Лада и Лида синхронно оборачиваются назад, откуда, как им показалось, прилетел самолётик. С задней парты улыбается во весь рот, озорно подмигивает и приветливо машет рукой высокий темноволосый парень крепкого сложения. Сёстры неловко ему улыбаются, снова поворачиваются к доске, украдкой глядят на учительницу, которая по-прежнему строчит мелом по гладкой вертикальной поверхности, затем, не сговариваясь, протягивают руки к листку, из которого был сложен самолётик, и переворачивают его на другую сторону .
«Если ты согласишься, когда-нибудь я подарю тебе НЕБО!» – Слова на листочке написаны всё тем же размашистым почерком.
– Ты представляешь, я ему нравлюсь! – говорит Лида на перемене. В её красивых зелёных глазах, точь-в-точь таких же, как у Лады, светится необузданный подростковый восторг. – Он говорил как-то, что хочет стать лётчиком. Представляешь, сестрёнка?! И теперь пишет, что, если я соглашусь с ним погулять, он подарит мне НЕБО! Целое НЕБО! Мне одной! Нет, я не могу себе этого вообразить!
На губах Лиды расцветает мечтательная улыбка.
– А почему ты считаешь, что самолётик со всем его содержимым предназначался тебе? – спрашивает Лада. В её голосе звучат отчётливые нотки ревности. – Между прочим, он приземлился ровнёхонько на середине парты. То есть между нами обеими. И это ещё большой вопрос, к кому из нас двоих обращался наш будущий бравый пилот.
Улыбка на губах Лиды моментально блекнет; в больших зелёных глазах появляется растерянность, которая быстро сменяется нехарактерной для возраста Лиды и Лады глубокой печалью.
Теперь ревновать уже некого. И не к кому.
Лада не курила. Но она невольно потянулась к лежавшей в бардачке пачке сигарет, которую оставлял в машине отец. Взяла одну сигарету, повертела её между пальцами и положила обратно в пачку. Прикуриватель в машине не работал, а у неё всё равно не было ни спичек, ни зажигалки. Впрочем, зажигалка в бардачке имелась, но давным-давно изжила свой срок. Отец почему-то так и не выбросил её и не заменил на новую. Наверное, потому, что зажигалка была едва ли не первым предметом, который непременно имелся в одном из карманов каждого из его пиджаков, каждой куртки, ветровки и рабочего халата.
– Лад… Я летала. – Взгляд Лиды, исполненный непостижимой мечтательной обречённости, был устремлён в одну точку на небе за раскрытой створкой окна. – Летала пусть и на небольшом, но на самом что ни на есть настоящем самолёте. Представляешь?
Лада непонимающе посмотрела на сестру, и та пояснила:
– Извини, я выразилась неверно. Правильнее было бы сказать: «МЫ летали». Стас и я. Только мы вдвоём среди бескрайних небес. Именно там мы стали единым целым. И то, что было после, на земле, явилось органичным продолжением этого непередаваемого небесного волшебства. Я влюбилась в небо, в его необъятные просторы и непостижимую бездонность. Я бы хотела продлить эти неповторимые ощущения навеки, но непременно – чтобы это снова было рядом с моим небесным супругом. Только так и никак иначе. В противном случае исчезло бы всё первозданное очарование и волшебство полёта. Да и в самом полёте попросту не было бы смысла.
Лада округлила глаза и едва не задохнулась от нахлынувшей лавины эмоций, вызванных этим сообщением.
– То есть ты хочешь сказать… – произнесла она в изумлении, понизив голос почти до шёпота.
– Это был главный подарок Стаса ко дню нашего венчания, – пояснила Лида с почти отрешённой торжественностью. – Полёт на самолёте. Только для нас двоих.
Мотор рокочет и рокочет, словно противненько насмехаясь над Ладой, которая по-прежнему продолжает неподвижно сидеть за рулём и тупо глядеть невидящими глазами в беспредельную необозримую даль. Почему она не может сдвинуться с места и покончить со всем этим раз и навсегда? Может, из-за этого хрупкого мальчика с искалеченными глазами и огромной-преогромной чуткой душой, который так поразительно похож и одновременно не похож на своего погибшего брата?
– Я понимаю… Ты очень хотела бы слепить для моего брата эту церковь сама, своими руками. Но ведь ты можешь продолжить работу над ней в любой момент, так?
Лада машинально кивнула, не догадываясь, куда клонит Влад.
– Я никоим образом не хочу вмешиваться в твой творческий процесс, это нечто глубоко личное и сокровенное. Но разреши мне… как бы это сказать… в некотором роде стать катализатором твоих творческих мыслей и идей, если можно так выразиться, – неожиданно предложил Влад, очень серьёзно заглядывая в её глаза. – Словом, мне очень хочется, если ты мне это позволишь, вылепить такую же церковь… для тебя. Тогда ты сможешь детально рассмотреть, как она сделана, и тебе будет проще закончить свою.
– То есть ты предлагаешь… – Глаза Лады расширились от удивления, и одновременно в них отразилось нахлынувшее на неё едва не перевернувшее её сознание какое-то особенное трепетное волнение. – Ты хочешь вылепить такую же церковь для меня? Сделать мне такой подарок?
Влад кивнул и несколько смущённо пояснил:
– Я не могу, к сожалению, отдать тебе ту церковь, которую я уже вылепил. Она предназначена для Стаса. Пока я над ней работал, я абстрагировался от всех иных мыслей и думал только о нём. В этом изделии заключён мой духовный посыл к брату, моё тепло, которым я хотел бы с ним поделиться. Но я чувствую, что вполне способен создать нечто подобное уже с мыслями о тебе. Мне очень хочется, чтобы ты завершила свою работу над Никольской церковью. Я догадываюсь… насколько это для тебя важно.
Как этот милый, обаятельный паренёк выдержал такое чудовищное испытание, которое выпало на его долю? Каким чудом он всё-таки выстоял в этом аду наяву и не сошёл с ума? Теперь ей, Ладе, предстоит пройти через тот же самый кромешный мрак и ужас, который уже более полугода испытывает Влад. Как он живёт с этой чудовищной болью? И как с такой же саднящей, переворачивающей душу болью теперь жить ей?
– Может, тебе что-нибудь принести? Чего-то эдакого… Вкусненького. А?
Лида взглянула на неё затуманенным слезами взором. Как ни странно, предложение сестры оказало благотворное действие. Лида немного успокоилась и, подумав, кивнула:
– У нас есть свежие сливки, сахар и ванилин? – неожиданно спросила она.
Лада пожала плечами:
– Сливки вроде были. Понятия не имею, правда, насколько свежие. Сахар есть. Насчёт ванилина не знаю. Мне кажется, оставалось немного после того, как я в последний раз готовила сладкую выпечку.
– Можно и без него, в конце концов. Но с ним было бы лучше. Можешь сбить всё это до загустения, потом взять мороженое – я видела в морозилке пару пломбиров, когда отлучалась на кухню за бокалами, – подождать, пока оно растает, или нарезать на мелкие кубики, соединить его со сливочной массой, смешать всё это в блендере, постепенно прибавляя к получающейся смеси сок свежевыжатого апельсина, и довести до однородной консистенции?
Лада изумлённо округлила глаза:
– Ну ты даёшь! – живо отозвалась она. – Нет, я, конечно, читала о беременных привередах, которые посылали по ночам своих героических мужей за персиками, а когда те их приносили, дамы сообщали, что на самом деле хотели бы апельсины. Но чтобы настолько!
– Я попросила единственный раз, – сквозь зубы отчеканила Лида. – Первый и последний. Больше не попрошу.
Верно. Больше не попросит. Никогда. Лида больше никогда ни о чём не попросит. Ей уже всё равно, что Лада спустилась бы для неё хоть в адово пекло. А впрочем, она уже там. И гореть ей в этом персональном аду до конца своей никчёмной чёртовой жизни.
Но, если хорошенько подумать, одна просьба Лиды, которую Лада обещала исполнить, всё же оставалась.
– Если со мной что-то случится… когда-нибудь… Можешь пообещать, что позаботишься о моём… о нашем со Стасом ребёнке? Что не оставишь его одного на произвол судьбы?
Почему Лида попросила об этом? Неужели что-то чувствовала уже в то время, предвидела заранее? «Нет, – Лада отмела эту мысль, как только она пришла ей в голову. – Не может быть. Всего лишь случайное совпадение».
Тем не менее Лада дала обещание. Это факт. Ребёночек Лиды жив, и его необходимо найти. Лада во что бы то ни стало обязана исполнить последнее обещание, которое она дала сестре. Позаботиться об их со Стасом ребёночке.
Лада ещё долго сидела неподвижно, перебирая в памяти события минувших месяцев. Может быть, всё это – лишь умело разыгранный фарс или какая-то чудовищная ошибка? Ведь ещё сегодня ранним утром Лида была жива! Она дала о себе знать, позвонив Ладе с мобильного телефона. Лада была убеждена, что звонила именно Лида, а не кто-либо другой. Просто не успела Лада подойти, как сестра нажала на «отбой» и, скорее всего, отключила телефон.
Лада отказывалась верить в самое худшее. Она не видела тела Лиды. Никто не видел. А верить на слово монастырской настоятельнице – это нонсенс. Лида позвонила Ладе ещё сегодня. Сама. Потому что нуждалась в сестринской помощи и поддержке. Значит, она жива – кто бы что ни говорил! И Лада обязательно ей поможет. Лида вернётся домой, и они вместе будут воспитывать родившегося нынче прелестного Лидиного карапуза.
Голова раскалывается. В груди что-то нестерпимо душит, тянет, надсаживается. И тупая, ноющая боль во всём теле. Лада слышит глухой лающий кашель. Свой собственный? Грудь словно сжимает стальными тисками. Лоб, щёки, подмышки, живот – всё горит. Её всю жжёт адовым огнём, бросает в ледяной озноб, перекручивает.
Она пытается сделать вдох – и сипло хрипит. В ноздри ударяет особенный стерильный запах больницы.
– Тридцать девять и пять, – слышится где-то поблизости незнакомый грудной голос. Женский.
Лада пытается открыть глаза – и не может. Веки словно одеревенели. Они стали тяжёлыми и неподвижными, как будто налились свинцом.
Она всё-таки открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд. Всё расплывается и качается из стороны в сторону. Снова дикий приступ головной боли. И беспамятство.
– Вот видишь, как получилось.
Голос Лиды. Мягкий. Ласковый. И такой родной. До дрожи. До одурения. Лада жадно ловит каждый звук, каждую интонацию этого голоса.
– Жизнь сама всё расставила по своим местам. Я порой ловлю себя на мысли, что предпочла бы, чтобы Стас достался тебе, но при этом жил бы долго и счастливо. Очень возможно, что ты смогла бы дать ему то, чего не сумела обеспечить ему я, вовремя его уберечь и отвести беду.
– Не стоит себя корить, – отвечает Лада, ныряя в тёплые и уютные сестринские объятия. – Никто не виноват в произошедшем, и меньше всего ты.
– Я так не считаю, – говорит Лида. – Я изводила Стаса своими бесконечными жалобами и нытьём, трепала ему нервы, не давая толком передохнуть, хотя и видела, как он уставал. Ты наверняка вела бы себя иначе.
– Осложнённая двусторонняя пневмония. Организм крайне ослаблен, – мягкий, ласково журчащий голос сестры бесцеремонно перебивается другим голосом. Бесцветным. Безразличным. И бесконечно чужим.
…Осложнённая двусторонняя пневмония… Это у кого? У неё? Или у Лиды?
Лида! Сестрёнка! Что ты с собой сделала, родная?
– Они с братом просто поразительно похожи, да?
Снова Лидин голос. Лада чувствует, как он наполняет каждую клеточку её тела, струится по венам, дарует жизнь. Ей необходимо слышать этот голос – во что бы то ни стало! Ведь они с сестрой связаны особой нерасторжимой нитью. С самого рождения. Нельзя её терять. Лада непременно должна сохранить эту связь. И она отвечает:
– Очень! Даже склонности и увлечения у них одинаковые. И всё-таки Влад другой. Я сразу это заметила. И именно это отличие меня как-то особенно тронуло и привлекло в нём. На первый взгляд он кажется слабее брата, и… ну, не знаю – нежнее, что ли? Но на самом деле в нём есть стержень и мужество такой потрясающей силы, что в этом смысле он ничуть не уступает Стасу. Он вроде бы ещё совсем юный мальчик, но уже самый что ни на есть настоящий мужчина. Понимаешь?
– Согласна. Я тоже это увидела и оценила. Ты заслужила такого человека и, надеюсь, будешь с ним очень счастлива. И всё-таки… Хочешь знать моё мнение?
Конечно, Лада хочет. Ей важно и дорого всё, что каким бы то ни было образом исходит от Лиды.
– Мне кажется, у вас со Стасом могло бы всё сложиться, если бы я тогда не заболела, а ты проявила чуть больше настойчивости и открыла ему своё сердце. Ты заслуживала его больше, чем я. И он бы, несомненно, это оценил, не будь я на несколько месяцев прикована к больничной постели. Думаю, именно мои слабость и беспомощность в тот период и тронули его сердце настолько глубоко, что он уже позабыл обо всём на свете. Ведь он очень чуткий и ранимый человек на самом деле. И в этом он просто потрясающе похож на тебя.
Господи, как хорошо! Слышать Лидин голос! Снова и снова! Это такое счастье! Бесконечное! Невыразимое!
Неужели Лида здесь? Рядом? Лада непременно должна её увидеть!
Она снова пытается разлепить глаза. Веки тяжёлые. Свинцовые. Узенькая полоска света и нечёткий силуэт женской фигуры на стуле в изголовье её кровати.
– Лида! – Лада подаётся вперёд, но невидимые руки удерживают её и заботливо направляют на прежнее место. Руки тёплые. Родные. Материнские.
– Лежи-лежи, моя хорошая.
Голос тихий. Мягкий. И необыкновенно печальный. Всхлипывающий?
Где это они? Похоже на… больницу? Ну нет! Так не пойдёт! Лида же там! В монастыре! Она нездорова. Лада должна увидеть сестрёнку. Помочь ей. Она нашла хорошую клинику, где Лида сможет родить благополучно. Лада уже договорилась. Лиду обещали принять. Нужно только увидеть сестру. Поговорить с ней.
Мягкое прикосновение натруженной руки ко лбу. Это рука матери. Почему она такая холодная? Или это её собственный лоб пылает адовым огнём?
– Лида! Родная! Сестрёнка! Не уходи! Дождись меня! Я уже иду! Иду за тобой!
– Она бредит, – снова вклинивается незнакомый грудной голос. – Температура поднимается.
Укол. Кажется, внутримышечный. Или внутривенный? Да какая разница! Веки сжимаются, ещё сильнее наливаясь свинцом. И всё тонет в устрашающем, беспросветном небытии…
…Голова снова едет. Резкий свет слепит глаза. Тело ломит, выкручивает нестерпимой болью. Она вся в поту. Но сознание прояснилось. Чёртово жаропонижающее! Лучше бы она по-прежнему бредила и путала галлюцинации с явью!
В изголовье кровати сидит мать. Боже, как она постарела! Сколько прошло времени? Неделя? Две? А может быть, несколько месяцев?
Лада протягивает руки. Мать тут же наклоняется к ней, и они обнимаются. Молча. Не издавая ни единого звука. Так лучше. Слова здесь лишние.
Глава 10
– Мам?
Лада почувствовала, как её ледяные кисти накрыли ладони матери. Теперь они были тёплыми. Удивительно, но прикосновение матери успокаивало, словно гипнотизируя.
– Тётя Марина и Влад. Они знают?
Лада почти шептала сквозь непрекращающийся лающий кашель. В горле стоял ком. Грудь нестерпимо стискивало. Но это были мелочи. Главное – беспросветный мрак и страшная, сосущая пустота внутри.
Лада заметила лёгкий кивок матери и хрипло прошептала:
– Это хорошо. Жаль, конечно, что Влад не побыл лишние денёчки на море. Ему это было нужно. Но для него было очень важно увидеть… Лиду. Проститься с ней.
Зачем Лада это сказала? Слёзы моментально заполнили глаза и оросили лицо. Она рыдала взахлёб, а мать гладила её по спутавшимся каштановым волосам, точно малого ребёнка.
Лада как-то услышала от родителей, которые навещали её в больнице ежедневно, что Лиду уже похоронили. Но информация была обрывочной. К тому же в последнее время Лада с трудом отделяла бред от реальности. Говорить на эту тему было невыносимо тяжело. Боль утраты накрывала с головой и лишала рассудка. И всё-таки Лада должна была знать все детали. Лида не отпускала её. Манила за собой в неведомые дали.