.
Наконец сообразил – его отвлекает посторонний шум. Непонятный шорох разливался по хоздвору.
Откинув крышку мусорного бака, Шурик обомлел. Наваленные поверх зловонной жижи треугольные пакеты из-под молока ходили ходуном и громко шуршали. Под ними кишели маленькие белесые червячки.
На территорию зашел врач с водолазной станции – подполковник Лелюкин.
Знаменитая фраза Штирлица застучала в мозгу отбойным молотком.
Это конец, подумал Шурик.
Подполковник уверенно направился к мусорным бакам.
– Товарищ подполковник! Я все уберу, хлоркой засыплю!
– Я те уберу, я те засыплю.
С этими словами он достал из портфеля железную банку из-под кофе и высыпал из нее опилки на асфальт.
– Курсант, фамилия?
– Курсант Расписов!
Именно такой теперь была его фамилия. Просто на «Расписов» он бы уже и не откликнулся.
– Ну-ка зачерпни мне опарыша покрупней.
Ничего не понимающий Шурик зачерпнул совковой лопатой вонючую жижу.
– Аккуратней, твою мать, на опилки высыпай! Через минуту из опилок начали выползать белоснежные червячки. Лелюкин аккуратно, с любовью собрал их в банку.
До конца приборки похожую операцию проделали еще два офицера и мичман.
Начинался рыболовный сезон.
В пятницу случился казус. Утром зашел капитан I ранга Кариакиди. Этого педагога курсанты обожали. Шурик от души захотел сделать ему приятное.
– Товарищ капитан I ранга, я вам сейчас крупненького достану. Они еще два дня назад были по полтора сантиметра.
Он приоткрыл крышку дальнего бака. Опарыша не было, зато вылетел огромный рой мух.
Кариакиди хохотал долго и от души.
– Ну, это ты, братец, передержал. Раньше нужно было отсаживать.
Стало ясно: так дальше нельзя. Спрос серьезно опережал предложение.
Нужно было побольше разузнать про опарыша. Советом помог многоопытный нахимовец Серега Бугров по кличке Дядечка.
– Рядом на набережной университет, сходи, может, шпаки тебя просветят.
Шпаками презрительно называли всех гражданских.
На следующий день, в субботу, Шурик готовился в увольнение. Надраил ботинки, погладил брюки, постирал чехол бескозырки.
Достав из рундука новый тельник, он начал одеваться. До построения оставалось несколько минут.
Сзади подошел Саня Мухин:
– Слышь, у тебя шея заросла, давай подбрею. А то БПК слезьми зальет.
Осмотрев себя в зеркало, Шурик остался доволен.
– Идущим в увольнение построиться. Форма одежды номер три.
Командир роты провел осмотр и стал интересоваться, куда идут его подчиненные.
Озвучивались официальные версии: в театр, в кино, на выставку. Сказать правду ни у кого и в мыслях не было.
– Расписов, а вы куда?
– В университет.
– Я с вами серьезно разговариваю! – БПК начинал злиться.
– Да он правда к шпакам на консультацию, – промычал Дядечка.
Старшина роты раздал увольнительные.
Шурик вышел на набережную лейтенанта Шмидта. Справа возвышался памятник Крузенштерну, слева – парадный вход в училище. На ярком весеннем солнце золотом горела надпись «Высшее военно-морское краснознаменное училище им. М.В. Фрунзе».
До университета было недалеко. Минут пятнадцать не спеша по Университетской набережной.
Вот и университет, типичный образец петровского барокко, 1724 год.
Ему нужно было здание Двенадцати коллегий. Оно выходит торцом на набережную, и, чтобы попасть в него, нужно было пройти через двор.
Огромные дубовые двери и старая бронза давили и указывали на ничтожность входящего.
Но только не курсанту ВВМУ им. Фрунзе. Там и здание постарше, и история побогаче.
Войдя в огромный вестибюль, Шурик огляделся. Рядом с широкой лестницей маячил то ли швейцар, то ли гардеробщик.
– Уважаемый, мне нужна консультация по насекомым. Не подскажете, куда пройти?
– Это вам на кафедру энтомологии нужно. Второй этаж и по галерее направо. Эдуард Карлович сегодня на месте, вы к нему обратитесь. Он добрый старик, не откажет.
Шурик поднялся на второй этаж и вышел в галерею. Огромные арочные окна, портреты знаменитых ученых, статуя Петра, сильно смахивающая на одесского Дюка.
С другой стороны галереи стояли застекленные витрины с книгами и экспонатами. Под ногами поскрипывал старинный паркет.
Пробегавшие мимо студентки откровенно рассматривали курсанта. Наконец он увидел табличку «Грифель Эдуард Карлович. Доктор биологических наук, профессор».
В научных званиях Шурик не разбирался, а военное на табличке отсутствовало. Он уверенно рванул дверь.
Помня наставления Дядечки о том, что шпака нужно брать выправкой, Шурик отчаянно заорал:
– Разрешите войти! Товарищ профессор, разрешите обратиться. Курсант Расписов!
Перед ним был пожилой человек лет семидесяти в вязаном жакете с пузырями на локтях. От неожиданности профессор привстал. Если бы к нему зашел инопланетянин, он удивился бы меньше.
Наконец, справившись с растерянностью, профессор поинтересовался:
– Чем могу-с?
– Нужна консультация по опарышам.
– Вообще-то ваш покорный слуга – специалист по насекомым-опылителям и муравьям. Однако полагаю, что смогу быть вам полезен. Если не секрет, чем это musca vomitoria так заинтересовала будущего адмирала?
Расписов молча смотрел в глаза профессора. Видимо, тот решил, что это военная тайна, и расспросы прекратил.
– Ну что ж, начнем-с?
Шурик внимательно слушал, делал пометки, задавал уточняющие вопросы. Видя такую заинтересованность, профессор вошел в раж.
Через час Шурик знал об опарышах все, а главное – технологию разведения в университетской лаборатории.
– Может быть, чайку-с?
– Спасибо, Эдуард Карлович, служба.
Для шпака это был аргумент! Тепло распрощавшись, он двинул в «Демьянову уху». Там его ждали друзья, черный хлеб с маслом, ароматная уха и, конечно, 50 грамм холодной водочки.
С понедельника на хоздворе началась новая жизнь. Первым делом Расписов решил устроить инкубатор. Договорившись в столярном цеху, он притащил мешок опилок. У Коли Давыдкина был прекрасный почерк, ему Шурик заказал трафареты для надписей на мусорных баках.
Вымытые баки с откинутыми крышками сушились на солнце. Новенькие надписи на баках дисциплинировали. «МЯСНЫЕ ОТХОДЫ», «ОВОЩНЫЕ ОТХОДЫ», «БЫТОВОЙ МУСОР» и две загадочные надписи – «ИЛ» и «ГП», что означало «инкубатор личинок» и «готовая продукция».
У входа на хоздвор висело объявление: «Опарыш будет через 10 дней». Подходившие офицеры, читая и ругаясь, послушно разворачивались.
Опарышем рыбаки называют личинку мясной мухи – Musca vomitoria. Яйцо мясной мухи напоминает изогнутый огурец. Муха откладывает их кучками по 50–100 штук. Через сутки из яиц вылупляются личинки. Дней за десять они превращаются в товарного опарыша. Огромное значение для успеха в рыбалке имеет субстрат, на котором выращен опарыш. Шурик растил только на мясном.
Прошло десять дней, Расписов готовился к пятнице. В четверг на вечерней приборке он засыпал опилки в бак с надписью «ГП» и отсадил туда взрослых личинок. Правильно подобранный субстрат и погода делали свое дело.
На следующий день утром, облокотившись на лопату, Шурик ожидал посетителей.
Первым оказался капитан I ранга Расмус с кафедры теории, устройства и живучести корабля.
– На каком водоеме ловить собираетесь? – с видом знатока спросил Шурик.
– Так на Вуоксу всей семьей на выходные, – и протянул майонезную баночку.
Насыпав в банку две трети опарыша, присыпав их свежими опилками, Шурик протер банку влажной ветошью:
– Удачной рыбалки!
– Ну, вы это, будут проблемы – обращайтесь.
Конвейер работал как часы. Мухи откладывали яйца, личинки росли. Расписов начал экспериментировать. Добавив в откормочный бак свекольных очисток, он получил прекрасную бледно-розовую партию, которая стала называться «адмиральский опарыш».
С каждым днем клиентов становилось все больше. Шурик был вынужден стоять на раздаче два раза в день, во время утренней приборки и после ужина. Рыболовный сезон был в разгаре.
Однажды адъюнкт с кафедры технических средств кораблевождения капитан-лейтенант Парменов устроил скандал.
– А почему это вы мне «адмиральского» не даете?
– Извините, «адмиральский» только для старших офицеров, – почтительно, но твердо произнес Шурик.
Его поддержал стоящий сзади в очереди капитан I ранга Брюховицкий:
– Правильно, тут старшим офицерам не хватает. И вообще, больше одной банки в руки не отпускать!
На следующий день на хоздворе висело объявление:
«Приходить со своей тарой. Больше одной банки в руки не выдается».
Вечером перед сном Рашид спросил:
– Что у тебя за собрание на хоздворе устроили?
Шурик рассказал другану все как есть.
Что-то прикидывая в уме, Тепляков сказал, что завтра зайдет посмотреть.
На следующий день на лекции по политэкономии Рашид воспитывал Шурика:
– Ну ты совсем не соображаешь. Твой опарыш – это живые деньги. Ты хоть знаешь, сколько стоит спичечный коробок с опарышем? Хоть к преподавателю прислушайся. Слышишь? Товар – деньги – товар! В субботу насыпь побольше опарыша, я попробую толкнуть.
В субботу рано утром, нужно было успеть до увольнения, Расписов набрал трехлитровую банку крупного, один в один, опарыша. До окукливания еще дня три, сойдет.
Вечером он ждал возвращения Рашида. Как всегда, из дома он принес гору вкусностей. Налетел народ, умяли все быстро и пошли на перекур. Рашид достал из-за пазухи «Беломор» и пристально посмотрел на Шурика.
– Чего не спрашиваешь про опарышей? Держи, – он протянул Расписову 11 рублей 60 копеек.
Шурик уставился на деньги. Родители посылали ему 10 рублей в месяц. Было над чем задуматься.
Тепляков прервал его размышления.
– Можно договориться, оптовики будут приезжать два раза в неделю.
И они стали считать, сколько заработают за сезон. Ночью Шурику приснилась огромная иссиня-черная муха, откладывающая золотые яйца.
Со временем Расписов начал замечать особое к себе отношение со стороны преподавателей-рыбаков. Кто-то здоровался за руку, интересовался проблемами, кто-то заискивающе посматривал во время занятий. На практических занятиях ему ставили явно завышенные оценки.
Стали поступать коллективные заявки от кафедр.
Начиналась лекция по начертательной геометрии. В аудиторию вошел уважаемый профессор Анцеклевич. Махнув рукой дежурному, он сразу завладел вниманием аудитории.
– Товарищи курсанты! Я принес вам весть!
При этом на белую голубку с оливковой ветвью в клюве старый ментор явно не тянул.
– Слух о том, что экзамен по начертательной геометрии состоится, подтвердился!
«Этот не рыбак, придется учить», – подумал Шурик.
Все шло хорошо, но существовала одна проблема. Для сохранения взрослого опарыша необходимо помещать в холод. Так он может сохраняться неделями, не теряя товарных качеств.
Нужен холодильник, размышлял Шурик. Какой-нибудь старый, списанный. Вот если бы кто-нибудь из МТО проявил интерес, можно было бы договориться.
За этими мыслями он не заметил, как на хоздвор зашел начальник МТО полковник Крыжаковский. Невысокого роста, крепко сбитый огненно-рыжий мужик подошел к объявлению.
Не веря в удачу, Шурик доложился.
– Товарищ полковник, старший приборщик курсант Расписов! – для солидности повысив себя в должности, отрапортовал Шурик.
– Это что?
– Объявление, товарищ полковник.
– Я вижу, что не Джоконда! Открыть баки!
Все рухнуло в одночасье. Крыжаковский был грибник. Уже через час взвод в противогазах выгружал содержимое баков в самосвал.
Расписова с командиром роты вызвали на ковер. Пройдя в Адмиральский коридор, они остановились перед кабинетом начальника училища. БПК смотрел на дверь кабинета как на Стену Плача. Вышел старший мичман, адъютант начальника.
– Борис Петрович, проходите, а вы, курсант, обождите в коридоре.
Ожидая БПК, Шурик рассматривал полотна великих маринистов. Они украшали Адмиральский коридор.
Минут через десять появился командир роты. Постукивая кулаком по ладошке, он растерянно бормотал:
– Вот так, отвечай, Козюля. Понаберут, бля, на флот, а виноват Козюля.
– Товарищ командир, ну что?
– Мне выговор, вам трое суток губы. При чем здесь Козюля?
На картине Айвазовского догорал турецкий флот.
Один день Матвея Идрисовича
Родился Мотя тринадцатого июля, в пятницу, и случилось это в високосном 1956 году.
В том году состоялся ХХ съезд КПСС, на котором развенчали культ личности, провели операцию «Вихрь» по подавлению антисоветских волнений в Будапеште и приняли постановление ЦК КПСС «Об орошении и освоении целинных земель».
Все это, вместе взятое, ничего хорошего мальчику не сулило. Будущее его было предрешено и печально.
Рос Мотя в семье потомственных каторжан. Мать его, Ида Иосифовна Либерман, была дочерью репрессированных троцкистов-бухаринцев, а отец, Идрис Валиевич Челебиджихан, – сыном депортированных из Крыма татар.
Жила семья двойной жизнью. На работе, сидя под портретом генерального секретаря ЦК КПСС, строили светлое коммунистическое будущее. Вечерами же, закрывшись на кухне, шепотом гордились своими предками и эзоповым языком выражали свое недовольство коммунистическим строем и лично товарищем Брежневым.
Несмотря на то что, кроме них и чайного гриба, многозначительно пузырившегося в трехлитровой банке, на кухне никого не было, в безопасности они себя не ощущали.
Вот и Мотя с детства был привычен к двуличию. В детском саду под портретом лукаво улыбающегося Ленина он вместе с другими детишками учил стихи Михалкова, а вечерами на кухне, затаив дыхание, вкушал настоящую правду.
Шли годы, и наступило время получения советского паспорта и призыва в ряды вооруженных сил. Наступило неожиданно и одномоментно. Остро встал вопрос с выбором фамилии и национальности. После долгих дебатов на кухне пришли к выводу, что фамилия Челебиджихан хоть и не сахар, но все же безопаснее, чем Либерман.
С национальностью было сложнее, решили подмазать знакомую паспортистку и записать Мотю русским. Получилось интересно – Матвей Идрисович Челебиджихан, русский. Паспортистка долго смеялась, ей самой настолько понравилось, что денег за услугу она не взяла.
Полдела было сделано, но оставался вопрос со службой. Идти в армию мальчику из непростой интеллигентной семьи никак нельзя. Но и отлынуть от службы было невозможно.
Решение приняли: как и водится у матерых интеллигентов, ни вашим ни нашим. Отправили Мотю поступать в военно-морское училище – вроде как на службе, а вроде и учится.
Тяжела и незавидна жизнь курсанта, а уж первокурсника и подавно. Привыкнуть к этому невозможно, можно только пережить. До второго курса дотягивали далеко не все.
Зимние ночи в Ленинграде долгие и лютые. Ветер с залива нагоняет мороз и снег.