Ермолай наконец-то распознал ее акцент – балканский. Так говорят сербы и хорваты. Девушка заняла стул напротив стола иерея у окна. Сам инок сел ближе к двери.
– Итак, я весь внимание, сестра Светлана!
Девушка вынула из сумки большой плотный конверт с эмблемой Цетинского монастыря, с вощеным шнурочком на клапане, который был обмотан вокруг медного брадса круглой формы, и протянула священнику.
Настоятель костяным ножом разломал сургучную печать. Девушка без любопытства наблюдала за его манипуляциями. Правда, наметанный глаз засек бы некоторое напряжение. Но наметанных глаз здесь, скорее всего, и не было. Она оглянулась. За спиной на иконе святой Вит с бесстрастным лицом держал в руках пальмовую ветвь и двух собачек на цепочках.
– Существует поверье, по которому можно обрести здоровье, танцуя перед иконой святого Вита в день его именин. Для некоторых прихожан эти танцы стали настоящей манией, поэтому я забрал икону к себе в кабинет, – пояснил Емельян Светлане, давая понять, что отвлекаться не стоит. – Послание настоятеля Цетинского монастыря брата нашего во Христе Луки, – наконец объявил он, глядя на собеседников, – вскрывается в присутствии нарочной Светланы Соломиной, а также инока Ермолая.
Настоятель надел маленькие очки с квадратными линзами без оправы и начал чтение:
– «Согласно договору между Цетинским монастырем и монастырем Святого Иоанна Русского, а также нашей братской любви, в препровождение нашей недавней беседы, я, брат Лука, прошу тебя, брат Емельян, о помощи и присылаю это письмо со своей доверенной нарочной сестрой Светланой Соломиной…» Тут я должен сказать, что просьба эта будет касаться тебя, Ермак. – Отец Емельян прекратил чтение и посмотрел на Ермолая из-под очков. – Лично я возражал по телефону, но брат Лука настоял.
– Угу, – тихо пробубнил Ермолай, – маршал Жуков настаивал на капитуляции. Ох, и крепкая получилась, зараза…
– Что? – переспросил Емельян.
– Нет-нет, ничего, отче. Раз его преподобие Лука настоял, то-о-о… – насмешливо протянул инок.
– Да-да, именно так! – поддержал иерей, сделав вид, что не заметил издевки.
Светлана же обиженно закусила губу:
– А что, есть какие-то сомнения по поводу его преподобия Луки?
– Вы знаете, – с чувством молвил отец Емельян, не обращая внимания на реплику Светланы, – брат Лука мне больше, чем брат во Христе. Мы учились вместе в семинарии. Обитали в одной келье. И я не могу ему отказать…
Девушка же смотрела на инока, который сидел молча, уставившись на свои четки сандалового дерева. Пальцы его быстро перебирали костяшки.
Иерей еще немного помялся, покашлял, не дождавшись ответа от инока Ермолая, и продолжил чтение письма, в котором говорилось, что во время нападения на свадьбу вместе с ранеными и убитыми в монастырь проникли злоумышленники и украли реликвию Мальтийского ордена – десницу Иоанна Крестителя, которую тот возложил на голову Сыну Божьему во время Крещения.
Светлана согласно кивала, то и дело бросая взгляды на Ермолая, которому, казалось, было все равно. Наконец она опять не выдержала:
– Вы считаете, отец Емельян, что ваш инок имеет право…
– Я знаю, отче, что десница успела побывать в Антиохии, Халкидоне, Константинополе, на острове Родос, пока в 1522 году не попала на Мальту, – перебил гостью инок. – В 1799 году глава ордена мальтийских рыцарей подарил святыню российскому императору Павлу I, который незадолго до этого принял титул великого магистра ордена…
– Отче! – перебила Светлана, перекрикивая дерзкого инока, которого, видимо, уже по-настоящему записала если не во враги, то в серьезные противники. – Отец Лука говорил, что у вас есть специалист, за которым я, собственно, и приехала…
– Об этом чуть позже, сестра, – мягко откликнулся иерей. – Продолжай, брат Ермак.
– Десница Иоанна Крестителя хранилась в Зимнем дворце до 1917 года, а незадолго до социалистической революции по просьбе матери Николая Второго Марии Федоровны была вывезена митрополитом Антонием в Копенгаген, – продолжал чеканить инок. – Затем некоторое время святыня хранилась в одной из православных церквей Берлина, а впоследствии попала в Белград.
– Ну, историки трактуют по-разному… – опять вклинилась Светлана, по-детски пытаясь соревноваться с «этим несносным дылдой», как его называла про себя.
– Я знаю, – спокойно ответил Ермолай. – Я изучал работы англичан, немцев, французов, евреев, греков… Изучал в подлиннике.
Далее инок принялся скороговоркой тараторить, называя годы, месяцы, дни, места сохранения десницы, цитируя историков на английском, немецком, французском и испанском языках, чем немало удивил даже настоятеля.
– Я провел некоторый анализ и изложил обобщенный вариант истории, – закончил по-русски монах-полиглот.
Светлана смотрела на Ермолая, беспрестанно хлопая глазами, теперь уже точно понимая, с кем имеет дело. Тягаться с человеком энциклопедических знаний глупо и бесполезно, но строптивый характер взял свое.
– Похвалился! Круто! – выкрикнула девушка.
Но и эта реплика словно бы осталась незамеченной священнослужителями монастыря.
– В 1951 году югославские коммунисты реквизировали длань вместе со многими другими ценностями, а в 1993 году реликвия была передана в монастырь в Цетине в Черногории. Десница Иоанна Крестителя хранилась в бывшей опочивальне святого Петра Негоша, в скромном монастырском музее…
– А теперь ее украли! Ты представляешь?! – отчаянно возопил Емельян, давая понять, что ликбез по истории и языкознанию завершен. – Вот такие новости.
– Да… Не новости, а ненависти какие-то, – заключил Ермолай, шумно выдохнул через нос и сжал пальцами переносицу.
– «Выплеснулось наше счастье, потому что слишком было его, и монастырь наш переполнился выше крыши. Вытекло счастье и убежало куда-то. И никто не успел подставить посуду, чтобы себе немного набрать», – продолжил чтение письма Емельян, немного сбиваясь.
По лицу Соломиной было видно, как она взволновалась, снова слушая эти заведомо ей знакомые плохие вести. В ее глазах блеснули слезы, а иерей продолжал:
– «Светлана, отец Емельян даст тебе конверт, откроешь его в том случае, если все сложится так, как я тебе говорил».
С этими словами настоятель показал простой белый конверт и положил его на столешницу напротив девушки, продолжая смотреть в письмо.
– «Виктор Петрович, отец Емельян передаст тебе конверт…»
– Виктор Петрович? Это кто? – удивленно спросила девушка.
– Мирское имя, – прокомментировал Емельян, кивнув головой в сторону инока.
– Так… Я все понял! – стиснув зубы, выдавил Ермолай.
– Я еще не закончил!
Настоятель окинул долгим тяжелым взглядом инока своего монастыря. Однако Ермолай ничуть не испугался. Более того, через полминуты старый иерей сдался и отвел взгляд в сторону, слегка постукивая перстами о столешницу.
– Продолжайте, пожалуйста, отец Емельян! – тихо попросила девушка, пытаясь разрядить обстановку.
– «Виктор Петрович, отец Емельян передаст тебе конверт, – повторил настоятель. – В этом конверте все, что мы знаем о тех, кто украл десницу Иоанна Крестителя. Верни ее для христианского мира».
Иерей положил еще один белый конверт с печатью игумена Луки на столешницу рядом с первым. Затем свернул бумагу, которую читал, снял очки, сцепил кисти своих больших рук в замок и опустил их перед собой.
– Вот, сестра Светлана, кстати, познакомьтесь. Это не просто инок Ермолай. Это Виктор Петрович Лавров. Журналист, следопыт, фотограф, боевик, разведчик… Кто еще?
– Грешник, – потупил взор Виктор, – грешник, искавший прощения и смирения. Но, видимо, мне его никогда не найти.
– Признаю, что ты пришел к нам в монастырь совсем за другим, Ермак, – пошел напролом настоятель. – Но ты ведь… веруешь?
Повисла пауза. Это был запрещенный прием. Да, Виктор веровал. Бывший октябренок, пионер, комсомолец, воспитанный в духе атеизма, нашел свою веру, пройдя тяжелейший жизненный путь. Он отказался от мирской жизни, пришел в Храм. И упреки в неверии, проверки на «веруешь – не веруешь» были для него очень болезненными и несправедливыми.
– Я должен где-то расписаться? – спросил разоблаченный журналист, тяжело переведя дыхание и первым нарушив тишину.
– Нет, – покачал головой иерей.
– Хорошо, – кивнул Лавров и привстал со стула. – Я пойду?
– Так ты не ответил ни да, ни нет! – возмутился Емельян.
– Ну… Если как журналист Виктор Лавров, то нет… А если как инок Ермолай при монастырской конюшне, куда ж я от вас денусь?
Отец Емельян с облегчением вздохнул и, не говоря больше ни слова, достал из ящика стола еще один конверт – из серого картона с красным шнуром, обмотанным вокруг брадса.
Он протянул его иноку, но Ермолай не взял, прекрасно зная, что находится внутри. Когда-то он сам отдал это отцу Емельяну. Светлана позволила себе перехватить протянутый конверт.
– Можно?
– Пожалуйста, мадемуазель. Сколько угодно! Не привлекался, в порочащих связях не замечен, и даже в детскую комнату милиции не приводили! – с иронией, совсем как мирянин, произнес Виктор-Ермолай и поймал на себе взгляд настоятеля, полный укора.
Нарочная игумена Луки размотала красный шнур и достала паспорт на имя Виктора Петровича Лаврова в аккуратной кожаной обложке.
Афганистан, Ирак, Папуа – Новая Гвинея, Непал, Бутан, Мексика, Чили, Аргентина, Сомали, Эфиопия… Все эти визовые отметки настолько впечатлили Светлану, что она в очередной раз потеряла дар речи.
– Мне надо на конюшню, – сообщил Виктор-Ермак. – У меня лошади не кормлены.
– Вот и хорошо, брат! – примирительно воскликнул отец Емельян. – Отслужим вечерю, переспим ночь, а там…
Но Лавров его уже не слышал. Не попрощавшись, он вышел из кабинета и зашагал прочь.
Настоятель монастыря молча проводил его взглядом. Затем кашлянул и посмотрел на Соломину. Та продолжала рассматривать паспорт Виктора. Со страницы на нее взглянула официальная фотография Лаврова – безбородого, сероглазого и с волосами то ли сплошь седыми, то ли просто очень светлыми.
– Он хороший человек, Светлана, – тем же примирительным тоном произнес настоятель. – Зря ты не хочешь ехать с ним.
– Я?!
Погода совершенно испортилась. Осеннее солнце плавало в небе, как лимонная долька в кипяченой воде, – почти бесцветное, безвкусное и, казалось, бесполезное. Хотелось выжать его и выбросить в помойное ведро. Теплый низовой ветерок нанес плотные тучи, небо стало оловянно-тусклым, брызнуло мелким, похожим на туман дождем. Пространство за левадами расплылось в слякотной завесе. Судя по пейзажу, Бог давно уже пребывал в депрессии. И вот-вот уничтожит тут все. Потому что очень плохо получилось.
«Не кощунствуй, Лавров! – одернул себя инок. – Не упоминай имя Господа всуе».
Ноги экс-журналиста скользили по унавоженной глине. Он в раздражении шлепал по лужам, не задумываясь о чистоте.
«Зачем ты пришел сюда, Лавров? Для чего?
Очистить душу… Но от чего? От того, что она болит за эту землю, за этих людей, за то, что утрачена вера в справедливость? Очистить душу от того, что в самых жарких спорах – до сжатых кулаков, до крови на деснах… до войны – стирается грань между злом и добром? Перестать это чувствовать? Уйти? Спрятаться? Ты жил как жил. Растил детей, кого-то любил, кого-то ненавидел. Срывался в пропасть, терял друзей и снова находил, несся вперед напролом несмотря ни на что, несмотря на титулы, звания, грамоты, награды. И сейчас твоя судьба настигла тебя! Даже здесь, где смиряются души, тебе непременно нужно кого-то спасать. Вывернуться наизнанку. Перевоплотиться. Пойти против всех и вся ради заветной цели и спасти. Может быть, это единственное в жизни, что ты умеешь лучше других? Может быть, кому-то следует молиться, а кому-то спешить туда, где ждут помощи? Вернись, Лавров. Вернись. От себя не убежишь…»
Виктор, брат Ермолай, или Ермола Нелюдим, шел в денник своей любимой чагравой кобылы гуцульской породы. Эти лошади еще в кавалерии Австро-Венгрии славились своей выносливостью. В степях Херсонской области их копыта, маленькие и очень твердые, не требовали подков, что особенно ценили крестьяне, экономившие всякую копеечку.
Светлана только что обогнула монастырский фруктовый сад и вышла к конюшням, огороженным частоколом. Не жалея своих замшевых сапожек, она шла по той же навозной жиже, где несколько минут назад проходил инок. Загон пустовал – видимо, все монастырские лошади были на пастбище. Она осторожно приблизилась к маленькому строению, больше похожему на домик сторожа, чем на конюшню.
– Стой! – услышала она окрик инока.
Невысокая Мелари – так звали лошадь – не отличалась красотой: с длинной «щучьей» головой и маленькими подвижными ушами. У кобылы были длинные передние бабки и вислый зад. Это, конечно, означало мягкую для всадника переступь, но на Мелари никто не ездил верхом. Во-первых, она была заводской маткой, а во-вторых, ее даже не использовали как упряжную. Мелькание белков в углах глаз – знак редкого для гуцулов недоброго нрава – отпугивало желающих запрячь Мелари. Ермаку нравилась диковатая «гуцулка», и Мелари, похоже, распознала в иноке ту спокойную и покоряющую добрую волю, к которой так чувствительны лошади и особенно женщины. Они сразу нашли общий язык. Виктор разговаривал с ней как с человеком, и Мелари, строптивая, но умная, понимала это: водила своими маленькими ушками и позволяла ухаживать за собой только ему одному.
– Стой! – крикнул Виктор маленькой кобылке и взял щетку для мытья. Перед тем он включил воду, чтобы набрать ее из технического крана в тазик.
Светлана несколько секунд стояла как вкопанная после выкрика «Стой!» и испытывала неловкое чувство, как будто попала в чужой дом, где хозяин чем-то занят за стенкой.
– Вы извините, – заикаясь, пробормотала девушка, – я все же о нашей с вами поездке. Вы отправитесь со мной?
– Ты что же, думаешь, я за тобой бегать буду? – донесся строгий глас Лаврова, который пытался усмирить кобылу, чтобы поскрести ее.
– Да, – еще больше смутилась Светлана, – я понимаю, повела себя несколько фамильярно по отношению к вам и хотела извиниться…
– Успокойся! Успокойся, я тебе говорю! – опять не выдержал инок, слегка шлепнув Мелари по широкому крупу своей огромной ладонью.
– Так что же мы будем делать? – после паузы продолжила Светлана.
– Ну, не нервничай, милая, иди сюда! – уже спокойнее проговорил Виктор, одной рукой намыливая бок лошадки, а другой обнимая ее за шею. Мелари одобрительно фыркала.
– Спасибо! – поблагодарила Светлана и вошла в строение. – А то я уже, признаться, и замерзла.
– Ноги поднимай! – в очередной раз крикнул Виктор кобыле, как вдруг услышал сзади шорох и оглянулся.
Перед ним стояла Светлана с согнутой в колене ногой. Она тоже не ожидала увидеть инока, который разговаривал совсем не с ней.
Громкий хохот разнесся над монастырскими конюшнями. Смеялись двое – Виктор и Светлана. Такого веселья эти строения не слышали, пожалуй, с момента возведения. А потом обрывки фраз стали прорываться сквозь смех.
– А я слышу – «Стой!». Подумала, что сюда вообще нельзя. Стала извиняться, мол… – раскраснелась от смеха Светлана.
– А у меня же вода бежит. Я и не слышал вас. Вон, с Мелари разговариваю, – отвечал Виктор, поглаживая свою любимицу по холке.
Звуки разговора и смеха летели над конюшнями, растворяясь в опускающейся на обитель ночи.
И, конечно, уже было ясно, что трения между новыми знакомыми закончились…
– Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого…
Звуки молитвы отражались эхом в полупустой светлице дома паломников. Здесь явно не хватало мебели, и тусклый свет старой люстры не мог разогнать полумрак даже в белый день.
– …и в единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, рожденного от Отца прежде всех веков: Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного, не сотворенного, одного существа с Отцом, Им же все сотворено.
Женский голос с легким сербским акцентом дрожал то ли от волнения, то ли от желания достучаться до небес.