– Пока нет, – ответил Диас.
– Что вы думаете об этом? – спросил я у Ванн.
Она снова проигнорировала вопрос и обратилась к Диасу:
– У вас есть запись офицера Тиммонса?
– Да, но плохого качества и с низким разрешением.
– Черт, я же сказала Тринх, что хочу видеть все.
– А может, она ничего и не скрывает, – сказал Диас. – Столичные копы теперь часто записывают всю смену целиком. Тогда они включают низкое разрешение, чтобы все уместилось.
– Да мне плевать, – буркнула Ванн. – Запускай, наложив на снятое Шейном изображение номера.
Комната снова крутанулась, вернувшись к привычному ракурсу.
– Включаю запись, – объявил Диас. – Из-за расположения Тиммонса картинка будет рельефной. Дрожь и скачки́ я убрал.
На кровати появился Белл с поднятыми руками. Запись пошла в реальном времени.
– Останови, – приказала Ванн.
– Сделано, – доложил Диас.
– Можешь четче показать руки Белла?
– Не уверен. Могу только увеличить, но особой четкости не будет из-за низкого разрешения.
– Тогда увеличь.
Белл дернулся и вырос, его руки потянулись к нам, словно какой-то великан решил поиграть в ладушки.
– Шейн, опишите, что вы видите, – сказала Ванн.
Я присмотрелся, но все равно не заметил то, что ожидал заметить. И вдруг понял, что имела в виду Ванн.
– Крови нет, – сказал я.
– Правильно, – подтвердила Ванн и указала пальцем. – У него кровь на рубашке и лице, но не на руках. Притом что на битом стекле полно кровавых отпечатков. Верни все назад, Диас.
Белл принял нормальный вид, и Ванн подошла к изображению трупа:
– Хотя у этого парня все руки в крови.
– Выходит, он сам себе горло перерезал? – удивился я.
– Возможно, – допустила Ванн.
– Вот уж странно так странно. Получается, это не убийство, а самоубийство. Значит, и Белла надо снимать с крючка.
– Не исключено, – сказала Ванн. – Другие версии?
– Белл мог сделать это и вытереть руки до того, как появилась служба безопасности отеля.
– У нас есть окровавленное стекло, – напомнила Ванн. – И мы можем добыть отпечатки пальцев Белла. Он должен был сдать их, когда получал лицензию интегратора.
– Его могли прервать, – заметил я.
– Могли, – без всякой уверенности сказала Ванн.
Мне вдруг пришла в голову одна мысль.
– Диас, я посылаю вам файл, – сообщил я. – Выведите его, пожалуйста, сразу как получите.
– Получил, – ответил Диас через пару секунд, а еще через пару секунд перед нами появилось изображение кресла в крыше искореженного автомобиля перед входом в отель «Уотергейт».
– И что мы тут ищем? – спросила Ванн.
– То, чего не искали, – сказал я. – То же, чего не нашли на руках Белла.
– Кровь. – Ванн внимательнее присмотрелась к креслу. – Да, ее там не видно.
– И я не вижу. Значит, велика вероятность того, что кресло вылетело из окна еще до того, как наш труп перерезал себе глотку.
– Это лишь гипотеза, – усомнилась Ванн. – Но какой смысл? – она указала на труп. – Этот парень заключает с Беллом контракт на интегрирование, а когда тот приходит, выкидывает кресло в окно и прямо у него на глазах совершает кровавое самоубийство. Зачем?
– Выбросить кресло в окно седьмого этажа – очень хороший способ привлечь внимание охраны отеля. Он хотел подставить Белла под обвинение в своем убийстве и принял меры к тому, чтобы охрана прибыла в номер вовремя.
– Что не снимает главного вопроса о том, зачем он покончил с собой прямо на глазах Белла, – резюмировала Ванн и снова посмотрела на труп.
– В общем, пока мы точно знаем одно, – сказал я. – Белл, вероятно, не лгал, когда говорил, что не делал этого.
– Он не так говорил, – заметила Ванн.
– По-моему, так. Я видел запись.
– Нет, – отрезала Ванн и повернулась к Диасу. – Включи запись Тиммонса еще раз.
Картинка снова переключилась на номер отеля, и появилось рельефное изображение Белла. Диас нажал воспроизведение. Тиммонс спросил у Белла, зачем тот убил человека в номере. Белл ответил, что не думает, что это сделал он.
– Стоп! – приказала Ванн.
Диас остановил запись на моменте, когда Тиммонс всадил разряд. Белл застыл, перекошенный судорогой.
– Он не утверждал того, что не убивал, – объявила Ванн. – Он сказал, что не думает, что это он. Получается, Белл не знал.
Я вспомнил свой единственный опыт с интегратором, и меня осенило.
– Но этого не может быть! – воскликнул я.
– Да, на время сеансов интеграторы остаются в сознании, – кивнула Ванн. – Они просто отступают на задний план, но им разрешено выходить на поверхность, когда их клиент нуждается в помощи или собирается совершить что-то выходящее за рамки контракта.
– Либо что-то глупое или незаконное, – добавил я.
– Что заведомо выходит за рамки контракта, – уточнила Ванн.
– Да, но что это меняет? – Я снова показал на труп. – Если этот парень покончил с собой, слова Белла не добавляют ничего нового к тому, что мы уже знаем. Ведь теперь мы тоже считаем, что Белл, возможно, и не убийца.
Ванн покачала головой:
– Суть не в том, убийство это или самоубийство. Суть в том, что Белл не может вспомнить. А он должен помнить.
– Если только он уже не был интегрирован, – возразил я. – Но мы же считаем, что он пришел туда, чтобы подработать на стороне, верно? То бишь в его мозгу никого не было в тот момент, когда он якобы отключился.
– А с какой стати ему отключаться? – спросила Ванн.
– Не знаю. Может, он пьяница?
– На записи он не похож на пьяного, – указала Ванн. – Когда я его допрашивала, от него не пахло и вел он себя не как выпивший. Да и вообще… – Она снова внезапно замолчала.
– И часто вы будете так делать? – спросил я. – Меня это уже начинает доставать.
– Шварц сказал о праве на конфиденциальность в отношениях «клиент – интегратор», а значит, Белл работал, – заключила Ванн.
– Правильно, – ответил я и указал на труп. – И вот его клиент.
– В том-то и дело, что он не клиент.
– Не понимаю, – признался я.
– Интегрирование – это лицензированная, узаконенная практика, – стала объяснять Ванн. – Ты находишь клиентов и принимаешь на себя ряд обязательств перед ними, но стать твоей клиентурой может лишь определенная прослойка общества. Подразумевается, что клиентами интеграторов могут быть только хадены. А этот парень «турист». – Она ткнула пальцем в труп. – При жизни он был вполне дееспособен.
– Я не юрист, но все же позволю себе усомниться, – сказал я. – Священник может выслушать исповедь кого угодно – не только католика, а врач может объявить о врачебной тайне в первую же секунду, когда кто-то переступил порог его кабинета. Полагаю, Шварц заявлял именно об этом. Только то, что этот парень – «турист», еще не значит, что он не клиент. Отнюдь. Так же как некатолик вполне может исповедоваться.
– Или же Шварц случайно проговорился и сболтнул нам, что в голове Белла кто-то сидел, – предположила Ванн.
– Это бессмысленно, – возразил я. – Если Белл уже был интегрирован, зачем ему встречаться с каким-то «туристом»?
– Может, они встречались ради чего-то другого?
– Тогда зачем это? – спросил я и указал на гарнитуру.
С минуту Ванн молчала, затем призналась:
– Ну, не все мои теории безукоризненны.
– Это я уже понял, – сухо отметил я. – Но не думаю, что дело в вас. Здесь вообще все лишено особого смысла. Убийство, а может, вовсе и не убийство; жертва без каких-либо документов, которая приходит на встречу с интегратором, возможно уже интегрированным и почему-то, по его словам, не способным вспомнить то, что он обязан помнить. Какой-то клубок несуразностей, да и только.
– И что вы думаете? – спросила Ванн.
– Да откуда я знаю! Я всего второй день на работе, а уже такие головоломки.
– Ребята, закругляйтесь, – предупредил Диас. – У меня другой агент заказал аппаратную на пять.
Ванн кивнула ему и снова повернулась ко мне:
– Ладно, спрошу по-другому. Каковы наши дальнейшие действия?
– Труп опознали? – спросил я у Диаса.
– Пока нет, – не сразу ответил тот. – Как-то странно это. Обычно опознание не занимает много времени.
– Значит, перво-наперво мы должны выяснить личность нашего мертвеца, – сказал я, уже обращаясь к Ванн. – И то, как он умудрился не засветиться в национальной базе данных.
– Что еще? – спросила Ванн.
– Узнать, чем Белл занимался в последнее время и кто в его клиентском списке. Может, всплывет что-нибудь интересное.
– Ладно, – объявила Ванн, – труп беру на себя.
– Ну разумеется. Полу́чите массу удовольствия.
Ванн улыбнулась:
– Не сомневаюсь, что Белл доставит вам не меньше удовольствия.
– А мне обязательно нужно быть здесь в процессе его получения? – поинтересовался я.
– А что? У вас свидание?
– Да, с риелтором, – ответил я. – Ищу жилье. Одобренное правительством. Вообще-то, по закону у меня сегодня для этого должен быть короткий день.
– Не ожидайте их слишком много, – предупредила Ванн. – В смысле, коротких дней.
– Да, эту печальную правду я уже понял, – сознался я.
Глава 5
Риелтор оказалась маленькой элегантной женщиной, которую звали Латаша Робинсон. Она встретилась со мной прямо напротив здания управления ФБР. Недвижимость для хаденов была одним из направлений ее деятельности, поэтому в Бюро мне ее и посоветовали для поиска квартиры.
Учитывая ее клиентуру, шансы на то, что она может не понять, кто я, были близки к нулю. Это предположение подтвердилось, едва я подошел. При виде меня она очень знакомо улыбнулась. Я навидался таких улыбок в свою бытность официальным «ребенком с плаката», частью рекламной кампании хаденской семьи. Впрочем, это меня нисколько не задело.
– Агент Шейн, – сказала она, протягивая мне руку, – очень приятно с вами познакомиться.
Я пожал ее руку:
– Мне тоже, миссис Робинсон.
– Прошу прощения, это так волнительно, – сказала она. – Я не так часто встречаюсь со знаменитостями. То есть не с политиками, я имею в виду.
– Само собой, такой уж город, – поддакнул я.
– А политиков я не считаю настоящими знаменитостями, вы согласны? Они ведь просто… политики.
– Абсолютно согласен, – сказал я.
– Вон моя машина. – она указала на ничем не примечательный «кадиллак», поставленный так, что ему непременно грозил бы штраф за неправильную парковку. – Почему бы нам не приступить к делу?
Я уселся на пассажирское кресло, Робинсон – на водительское, тут же достала планшет и скомандовала: «Поехали».
Автомобиль тронулся с места и съехал с бордюра – за полминуты до прибытия дорожной полиции. Я заметил их в зеркало заднего обзора. Мы покатились на восток по Пенсильвания-авеню.
– Машина просто проедет несколько минут, пока мы все обговорим, – сообщила мне Робинсон и принялась тыкать пальцем в планшет; несмотря на все разговоры о волнении, она мгновенно переключилась на деловое настроение. – У меня есть перечень ваших основных требований и личные данные, – она окинула меня взглядом, словно хотела удостовериться, что я действительно хаден, – поэтому давайте просто кое-что уточним, прежде чем начать.
– Хорошо, – согласился я.
– Как близко к работе вы хотите жить?
– Чем ближе, тем лучше.
– Ближе в смысле метро или в пешей доступности?
– Метро тоже подойдет, – ответил я.
– Предпочитаете оживленный квартал или тихий?
– Все равно.
– Это сейчас вам все равно, но если я предложу вам квартиру рядом с каким-нибудь баром в Адамс Морган[2] и вы ее возненавидите, то будете проклинать меня.
– Обещаю вам, что шум меня не побеспокоит. Я всегда могу приглушить свой слух.
– Вы хотите использовать квартиру для встреч?
– Не совсем. В основном я предпочитаю общение где-нибудь на стороне, – ответил я. – Хотя время от времени могу пригласить друга.
Робинсон снова посмотрела на меня и, казалось, решала для себя, стоит ли выяснять у меня подробности, однако передумала. Хотя вопрос был бы вполне резонным. Сейчас вокруг хватало трил-фетишистов. Только это, должен признаться, совсем не мое.
– Будет ли там физически присутствовать ваше тело и если да, то понадобится ли вам комната для сиделки? – спросила она.
– С моим телом и уходом за ним уже все улажено. Для него место не потребуется. По крайней мере, прямо сейчас.
– В таком случае могу предложить на выбор несколько малогабаритных квартир специально для хаденов, – сказала Робинсон. – Желаете взглянуть?
– Они стоят моего времени?
– Некоторым хаденам нравится, – пожав плечами, ответила Робинсон. – Я лично считаю их довольно маленькими, но ведь это специфические квартиры.
– Это далеко отсюда?
– Целое здание с такими квартирами расположено на Д-авеню, в юго-западном квадранте, прямо у метро «Федеральный центр». В министерстве здравоохранения и социальных служб работает много хаденов, им удобно жить там.
– Хорошо, давайте взглянем, – согласился я.
– С них и начнем, – решила Робинсон и надиктовала «кадиллаку» адрес.
Через пять минут мы остановились перед каким-то депрессивным образчиком безымянной брутальной архитектуры.
– Как мило, – сухо выдавил я.
– Думаю, раньше это было правительственное офисное здание, – поделилась мыслью Робинсон. – Лет двадцать назад его перестроили. Это одно из первых зданий, переделанных под запросы хаденов.
Она проводила меня в чистый, скромно оформленный вестибюль. За стойкой дежурного сидел трил. Он сразу начал передавать свои личные данные в общий канал. В моем поле зрения данные его владельца высветились над головой трила: Женевьева Турне, двадцать семь лет, уроженка Роквилла, штат Мэриленд; адрес для личных сообщений.
– Здравствуйте, – сказала Робинсон Женевьеве и показала удостоверение риелтора. – Мы бы хотели осмотреть свободную квартиру на пятом этаже.
Женевьева посмотрела на меня, и я запоздало осознал то, что не отправил своих личных данных в общий канал. Некоторые хадены воспринимали это как грубость. Я поспешно передал информацию.
Она кивнула, встрепенулась, но тут же справилась с собой и сказала Робинсон:
– Квартира пятьсот три будет не заперта ближайшие пятнадцать минут.
– Спасибо, – сказала Робинсон и кивнула мне.
– Секундочку, – попросил я и повернулся к Женевьеве. – Будьте добры, вы не могли бы открыть мне гостевой доступ к каналу дома?
Женевьева кивнула, и в моем поле зрения появилась иконка. Я тут же соединился.
Стены вестибюля сразу заполнились надписями.
Часть из них были просто банальными объявлениями: люди искали соквартирантов, сдавали жилье в субаренду или спрашивали о своих потерявшихся домашних питомцах. Однако большинство сообщений касалось забастовки и предстоящего марша – в них квартирантам предлагали оставаться дома, публиковались планы забастовщиков, а также просьбы пустить хаденов, прибывших в город на марш протеста, в квартиры, с сардоническими замечаниями, что, мол, «много места они не займут».
– Все в порядке? – забеспокоилась Робинсон.
– Да, просто рассматриваю объявления на стенах, – ответил я.
Я почитал еще немного, а потом мы прошли к лифту и поехали на пятый этаж.
– Здесь особенно широкие кабины, и лифт гидравлический, – заметила Робинсон. – Чтобы облегчить подъем тел в квартиры.
– Я думал, здесь только малогабаритные квартиры, – сказал я.
– Не все. Часть из них полномерные, с медицинским оборудованием и комнатами для обслуживающего персонала. Но даже в маломерках есть крюки для «колыбелей». Вообще-то, изначально они предназначались для временного размещения, но я слышала, что некоторые хадены уже пользуются ими постоянно.
– И почему? – спросил я, когда лифт остановился и двери раскрылись.
– Закон Абрамса—Кеттеринг, – выходя из лифта, обронила Робинсон и пошла по коридору, я за ней. – Государственную помощь урезают, и многие хадены вынуждены сокращать расходы. Из собственных домов они переезжают в квартиры, из квартир – в маломерки, да и в маломерках кто-то заводит соседей, и они заряжаются по очереди. – Она снова окинула взглядом мой сверкающий дорогущий трил, словно хотела сказать, что уж мне-то эти проблемы точно не грозят. – Конечно, для рынка это скверно, но хорошо для вас как для потенциальных клиентов. Сейчас у вас выбор гораздо больше, и все сильно подешевело. – Она остановилась возле квартиры 503. – Ну вот и пришли. Надеюсь, вы будете не слишком шокированы. – Робинсон открыла дверь и отступила в сторону, пропуская меня вперед.