Русской псовой борзой посвящаю.
Я расскажу о самой большой любви моей жизни – нежданной и необыкновенной, трагической и счастливой. Не предполагала, что такое бывает, а тем более – произойдет со мной. Возможно, моя история поможет кому-нибудь обрести надежду и веру.
Глава 1. А Й Н А.
Осенью 1993 года коллега по работе предложила мне взять у нее щенка русской псовой борзой – суку, которая пять дней благополучно пребывала на этом свете. На тот момент представителей данной породы я видела только в кинокартине Сергея Бондарчука «Война и мир». Незадолго до моей встречи с коллегой муж начал подумывать о заведении собаки. Он заинтересовал и меня. Мы вместе изучали кинологические публикации, чтобы выбрать, само собой разумеется, исключительную, неповторимую породу. Сыну тогда было пять лет, и мы считали, что собака не только станет сердечной отдушиной для каждого члена семьи, но и окажет положительное воздействие на воспитание единственного ребенка. О русской псовой борзой речи не велось вообще. Наверное, в голове крепко засел стереотип, что такая красивая, редкая и дорогая собака – не про нас.
Ничто не откликалось во мне, когда я мысленно перебирала образы собак из общераспространенных пород. Муж тоже не мог отдать предпочтение ни одной породе. Мы словно заблудились в лабиринте, отыскивая выход. Поэтому дальше разговоров дело не шло. Приобретение щенка откладывалось на неопределенный срок, который мог никогда не наступить. Встреча с коллегой явила свет в конце запутанного тоннеля мысленных блужданий. Как только до сознания дошло, какого именно щенка мне предлагают, ноги ослабли, а в сердце екнуло от приятно нахлынувшего волнения – борзая была тайной мечтой детства, и мечта эта, оказывается, осталась во мне. Мечты не умирают. Во всяком случае – пока мы живы.
Не ответив коллеге ничего определенного, но и не сказав «нет», я направилась домой окрыленная. Муж радужный мой настрой не разделил. Он категорически возражал. На следующий день супруг купил в книжном магазине открытку с изображением русской псовой борзой и положил передо мной на стол со словами: «Ты только посмотри на эту длиннющую и хитрющую морду с высокомерным барским выражением! Она нас ни в грош ставить не будет. А вот мы будем ей прислуживать пожизненно». Муж не претендовал на роль пророка, когда произносил слово «пожизненно», но будущность подтвердила это его пророчество.
В то время у меня не нашлось аргументов в защиту избранницы, чтобы спорить с супругом, и я уступила. По крайней мере так выглядело мое молчание. Но на протяжении месяца вслед за описанным событием частенько со мной бывало следующее – голова вдруг начинала приятно кружиться, и одновременно возникала мысль: «Где-то там растет моя девочка». Я не гнала эту благостно волнующую мысль, а с сожалением убирала в дальний отдел памяти. Жила дальше…
Спустя месяц судьба опять свела меня с коллегой. Я зову ее Натель. Хоть мы и занимаемся одним делом, но работаем в разных местах, поэтому можем не видеться очень подолгу. А тут – надо же такому случиться! – встреча ровно через месяц. И где? В общественном транспорте.
Я ехала с работы домой, когда на одной из остановок в автобус вошла Натель. Она меня сразу увидела, и лицо ее просветлело. Кресло рядом со мной было свободно, и Натель плюхнулась в него с нескрываемым вздохом облегчения, словно космонавт, приземлившийся после долгого путешествия в межзвездном хаосе. Я напряглась – понимание, что сейчас предстоит принять немедленное решение, зависло надо мной. Над головой занесли то ли топор, то ли лавровый венок. Что точно – я не могла определить в первые мгновения.
Натель сходу принялась возмущаться: мол, почему не забираю щенка, причем самого красивого, которого она и так дает в рассрочку. Борзой девочке неделю назад перевалило за месяц, и Натель, по ее словам, было тяжело управляться с оставшимися восемью из девяти щенков в помете (алиментного взял владелец кобеля-отца). Пока Натель говорила, до меня доходило, что жизнь вступает в какой-то новый оборот, которого уже не суждено избежать. От интуиции не ускользнуло, что, с одной стороны, меня используют, и с другой − мне доверяют. Получалось, что я – дура наивная, но человек хороший. Эти размышления скользили по поверхности сознания, но не могли тягаться с охватившей меня эйфорией. Душа пела песню любви и кружилась в воздушном танце. Повеселевшая и заискрившаяся необъяснимым задором, я извинилась перед Натель за проволочку и пообещала на днях прийти за щенком.
С порога квартиры я уверенно и твердо заявила супругу, что борзую девочку пора забирать. Сначала он обомлел от неожиданной вести, затем забегал по квартире – муж воздевал к потолку руки и просил меня одуматься, пока не поздно. Но я держалась непреклонно. Супруг приводил всевозможные доводы «против». Мне приходилось туго, и тогда чутье посоветовало обратиться за поддержкой к сынку. Пятилетнее создание невинно заявило, что девочку надо срочно выкупить. Для супруга сын является непререкаемым авторитетом, самым важным человеком в жизни, поэтому все, на что муж решился, это отметить: «Cами будете с ней возиться».
На следующий день я и сын прибыли к Натель. В просторной многокомнатной квартире нас встретили два очаровательных творения природы: бабка и мать щенков.
Колоритные – красного и муругого окрасов – борзые поражали воображение своей неземной, воистину божественной, красотой. Притом – в большей степени, чем с киноэкрана или картинного полотна. Ярко-красный (у бабки) и муругий (у матери) – то есть красный с редкой черной остью – окрасы томно переливались в бронзовых лучах заходящего осеннего солнца, что светило сквозь окно и придавало изысканности природным плащам, в которые были одеты животные. Они и впрямь выглядели наряженными в верхние одежды, поскольку у каждой щипец, грудь, живот и ноги ниже локотоков были белыми.
Стройные и высокие, грациозные и величественные, интеллигентные и не высокомерные, умудренные нелегким многовековым опытом своих поколений, борзые внимательно изучали нас пронзительным взглядом красивейших – огромных и на выкате, черных, блестящих, влажных – глаз. Скачав визуальную и энергетическую информацию, они плавно приблизились, чтобы обнюхать и тем самым получить последние сведения о прибывших людях. Исполнив задуманное и оставшись, судя по всему, довольными будущими хозяевами своего потомка, собаки полизали моего маленького сыночка в нос, от чего тот пришел в полный восторг. Он громко засмеялся, подпрыгнул на месте и захлопал в ладошки. Царственные особы в ответ приветливо махнули доходящими до пола хвостами, украшенными длинной, тончайшей, свисающей волнами шерстью, и снисходительно заулыбались: «Совершенно не владеет чувствами. Ребенок – что с него возьмешь…» Борзые важно удалились с видом исполненной миссии.
Натель провела меня и сына в дальнюю комнату. Там – в углу посреди белых пеленок, уложенных на полу – мы увидели сплошное черное пятно, из которого торчала головка одного из щенков. Он уставился на нас мутными, но серьезными глазами крохотного волчонка. Натель удивленно воскликнула: «Ваша вас узнала!» Она выхватила за шкирку щенка и отдала мне в руки. В то же время пятно стало деформироваться и превратилось в семь борзых малышей. Я ожидала взять на руки огненного окраса комочек (ведь только что видела красных предков!), а мне всучили «Черную Ноченьку» – так впоследствии я часто звала свою первую борзую. На мой понятный всем присутствующим немой вопрос, читавшийся в расширенных глазах, находчивая, быстро мыслящая и общающаяся скороговоркой Натель без промедления ответила, что детки пошли окрасом в папашу. Отец их, дескать, такой же красивый и такого же темно-шоколадного цвета, как… недолго думая, она указала пальцем на расположенный по центру комнаты полированный стол. Стол мне не очень понравился, да и не достало ассоциативного мышления, чтобы разглядеть в предмете мебели русского псового борзого кобеля. Но я уже не могла упустить мечту, копошившуюся в моих объятиях, страстно лизавшую мою щеку и успевшую на радостях увлажить мой новый свитер.
Детство я провела в общении с охотничьими собаками – курцхаарами (их еще называют «легавыми» и «легашами»), так как отец и дед были заядлыми охотниками на пернатых. Меня еще семимесячной малышкой нередко оставляли одну на улице под присмотром кобеля курцхаара по кличке Хэль, и тот никого не подпускал к детской коляске в радиусе двадцати метров. Он страшно рычал на прохожих, нарушавших определенную им на глаз границу, и не отлучался с поста до возвращения бабушки (матери отца) из магазина. Хоть бабушка и полагалась на Хэля в вопросе моей охраны, ее уму подобное поведение пса было непостижимо.
Дело в том, что Хель при любом подвернувшемся удобном случае не упускал ни единой возможности выскользнуть в открытую калитку забора и убежать к своей любимой подруге Мисс, которая была той же породы, что и он, и жила у друга отца через две улицы.
Он вызывал ее лаем, и друг отца выпускал легавую Мисс на свидание. Дом Мисс примыкал к каменной лестнице – достопримечательности города, – ведущей к морскому пляжу. Хель и Мисс отправлялись туда на променад.
Когда Хэль после подобных свиданий вбегал в наш двор, то каждый раз пузом ложился на землю и ползком подбирался к подбоченившейся бабушке. Его честные, широко открытые глаза источали раскаяние. Подобным манером он испрашивал прощения за побег, вызванный нахлынувшими чувствами. И всегда был прощаем.
Почему же склонный к непослушанию кобель, оказавшись без присмотра на улице, не отходил от коляски с человеческим детенышем? Да потому что детеныш являлся членом его стаи (нашей семьи), которой пес был безраздельно предан.
С одиннадцати я лет участвовала в охоте на летающую дичь. Охоту эту по осени организовывала компания отца. Помимо отца, в компанию входило пятнадцать друзей его детства и столько же охотничьих собак. В таком составе мы выезжали по выходным дням с ночевкой в степь. Грузовая машина с открытыми бортами поутру доставляла нас в степные просторы. Днем вместе с охотниками я мерила шагами километры сухой травы и пахоты. Собаки впереди делали стойки. Из-под них выпархивала птица. Мы били ее в лет. Я стреляла довольно-таки метко из доверенной мне одностволки и имела личные трофеи. Думаю, хорошие способности к прицельной стрельбе я унаследовала от отца.
Уставшие от дневной ходьбы, к вечеру мы делали привал возле исполинского стога сена и варили кондер в привезенной с собой стальной трофейной немецкой бочке на десять ведер. «Кондером» охотники называли жидкую кашу, или густой суп – представляйте, как хотите – из дичи и пшеницы. Большой, искрящийся и жаркий костер согревал нас, оберегая от надвигавшегося ночного холода. На нем, в кипящей воде сначала доводили до готовности добытых птиц и попутно подстреленных зайцев. Хорошо проваренные, коричневые с темно-желтым жирком тушки выкладывались в широкую металлическую чашу, в каких раньше колдовали над вареньем наши бабушки и прабабушки. Мясо остывало, заставляя людские и собачьи носы усиленно ловить в аппетитной истоме порхающие кулинарные ароматы. Тем временем полученный бульон засыпался предварительно замоченной в холодной воде – и потому разбухшей – пшеницей. Зерно томилось на небольшом огне прогоревшего костра, а мы – в ожидании неповторимо вкусного блюда.
Тягучим варевом наполняли вместительные алюминиевые миски – одинаковые для людей и собак. Первыми кондер, обильно приправленный измельченными кусочками дичи, с жадностью поглощали натруженные за день собаки. Охотники соблюдали незыблемое правило – от души накорми собак, чтобы подняться не могли (соответственно, чтоб не попрошайничали), а затем с чистым сердцем ешь сам. Мужчины доставали из-за пазух деревянные ложки. Те не обжигали губ и захватывали увесистые порции пшеницы, пропитанной сочным диким жиром. Мясо ели вприкуску. По полстакана водки каждый охотник (я – не в счет) выпивал один раз – перед обильной трапезой. Больше никто не пил. Все осознавали ответственность: ружья и собаки подчиняются трезвым. Разговоры во время еды не велись. Охотники тем самым отдавали дань природе и ее дарам.
Ничего более вкусного, чем тот кондер и та дичь, мне так и не удалось отведать за всю свою немалую жизнь. Я до сих пор убеждена, что лучшего не бывает.
Лишь насытившись и отставив пустые миски, облизав и спрятав ложки, мужчины расслаблялись на байках, анекдотах. Смеялись и даже хохотали потихоньку, скромно, чтобы не потревожить прелести ночной степной тишины поздней осени.
После пиршества мы лежали на душистом сене и глядели на яркие ноябрьские звезды, освещавшие исхоженные накануне поля. Ночью поля преображались в чудесные, сказочные поляны, с движущимися, призрачными тенями. Всеобщее созерцание далеких созвездий сопровождалось баснями и подлинными повествованиями о случаях на охоте, о собаках, ружьях, боеприпасах, охотничьей амуниции, детях, тещах, женах и женщинах вообще.
Это был бесценный опыт. Меня не стеснялись, и со стороны могло показаться, что меня не замечают. «Нонсенс, – скажете, – сплоченный мужской коллектив не потерпит на охоте девчонку». Однако терпел. Друзья уважали отца и шли навстречу – он видел во мне сына, о котором когда-то мечтал.
Когда охотники умолкали, отправляясь в путь сновидений, наступало наше с отцом время. Он в жизни много повидал и прочел. Знаниями любил делиться со мной. Однажды отец рассказал о породах охотничьих собак и упомянул о русской псовой борзой (в дальнейшем для краткости изложения я буду говорить о ней чаще как о «борзой», но должна заметить, что существует много пород борзых). Собаку эту он называл «царской», объясняя тем, что ее жаловали и держали цари. Выведена же она была для охотничьих утех русскими помещиками. Борзая – порода многовековая, редкостная, необыкновенно красивая, но и серьезная. Ею нужно постоянно заниматься – выгуливать на воле, чтобы могла бегать, и регулярно с ней охотиться. С данной точки зрения, в содержании и уходе она сложна. Собака эта уникальная: прекрасна во всем. Чрезвычайно умна, интеллигентна, но одновременно свободолюбива. Не выносит простого приказного обращения. Требует задушевного подхода. Обходится дорого. Одним словом, порода сия недосягаема для обычного смертного, как те ноябрьские звезды на охоте. Она – мечта!
Я засыпала с воображаемым образом наипрекраснейшей собаки в стоге чахлой, просохшей на воздухе травы и улетала на звезды, прижавшись к отцу. Мягкое, как перина, ложе располагало к волшебным снам. Пушистое, иссушенное солнцем разнотравье будоражило дремлющий мозг восхитительными запахами осенних степей.
Сено было взбито перед тем, как на него кидали невиданно большой кусок брезента. Затем водонепроницаемый материал складывали пополам и поверху забрасывали тем же сеном. Мы спали в полученной складке, а в ногах располагались собаки. Сытые и счастливые удавшейся охотой, курцхаары, сеттеры и пойнтеры согревали своим теплом наши тела и души. К утру иней серебрил поля и такие же желтовато-бежевые (половые) стебельки, из которых состояло наше одеяло. С годами он серебрил виски отца и его друзей. Но не старели их сердца, питаемые грезами об охоте. А я обрела в охотничьих степях детства собственную мечту и приютила ее в ларчике души.
Прошли годы. И вот, на исходе осени, я везла домой свою давнюю мечту. Она сонно сопела на моей груди. Пеленка, в которую бережно и предусмотрительно Натель закутала щенка, пахла младенцем. Родной запах мамы, братишек и сестричек хранила та пеленка. Когда мы уходили, мать щенка вдруг поставила передние лапы мне на плечи и дотронулась своим носом до моего. Ее продолжительный взгляд излучал мольбу сделать дитятко счастливым. Я пообещала собаке, что сберегу ее дитя, как свое собственное. Услышав эти слова и прочитав мои мысли, борзая мать успокоилась. Она опустилась на пол и лизнула меня в запястье. Никогда не забуду этого.
Мы добирались на автобусе, и Айна (так впоследствии была наречена наша первая борзая) почувствовала приближение к своему постоянному месту жительства. За одну остановку до дома она проснулась. Пробуждение сопровождалось копошением в пеленке, детским хныканьем и… горячей влагой, которая протекла сквозь свитер и юбку на мой живот. Щенок поместился у меня на груди под пальто, которое я застегнула на все пуговицы. Со стороны мой бюст выглядел впечатляюще, особенно когда борзая девочка зашевелилась. Пассажиры с изумлением поглядывали, как большими, неровными волнами вздымалась пышная грудь молодой женщины, продвигавшейся к выходу.