Черт бы побрал эти гормоны.
Кора молча взяла оружие. С мачете к ней явно вернулась уверенность в себе, и лицо расплылось в кривой подростковой ухмылке. Я не могу ее винить. Будь у меня сейчас мачете, я бы тоже так ухмылялась.
– Что это за чудище? – спросила она.
Ее неведение меня уже почти не возмущало. Я знала, что детей в колонии старались не выпускать за пределы освоенного периметра, но это, черт побери, немного страшно. Что все эти дети будут делать, когда станут взрослыми – когда придет их черед содержать поселение? Они что, думают, что никогда не вырастут? Что трудные решения за них все время будет принимать кто-то другой?
– Мы зовем их львиными червями, – ответила я. – У них, само собой, есть и научное название – у всего, сдается мне, оно есть, – но они выглядят как огромные черви с гривами, и они очень свирепые, потому такая аналогия и возникла. На этой планете не сыскать хищников круче.
Трава, по которой мы ступаем – на первый взгляд, уже привычная смесь бритвенной зеленой и желтой масличной, но в самом низу затаился новый вид: оранжевая трава цвета неба, с прилипшими к стебелькам, явно полупереваренными, крошечными жуками. Надо бы сказать папе, что сюда стоит наведаться снова и занести это растение в каталог.
– Почему он на нас напал?
– Думаешь, я знаю? Может, почувствовал вибрацию от квадроцикла и решил выйти на разведку. Или ему стало душно под землей, вот он и выполз проветриться. Нам с ним еще повезло.
– Повезло?! – раздраженно рявкнула Кора. – Да он же меня чуть не сожрал!
– Ну, тогда повезло бы ему. Охота требует энергии. Червь такого размера должен много есть. Тебя ему бы хватило дня на три.
Что-то блеснуло в зарослях. Я прищурилась. Ага, а вот и наши ключики. Что немного фигово – они лежали в самой гуще этой неизвестной оранжевой травы, запросто растворяющей хитин. А что она может сделать с моей бедной податливой плотью? Определенно, ничего хорошего. И это плохо.
– Вот, значит, как? Меня мог сожрать этот монстр, а ты так спокойно об этом говоришь?! – возмутилась Кора.
– Ну, начнем с того, что львиные черви – уроженцы Загрея, а люди – нет. А у ваших же принято ставить здешнюю природу выше интересов людей. Так что наши родители жутко гордились бы, если б мы накормили собой местную животину.
Вообще-то неправда: мои-то предки впали бы в ярость, узнав, что единственная дочь, о которой им обычно не приходится сверх меры переживать, умерла такой глупой смертью. Но сейчас я сосредоточена на том, чтобы вытащить ключи из плотоядной травы, и точность высказываний меня мало заботит. Вот ведь дурацкая трава, а!
Кора сердито фыркнула. Я смотрю на ключи, а не на нее – с ними-то хоть все ясно.
– Кроме того, я пошла на отвлекающий маневр ради тебя. Рискнула собой. Наверное, за это меня можно поблагодарить. Может даже, обнять. Уж точно не стоит обижаться на то, что здешнюю фауну я, чужестранка, знаю лучше тебя. – Я немного помолчала. – Да и не такие уж прям крутые эти ваши львиные черви. Тебе стоит как-нибудь наведаться в Куинси-Парадиз. Самая худшая колония на свете. Там такие тварюги обитают – что-то среднее между медведями и очень сердитыми камнями. Их когти дерут броневую сталь на раз плюнуть.
Кажется, я сама себе зубы заговаривала, всячески отвлекаясь от того, что предстояло сделать. И это помогло. Пальцы почти перестали дрожать, когда я наконец дотянулась до ключей. И тут же порезалась об острые травинки – до чего же больно! На коже вздулись волдыри и проступили следы порезов.
Я вскрикнула, но ключи не выпустила. Это единственное, что у меня сегодня нормально получилось. Лучше потерпеть, чем ворошить эту гадость второй раз.
– Оливия! – Кора, похоже, забыла о своем раздражении и о страхе перед миром за пределами обнесенной забором колонии. – Что с тобой?
– Не трогай вон ту оранжевую травку.
Обожаю хищные растения, черт бы их всех побрал. Я выпрямилась, переложила ключи в здоровую руку, а пострадавшую сунула под нос Коре. Она выпучила глаза.
– Ой, как жутко выглядит-то! – запричитала она.
Я улыбнулась – ничего не могу с собой поделать. Она такая милая, когда беспокоится обо мне.
– Бывало и хуже.
– Почему люди всегда так говорят?
– Что говорят?
– Что у них бывало и хуже. И что? Даже если раньше тебе было хуже, это не значит, что сейчас тебе не больно. – Кора нахмурилась. – Это все равно, что сказать: «Да ну, зачем мне ужин, я уже завтракала на прошлой неделе, все нормально».
– Просто у кого-то хорошая память. – Я забралась на квадроцикл. – Поехали. У нас дома есть аптечка. Заодно познакомишься с Виолой. Расскажешь потом Мишелю, что она настоящая, ну и что он там еще хочет знать…
Кора снова покраснела.
– Думала, ты забудешь, – пробурчала она, но все же уселась рядом. Смущаться она смущалась, но и домой ей тоже хотелось. Это славно. Мне бы не хотелось так сильно разочаровываться в собственном вкусе, осознав, что я втрескалась в девчонку без чувства самосохранения.
– Память у меня хорошая, да и как забудешь о таком.
Львиный червь оставил на квадроцикле парочку новых вмятин, но двигатель завелся сразу, да и покрышкам хоть бы что. Они и не такое выдерживали: как-то раз на моих глазах мама проехалась на квадроцикле по горящей лаве. Да, рама, может, и помялась кое-где, но шины – в полном порядке.
– Слушай, я… – Кора глубоко вздохнула и на некоторое время ушла в себя. Когда к ней вернулся дар речи, мы почти уже выехали из зарослей. Она смотрела на бескрайнее оранжевое небо – не на меня. – Хотела бы я просто сказать «да», когда ты спросила, не приду ли я посмотреть, где ты живешь, – продолжала она. – И не нуждаться в оправданиях для храбрости. Прошу, не злись, что я позволила ему убедить себя в том, что твоя сестра ненастоящая. Я просто хочу…
Она умолкла. Молчала и я, заглушив двигатель квадроцикла посреди петляющей по лесу тропы. Здесь никакие львиные черви нам не грозили – корневая система очень плотная и многослойная, через такую им не пробиться. Максимум – мы натолкнемся на подростка-червячка, охотящегося неглубоко, в тени причудливых загрейских деревьев.
– Чего ты хочешь? – спросила я.
В ответ она наклонилась и поцеловала меня.
Меня никто никогда не целовал. И я никогда никого не целовала. Я всегда боялась, что не пойму, что делать, когда придет время, но оказалось, тело знает, как это должно работать, и это прекрасно, это жуть как прекрасно. Губы Коры – мягкие, и сладкие, и чуть-чуть соленые, и от нее немного пахнет машинным маслом (звучит так себе, но только не для меня, ведь это Кора, и она потрясающая). И наш поцелуй – потрясающий. Я могла бы целовать ее вечно. Только я и она, и тени деревьев вокруг нас – истинных королев Загрея, истинно совершенных созданий на миллионы миль вокруг. Тут можно забыть и о глупой колониальной политике, и о предках с их дурацкой работой, и даже о Виоле, которая заходится мучительным кашлем посреди ночи и медленно угасает, потому что современная медицина не в силах разобраться, что не так с ее генами. Наш поцелуй вмиг отбросил все это на второй план. Мир стал совершенным.
Удивительно, но Кора не отстранилась, стоило мне запустить пальцы в ее волосы. Ее кудри – именно такие, как я и полагала: мягкие, шелковистые. От моего движения облако пыльцы взметнулось в воздух, и Кора поморщилась, не отрываясь от моих губ. Это так мило – не понимаю, почему люди не проводят все свое время, целуясь друг с другом. Просто подключитесь к аппарату искусственного питания и занимайтесь этим самым чудесным и стоящим делом в мире, не тревожась ни о чем другом.
Но все же Кора наконец отстранилась. Ее щеки снова покраснели – теперь иначе: ярко, столь красиво, что я с трудом заставила себя убрать руку с ее волос и не прижать ее со всех сил к себе.
– Это безопасно? – спрашивает она.
– Целоваться?.. – Я глядела на нее во все глаза и не могла наглядеться. Кора такая красивая. Почему мы разговариваем? Целоваться было бы лучше. – Ну, я… мы должны проходить полный медицинский осмотр каждый раз, когда заселяемся в колонию, так что я ничем не болею, и вообще…
– Да я не об этом, – отмахнулась Кора. – Я тоже здоровее всех. Я про то, что мы тут встали. Не припрется ли сюда еще какой-нибудь монстр?
– Не-а. Все известные нам хищники куда меньше того червя и для нас не опасны. А что до еще неизвестных – не думаю, что они станут подходить так близко к нашему дому. – Очень жаль, что пришлось включить двигатель и покатить дальше. До периметра рукой подать – значит, никаких больше непредвиденных остановок с поцелуями. – Мы почти на месте. Думаю, Виола уже проснулась.
– Здорово! – Кора просияла. – Было бы приятно с ней познакомиться.
– Ага. Потом расскажешь всем в школе, как прошло.
– Блин, ты долго будешь меня этим шпынять?
– Не знаю. Поцелуи неплохо помогают. Думаю, если мы будем целоваться чаще, я на тебя перестану злиться. – Земля под колесами вся в ухабах, и мне нужно пристально следить за бегущей впереди дорогой, чтобы квадроцикл не перевернулся. Корни здешних деревьев нарастают друг на друга так быстро, что папа уверен – некий подземный вредитель постоянно подтачивает их, вот они и воюют друг с другом за выживание.
Конечно, ничего экстраординарного в этом нет. Почти все живые существа воюют друг с другом, борются за ареал, еду, воду и благоприятные условия для потомства – и пусть кто-то считает, что слово «война» слишком серьезное для описания конфликтов такого рода, я, дочь биолога, иллюзий не питаю. Жизнь – это сплошная война.
Даже нежданный-негаданный любовный треугольник – я, Кора и Мишель – своего рода поле боя. Мишель, наверное, хочет, чтобы Кора досталась ему одному? Лжет о моей сестре и заставляет Кору сомневаться в ее существовании, тем самым подмачивая мою репутацию в ее глазах? Защищает свою территорию от посягательств извне? Грызня за ресурсы является основой большинства конфликтов в истории человечества. Да что там человечества – в истории всего живого.
Квадроцикл выехал из-под лесного полога на широкий луг, отделявший край чащи от забора нашего дома. Кора наклонилась и хотела провести рукой по зеленой траве, но я схватила ее за локоть и потянула назад – может, чуть резче, чем стоило бы: она ойкнула, повернулась и непонимающе уставилась на меня.
– Ты чего?
Ну вот, опять. Не могу смотреть, как она дуется – сразу хочется обнять и расцеловать эту дуреху. Вот что плохо!
– Помнишь, что в прошлый раз травка-муравка сделала? – Я помахала рукой у нее перед носом. Алые полосы отмечают те места, где меня ужалила оранжевая поросль. Мама будет в восторге. Кроме шуток: как только она поймет, что мне ничто не угрожает, то мигом бросит все силы на изучение вещества, вызвавшего раздражение. Конечно, мама не обрадуется, что я поранилась, но она ни за что не упустит шанс узнать о Загрее побольше и собрать ценные данные.
– Ой! – Кора мигом перестала дуться. Она с упоением огляделась вокруг и добавила: – Знаешь, я понятия не имела, что здесь так красиво. Я-то думала всегда…
– Что?
Кора глубоко вздохнула.
– Моя мать родилась на планете-месторождении. У нее даже названия нет – только двадцатизначный цифровой код. Если маму растолкать посреди ночи, она его без запинки выдаст. Я пыталась выучить его в детстве, но потом поняла – ей бы не хотелось, чтобы я его помнила. Не хотелось бы, чтобы я связывала с тем миром прошлое или будущее.
Я не перебивала ее. Если Кору потянуло на откровенность, я только «за». Ведь подобные разговоры сближают. О чем я могу еще мечтать под оранжевым чуждым небом Загрея?
– Когда она вспоминает о той планете, где выросла, то всегда называет ее скучной, серой, тесной. И знаешь… мне всегда хочется сказать: «Мам, я смотрю на нашу колонию – и не вижу особой разницы». Но я молчу. Не хочу ее обидеть.
Мне нечего возразить, ведь Кора права. Ведь главное колониальное поселение на Загрее – это сплошные серые индустриальные пейзажи, построенные из обломков. В поселке разбиты сады – девяносто процентов колониальной провизии выращивается здесь же, и сами колонисты надеются, что в ближайшие пять лет смогут перейти на самообеспечение, – но все они спрятаны за поляризованными тепличными стеклами, преобразующими здешний оранжевый свет в что-то более удобоваримое для земных растений. Все цветовое разнообразие ограничивается игровыми площадками для самых маленьких – тех несчастных детей, которым невдомек, что небо может быть голубым. Которые не поверят в такую несуразицу, если им рассказать.
Может статься, именно эти загрейские дети – не подростки, уже бросающие вызов основным колониальным ограничениям, а маленькие наивные дошколята, – смогут взять результаты исследований моих родителей и употребить их так, чтобы планета стала для них настоящим домом, а не очередным полустанком на пути от Земли в неизвестность.
А может, это будет Кора. Она продолжала обозревать луга кругом нас, и вся буквально лучилась от восторга.
– Знаешь, я по-прежнему думаю, что вечеринка нам не помешает, – сказала я.
Кора посмотрела на меня таким восторженным взглядом, что рыдать от счастья тянет.
– Правда? – переспросила она.
– Ну да. – Кошмарная идея, ничего не скажешь. – Пусть все приходят. Пусть Мишель увидит Виолу и перестанет распускать тупые слухи. Вообще, нечестно как-то – кругом такая красота, а вы, колонисты, ее даже не видите! Если не сворачивать с тракта, ничего с вами не случится.
В отличие от лесных тропинок, тракт между колонией и нашей резиденцией отлично защищен. Когда его прокладывали, землю перекопали на шесть футов в глубину, чтобы уничтожить корни опасных растений, а вдоль дороги расставили ультразвуковые маячки, которые отпугивают всю живность. С точки зрения экологии – чистой воды катастрофа, но зато абсолютно безопасно.
Вообще на прокладке этой дороги настояло само колониальное правительство. Папа говорит – лучшего доказательства тому, что все оно сплошь состоит из недальновидных лицемеров, нет. Эта борозда исчезнет только лет через пятнадцать после нашего отъезда, хотя следов от самой нашей резиденции не останется всего лишь через год. И это нас, Шиппов, считают бессовестными эксплуататорами ресурсов? Ну-ну.
Кора взглянула на меня так, будто я самое невероятное существо в мире.
Я приосанилась – будто так оно и есть.
– Я приготовлю чего-нибудь перекусить, и мы сходим погулять – конечно, не так, как сегодня, будет в тысячу раз безопаснее. И все поймут, как истинно прекрасен Загрей. Что думаешь?
И правда, почему мы раньше до подобного не додумались? Мишель точно умерит гонор, когда поймет, насколько удивителен мир за пределами колонии.
Хотя, наверное, наивно так полагать.
– Звучит славно, – ответила Кора и наклонилась, чтобы чмокнуть меня в щеку.
Я покраснела и хотела уже чмокнуть Кору в ответ, но тут мне на глаза попался наш забор. И ладно бы просто забор – так нет, перед ним торчали, скрестив категорично руки на груди, мои мать с отцом. Дома меня ждали.
Вот я и попалась.
Итак, мои родители…
Доктор Кэтрин Шипп, практикующий ксенобиолог-бихевиорист, специализируется на внеземной зоологии, то есть работает с созданиями, которых звали бы птицами или млекопитающими, если бы те жили на Земле. Крупные хищники – ее любимчики. Сколько себя помню, у нас всегда жили кошки. Если бы не дурацкие законы Загрея, запрещавшие ввоз животных, у нас и теперь была бы кошка. Еще один повод ненавидеть эту планетку с медянисто-оранжевым небом.
Мама питает страсть к военной выправке и боевой подготовке – отсюда ее идеальная осанка и привычка, чуть что, отправлять на скамейку запасных. На самом деле я хотела бы стать такой как она, когда вырасту. И еще у нее плохи дела с прощением провинностей. Когда она злится – клочки летят по закоулочкам, и в этом-то смысле я точно на нее похожа.
А папа, доктор Джон Шипп, тоже ксенобиолог, но еще и ксеноботаник, паразитолог и энтомолог. Пока маман зависала с колониальными морпехами, папа учился в академиях и институтах. В его честь названо шесть видов инопланетной живности; уверена на все сто, на Загрее этот счет вырастет на позицию-другую, а может, и на целых три. У папы имеется странный пунктик на коллекционирование причудливых сортов чая, а еще он вечно забывает очки, когда выходит из дому, что делает его похожим на чокнутого профессора из научно-фантастических фильмов. На самом деле он совсем не такой.