– Нет, не хочу! – бросила она зло Симону, вырвав руку.
Лучше совсем уйти с танцплощадки, чем позориться и стоять там одной, когда всех девчонок уже пригласили. Катя быстрым шагом удалялась от музыки и веселья. Настроение было паршивым, хотелось расплакаться.
– Катя, постой! – крикнул ей в спину Симон, догоняя. – Да постой же!
Он снова схватил её за руку и развернул к себе.
– Что случилось? Почему ты ушла?
– Ты всё испортил! – не выдержала девушка, решив сорвать злость на друге детства. – Он уже хотел пригласить меня на танец, а тут ты появился! Лучше бы я под землю провалилась, когда ты подошёл.
– О ком ты говоришь? Кто тебя хотел пригласить? – Симон не понимал, в чём его вина.
– Высокий мужчина в бежевой рубашке.
– Ты про того, что всё это время возле тебя ошивался?
– Именно.
– Катя, ты что, разве не заметила, как он на тебя смотрел?!
– Он смотрел на меня с интересом.
– Нет, он тебя оценивал и подошёл к тебе только с одним намерением.
– Это с каким?
Симон промолчал, а его уши покраснели.
– Опять то же самое, – ещё больше разозлилась Катя. – Уж лучше быть с тем мужчиной с его хоть какими-то намерениями, чем с тобой вообще без намерений.
Она резко дёрнулась, чтобы уйти, но Симон не отпускал.
– Катя, разве тебе нужно только это? Разве ты не хочешь семью и детей?
Катя посмотрела на Симона как на сумасшедшего. Она мечтает о первой любви, объятиях, поцелуях под луной, страстных словах на ушко, ведь ей только семнадцать! А он о семье и детях рассказывает.
– Симон, с кем угодно, только не с тобой, – презрительно бросила она ему в лицо.
Еврей побледнел и едва не заплакал. Катя этого и добивалась. Она хотела как можно больнее задеть его за живое, чтобы он навсегда от неё отстал.
– Ты ничтожество, Симон, ты никому не интересен. Никто не пойдёт за тебя замуж, тем более я. Посмотри на меня, – одной рукой она немного приподняла подол своего пышного платья, – посмотри на мои красивые ноги, посмотри на мою узкую талию, – рука стала подниматься выше, – на мою грудь, на мои губы, глаза. Я слишком хороша для тебя.
Сказав это, Катя в упор взглянула на парня. Может, теперь он наконец-то оставит её в покое.
Но Симон всё ещё держал её за руку. Побледнев, он мучительно размышлял, пока наконец не решился.
– Ты слишком красива для меня, но и для них тоже, – он махнул рукой в сторону танцплощадки. – Ты слишком хороша для них!
Симон не выдержал и закричал:
– Они думают только об одном! О том, как с тобой поразвлечься! – уши еврея снова вспыхнули. – Я же хочу другого.
– И чего хочешь ты? Хочешь сказать, ты не мужчина и тебе этого не нужно? – Катя стала медленно надвигаться на него, словно гора на камень. Симон невольно отпрянул.
– Или ты не хочешь этого? – и она рывком схватила его руки и положила себе на талию.
Симон дёрнулся, словно утюгом ошпаренный, и отскочил от девушки, да так неловко, что повалился на землю.
Катя громко рассмеялась.
– Да ты ни на что не способен! – закричала она ухажеру в лицо. – Ты не мужчина, а размазня. Я лучше буду с кем угодно, только не с тобой. Ты мне противен. Никогда больше ко мне не подходи, тряпка!
Резко развернувшись, она пошла прочь, оставив Симона лежать на земле. Молодой еврей смотрел в пустоту. Он видел силуэт Кати, но всё было как в тумане.
«Тряпка! Я буду лучше с кем угодно, только не с тобой!» – звенели в его голове издевательские слова девушки. На лбу появилась испарина. Никто и никогда его так не унижал. А самым обидным было, что всё это он получил ни за что. Он хотел помочь, он пришёл с чистыми намерениями и открытым сердцем. Симон всего лишь хотел разоблачить тех ублюдков, которым было нужно от Кати только одно. А она? Как поступила она?! Высмеяла его, унизила, отвергла его чистые чувства ради тех подонков. Нет, не такую жену он себе хотел. Он надеялся, что Катя другая, разумная, чистая, а она оказалась злыдней с ангельским личиком. С сегодняшнего дня он забудет о ней. Пусть живёт, как хочет. Пусть танцует с теми подонками, что никогда не позовут её замуж, лишь возьмут своё. Он найдёт себе другую, достойную девушку. И пусть у неё не будет этих красивых ног, что, как две белоснежные изящные мраморные колонны, сверкнули перед ним сегодня лишь на миг. Да, пусть она не будет так красива, как Катя, но она будет его любить и уважать, и с радостью растить его детей. А Катя пусть катится ко всем чертям!
Обидчица тем временем вприпрыжку шла домой. Настроение её явно улучшилось. Выместив всю злость на ни в чём не повинном Симоне, она почувствовала себя легче. Она даже не задумывалась, какую обиду нанесла своему другу-еврею, с которым проучилась в одном классе десять лет. Ей было всего семнадцать, она жила лишь одним мигом, одним дыханием. И сейчас её заботила только одна мысль: чем занимается Христина? Наверняка уже целуется под луной с новым ухажером. «Ничего, у меня тоже скоро всё будет, – подумала Катя. – Вот вырастет грудь через год, как у Христины, и тогда все парни мои». Катя искренне считала, что все её беды заключаются в размере груди. Как русская красавица, она имела тонкую фигуру, напоминавшую осинку, и скромные формы, не в пример Христине с пышными, аппетитными округлостями в её девятнадцать лет. Но Катя искренне верила, что скоро и у неё всё будет в порядке, просто нужно ещё чуть-чуть подрасти, один лишь годик.
***
Наступило утро. Катя, проснувшись в своей постели, в пижаме выскочила на лестничную площадку и затарабанила в соседскую дверь.
– А, Катюша, это ты, – сонно пробормотала мать Христины, открывая.
Никто бы не удивился появлению соседки в пижаме воскресным ранним утром. Катя с Христиной с детства росли вместе, и матери обеих девушек относились к ним как к собственным дочерям.
Катя немедленно прошмыгнула в открытую дверь и, небрежно поздоровавшись, помчалась в спальню подруги.
– Ну как? – кинулась она на кровать рядом с Христиной.
– Что как? – зевнула подруга, еле продирая заспанные глаза.
– Как всё прошло? – любопытство так и распирало Катю.
– Как прошло? – загадочно повторила Христина и таинственно улыбнулась. – Даже не знаю, стоит ли рассказывать. Тебе ещё нет восемнадцати.
– Рассказывай, рассказывай! – заверещала Катя, игриво тормоша Христину за плечо. – Вы целовались?
– Ага, – согласилась Христина, поджав свои алые пухлые губки.
– А дальше что?
– Дальше?
– Да, после того как вы поцеловались, – Катя раскрыла рот в нетерпении и напомнила Христине ожидающую команды хозяина собаку.
– А дальше ничего, – заявила Христина. – Я думала, что мы будем всю ночь целоваться, а он стал руки распускать, под юбку полез. Я его треснула хорошенько и ушла.
– И это всё? – Катя была разочарована. Она хотела услышать историю любви: как он шептал ей на ушко красивые слова, признавался в своих чувствах, как они клялись друг другу в верности, а получила совсем другое.
– Всё, – подтвердила тоже расстроенная Христина. – Это был не мой принц.
– А я-то уже надеялась, что хоть у тебя вечер удастся.
– Не переживай, мы обязательно встретим своих единственных, – ласково погладила Христина русые волосы подруги, – и обязательно одновременно. Мы будем очень счастливы.
– Ты в это веришь?
– Конечно, мы же вон какие красавицы, – Христина ласково улыбнулась. – Кто-то на нас да клюнет.
– Ты так говоришь, словно мы никому не нужны.
– Нет, я точно знаю, что скоро встречу того, кого полюблю всем сердцем, и пойду за ним на край света, – и Христина взглянула в окно, устремляя взгляд куда-то в даль, будто пророчество произнесла.
Катя с восторгом на неё смотрела. А ведь и её должна где-то ждать вторая половинка. Принц, как любит говорить Христина. Где же он, тот самый принц? Где же эта настоящая любовь, о которой так загадочно твердила старшая подруга? Она так ждёт её, так ждёт. Вот и Кате тоже хотелось этой любви, хоть немножечко.
Так девчонки просидели до полудня. Обнявшись на кровати, как две неразлучные сестры, плакали, смеялись, делились сокровенными девичьими тайнами, радостями и разочарованиями, мечтали о том самом, единственном.
Лето шло своим ходом, и жара усиливалась. Каждый день подруги ходили купаться на берег реки. Симон больше не появлялся в их компании. Катя иногда о нём думала, кусала губы пристыженно, вспоминая, каких глупостей сгоряча наговорила школьному другу, но солнышко и плеск воды быстро отвлекали её от этих мыслей, не свойственных семнадцатилетней девушке, беззаботно резвящейся в тёплой речной прохладе.
Однако, вернувшись домой, девушки всё чаще замечали во дворе сборы взрослых, которые о чём-то горячо спорили и шептались.
– Мама, что вы там постоянно обсуждаете? – влетела на кухню Катя и быстро схватила с тарелки на обеденном столе спелый, первый в этом году сочный персик.
Мать Кати, пожилая женщина, поседевшая не столько от возраста, сколько от пережитых в гражданскую войну потрясений, грустно взглянула на дочь.
– До нас доходят тревожные слухи. Говорят, немцы собираются воевать с Советским Союзом.
– Не может быть, у нас же вроде мир с ними, – Катя лёгким движением уселась на деревянный стул подле стола и вульгарно закинула ноги на стол. Её мать, Вероника Николаевна Астахова, очень не любила, когда единственная дочь так неприлично себя вела, но сейчас никак не отреагировала на её поступок. Видимо, дело действительно было серьёзным.
– В этом мире всё может быть, Катюша, – лишь грустно заметила она. – Я такого с твоим отцом за свою жизнь навидалась, что и не передать.
– Ты это о революции? – поинтересовалась дочка. – Вы с папой никогда не рассказывали о вашей жизни в те годы, рассказала бы.
Мать горько хмыкнула.
– Нечего рассказывать, ничего хорошего там не было.
– Правда? А почему нас всё время в школе учили тому, какое это великое дело, какое это важное достижение советского народа?
– Вот в школах пусть и учат молодёжь по учебникам, что такое революция, а в жизни ничего этого не надо.
Катя безразлично куснула персик, и по её мягким нежным губам потёк сладкий сок. Она не придавала никакого значения материнской тревоге и рассказам о революции. Просто так спросила, для виду. Ей на самом деле и учебников хватает, где на всех страницах рассказывалось о героических подвигах простых работников и великих делах великого вождя народа Ленина. Было действительно интересно читать, как простые работники заводов брались за молоты и шли за правду на врага. Катя выросла уже в благополучное время, ни в чём не нуждалась, жила в центре большого города, наслаждаясь жизнью. Она понятия не имела, за что боролись те рабочие, но искренне им сочувствовала, мысленно вставая с ними плечом к плечу за правду и равенство.
– Ты лучше не гуляй допоздна, а давай вещи собирай, – закончила свою мысль Вероника Николаевна, не замечая, что дочка витает в облаках.
– Какие вещи? – подпрыгнула Катя как ужаленная, очнувшись.
– Такие. Свои вещи, мы сейчас вдвоём, без отца, будет трудно весь скарб увезти.
– Но я никуда не собираюсь его увозить! – изумилась Катя.
– Ты не понимаешь, – Вероника Николаевна подсела к дочери и взяла её руки в свои. – Если слухи – правда, то нам следует уехать как можно раньше. Мы на рубеже, рядом граница с Румынией, которая давно зарится на наши земли. Врагам только реку пересечь, и всё, они будут у нас дома.
– Мама, ты собираешь глупые слухи, – выдернула свои руки Катя и недовольно вскочила со стула.
– Почему глупые? Вон даже евреи – родители твоего школьного друга Симона, и те вещи собирают. Соседка Хвольницкая видела, как они ночью в землю мешки закапывают, явно добро нажитое прячут. Неспроста это, дочка, неспроста, – и мать заговорщицки покачала головой.
– Нашла на кого смотреть, – презрительно хмыкнула девушка. – Евреи постоянно что-то прячут да утаивают.
– Пусть так, но не только евреи себя странно ведут. Соседи поговаривают, что торговец колбасой с улицы Красной собрал свои вещи ещё три дня назад и уехал куда-то. С тех пор никого из его семьи не видно, а дом пустой стоит, словно там никто не жил. Вот скажи, почему он уехал? Зачем увёз весь скарб и свою семью?
Катя слушала маму, всё больше раздражаясь. Доводы матери не показались ей убедительными. Молдавия была пограничной республикой. В Кишинёв постоянно прибывали приезжие, каждый день отсюда кто-то уезжал. Мать её ходит по соседям и собирает глупости.
– Послушай меня, доченька, сердце чует, надо уезжать. Подадимся на Москву до родни. Там у меня сестра осталась, да у отца твоего два брата. Приютят, не останемся на улице. Это лучше, чем здесь, когда война в любой момент может начаться.
– Мама, перестань, никакой войны не будет. Советский Союз – сильная страна, немцы будут полными дураками, если на нас полезут. У них и в Европе дел невпроворот, никак Англию не захватят. И вообще, зачем об этом думать? Где немцы и где мы?
– Может быть, ты и права, но лучше от греха подальше уехать.
– Я никуда не поеду, – твёрдо сказала Катя. – Мне нравится Кишинёв, не хочу в твою холодную Москву к родне, которую ни разу в жизни не видела. Не хочу оставлять Христину.
– А мы Христину с собой возьмём, – ухватилась мама за единственный шанс. – Моя родня всех приютит.
Катя призадумалась. Раз Христина тоже поедет, это меняет дело. Стоит обсудить это с подругой. Она вышла из кухни, не говоря матери ни слова.
Привычно выскочив на лестничную площадку и очутившись в квартире Христины, она вся в слезах бросилась к подруге в объятия.
– Христина, мама хочет увезти меня отсюда, а я без тебя не поеду, не поеду! – Катя надула губки, как ребёнок. – Только если ты с нами поедешь, только тогда.
– Да успокойся, о чём ты? – оторвала Христина свою младшую подругу от груди.
– Да о немцах! Мама говорит, они напасть на нас собираются.
– А, я это тоже от своих слышала. Наши разведчики донесли, что армия на границе собирается.
– Так это правда? – Катя удивилась, словно её мама ей ничего такого только что не говорила.
– Может быть, и правда, – Христина тяжело села на кровать.
– И что ты думаешь делать? – Катя уселась рядом, внимательно ловя каждое слово подруги.
– Что делать? Если придут, воевать с ними пойду, – бойко топнула ногой Христина, а её чёрные глаза загорелись праведным огнём.
Катя с восхищением посмотрела на подругу. Какая она смелая, решительная, как она её любит!
– А моя мама хочет уехать в Москву к родне и тебя с нами зовёт. Может, поедем?
– Нет, Катя, я никуда не уеду, – убеждённо ответила Христина. – Я родилась здесь, Молдавия – моя родина, и для меня честь защищать свой дом.
Катя поразилась таким словам. Ведь для неё Молдавия тоже была родиной, пусть только для неё, не для родителей, но всё самое дорогое было здесь, в её горячо любимом Кишинёве.
– Тогда и я пойду воевать, – тихо сказала Катя. – Куда ты, туда и я.
И она преданно посмотрела на свою подругу.
– Куда ты, туда и я, – Христина протянула ей мизинец.
– Куда ты, туда и я, – Катя протянула ей навстречу свой.
И девичья клятва была скреплена сплетением мизинцев. Но для двух девушек это было больше, чем детский ритуал, это было соединение двух сердец в едином решении всегда быть вместе, чтобы ни случилось.
Когда родители Христины узнали о решении их дочери остаться в Кишинёве, то задали ей такую взбучку, что даже Катя умоляла подругу уехать всем вместе. Но Христина была непреклонна. Она была дочерью своего народа, гордая, горячая кровь кипела в ней. И в своей решимости девушка шла до конца. Родители сдались и продолжали жить обычной жизнью в Кишинёве. Матери Кати, Веронике Николаевне, тоже пришлось заново раскладывать свой скарб. Катя наотрез отказалась уезжать без Христины. И её матери ничего не оставалось, как тихо сидеть у себя в уголочке и плакать.
– Ты не знаешь, что такое война, не знаешь, и Христина не знает, – качала она головой, пытаясь уговорить дочку уехать.