Строгинский канал, взрывавший живым серебром скуку зеленых равнин, являлся творением советских каторжан. Тела «сгоревших» на работе и расстрелянных зэков-землекопов сваливали в могильники, вырытые по соседству. Когда же недоставало камня для укрепления берегов, то, как утверждают злые антисоветчики, с окрестных кладбищ экскаваторами и тракторами собирали весь могильный мрамор памятников и плит с косточками в довесок. Во время стройки «Алых полюсов» нашли останки одиннадцати расстрелянных бедолаг, что по тогдашней ельцинской моде грозило обернуться уродливыми мемориалами и шумным паломничеством либеральных плакальщиков, что не входило в планы либерального бизнеса. Поэтому останки вместе с мусором загрузили в самосвал и вывезли на ближайшую помойку. Ровно через год на месте стройки случился пожар, в пламени которого сгорело одиннадцать работяг. Чтобы освятить проклятое место, пригласили отца Стефана из Троице-Лыкова. Спускаясь в подвал «Алых полюсов», священник сломал руку. Через неделю прибыл новый батюшка. Но стоило только ему начать молитву, солнечный день оглушила буря, песчаный вихрь ворвался в подвал, затушив свечи и засыпав песком чашу со святой водой. Батюшка побледнел и спешно ретировался. С тех пор несчастья сопутствовали стройке: разбилось, сгорело, сорвалось с высоты не меньше тридцати человек. Уже и после окончания строительства мертвецы не переставали мстить нарушившим их покой и оскорбившим память. С жуткой регулярностью и без видимых причин жильцы «Алых полюсов» ныряли с балконов и выходили из панорамных окон. Не вдаваясь в биографию дома, соседи погибших списывали прыжки в вечность на скуку и наркотики.
Вика не стала исключением в утверждении Бальзака, что куртизанки по природе монархистки, щедро оплачивая политической благонадежностью очередь охочих до безграничных утех, свихнувшихся от денег и фармакологических радостей чиновников, ментов и коммерсантов. Конечно, ее не могло не тяготить сотрудничество с ФСБ в сборе компромата на клиентуру. Однако она ценила полууважительную полудистанцию, которую держали чекисты, и была благодарна им за ненавязчивость задач. Тем более служители Лубянки никогда не покушались ни на состояние, ни на тело девушки. Их интересовали только информация и контроль. Для этого они объединили всех красавиц, приторговывавших собой, в так называемую «сеть безопасности», суть которой состояла в том, что дама, решившая самостоятельно покорять панель без помощи «крыш», сутенеров и борделей, должна зарегистрироваться в интернете в специальной закрытой сети. Когда ей звонил клиент, она вбивала его номер телефона в систему и моментально получала отзывы всех шлюх, к которым имел неосторожность заглянуть сей искатель продажных ласк. Сделав запрос, она должна оставить и свой отклик. Таким образом, программа содержала специфическую информацию о клиентской базе дорогих столичных путан. Имея доступ к программе, которая писалась явно по заказу ФСБ, можно с легкостью установить благосостояние, склонность к наркотикам, особенности характера, маршруты передвижения и любимых девочек клиента, имевшего легкомыслие засветить свой номер. База открывала неограниченные перспективы для оперативно-розыскных мероприятий, вербовки, сбора компромата, подстав и провокаций.
Вика в душе уже давно склонялась к затворничеству, несмотря на то что жила совиной жизнью, словно боясь света и трезвости. Она старалась ничего не загадывать, считая, что глупо задумываться о завтрашнем похмелье.
Девушка любила книги. Сначала она подходила к чтению сугубо утилитарно, справедливо рассуждая, что начитанная и эрудированная шлюха будет производить фурор среди зажратых удовольствиями, но не самых глупых мужиков. Потом втянулась, она находила в книгах философскую отдушину среди человеческой грязи высшей пробы.
Вика строго следовала в фарватере гламурной моды и к своим годам протащила и без того безупречное тело чрез все испытания пластической хирургии. На свой двадцать четвертый день рождения она даже заказала у одного из любовников новые зубы, посчитав, что родные слишком поизносились куревом, кофе и амфетаминами. Хирургические опыты прибавляли ей глянца, возраста и внешней пошлости, уплотнив и укрепив ряды поклонников, особенно среди государственных мужей кавказских республик и Средней Азии. Продажные знакомства делали ее желанной на всех светских вечеринках, из которых Вика предпочитала околобизнесовые и околополитические. Уже три года кряду она традиционно блистала на закрытых тусовках Международного экономического форума. И несмотря на то, что конкурировать с нетрадиционными мальчиками за похотливое покровительство кремлевских дядек становилось все сложнее, с пустыми руками домой она никогда не возвращалась.
Последним экспонатом ее коллекции стал господин генерал грозного государева Приказа. Познакомились они банально в ресторане бутылкой «Дом Периньон» от соседнего столика. Как ни парадоксально, привычное знакомство не привело к оперативному физиологическому вмешательству. Отношения складывались неспешно, тепло и сдержанно. Ни он, ни она не форсировали близость, словно оберегая себя от очередного падения. Они наслаждались общением, находя в нем непознанную оригинальность и интригу, отсрочивая известную до изжоги развязку. Эйфория блуда одинакова, и неважно, к кому она обращена. В ней нет глубины, есть только дно. Блудная страсть подобна наркотику, но осознать это может только наркоман, собравшийся сорваться с кайфа.
Еще не решившись претендовать на сердечную тиранию, Вика была крайне аккуратна в звонках, скидывая нейтрально-деловую эсэмэску и ожидая перезвона, который обычно следовал незамедлительно.
– Привет, не спится? – проскрипел в трубку генерал.
Вика отметила про себя с трудом уловимые беспокойные нотки и решила, что момент для разговора выбран не совсем удачно. Однако ее предложение перенести разговор собеседник встретил искренним протестом.
– Я просто звоню узнать, как дела. Представляешь, заказала еду. Привезли супчик, рыбку, туда-сюда. А у меня привычка есть в постели. Ну вот, выключаю свет, залезаю под одеяло, распаковываю свой ужин, и вдруг сообщение с незнакомого номера: «Приятного аппетита!» Я чуть не поседела. А это, оказывается, курьер-придурок решил прогнуться.
– Трусиха, – смехом отозвался генерал.
– Дело не в этом. Не страшно ходить ночью по кладбищу, страшно чихнуть в пустой квартире и услышать «Будь здорова!»
– Наверное, – зевнул генерал, пропуская мимо слова подруги.
– С тобой все в порядке?
– Да, конечно.
– Мы сегодня можем увидеться. У меня через полчаса запись на массаж. Я освобожусь…
– Викусь, не получится. Плохо себя чувствую. Надо пораньше сегодня лечь. – Генерал не любил врать, считая это чем-то недостойным себя, а оттого прибегал ко лжи лишь в крайних случаях и лишь к равным себе. В Вике генерал видел только занятную интрижку, и убивать непринужденность общения бременем мелкого лукавства он не собирался.
– Что-то серьезное? Может, апельсинов привезти?
– В норме. Просто надо выспаться.
Сухо попрощавшись, легким мазком полутонов подчеркнув задетое самолюбие, девушка отключилась. Мысль, перебиравшая варианты, как развеять непривычную ночную скуку, то и дело спотыкалась о шершавый разговор с Виктором. В конце концов, обозлившись на него и себя за испорченное настроение, Вика откупорила бутылку «Гави», отключила телефоны и возлегла на диван с початым томиком «Анны Карениной». Двухдолларовая купюра, служившая закладкой, отмеряла сто страниц романа. Вика пыталась продолжить когда-то заброшенное чтение, однако из всех обрушившихся на нее имен она с уверенностью опознавала лишь Анну Аркадьевну и Алексея Кирилловича. Прожевав без аппетита несколько абзацев, девушка осушила бокал вина и, вздохнув, начала книгу с первой страницы. Примерно через час, наскучившись охотой Левина и Вронского до каких-то глупых баб, Вика, отбросив роман в сторону, схватила телефон. Бутылка вина иссякла, хмель и бессонница хозяйничали в голове девушки. Она писала генералу. Ответа не последовало. Покрутив в руках айфон и покусав губы, она все-таки набрала номер. Абонент был отключен. «И в метро он не ездит!» – резюмировала Вика, закинулась снотворным и полезла под одеяло.
Глава 3. Ничто так не связывает людей, как пороки
Что их объединяло? Странное презрение к жизни и ко всему ее наполняющему. К своему пятому десятку, а им троим и было примерно по сорок пять или чуть более, в целом безмятежного существования, каждый из них успел обзавестись состоянием, державным кабинетом и образцовой для нашего времени семьей, оставить которую не позволяли общий ребенок и общая собственность. Они были элитой. Стратегическим авангардом президентской стабильности. Их имена не звенели в «Яндексе», их знали только те, кто сталкивался с ними лично.
Самый младший из них, Владимир Романович Мозгалевский возглавлял какой-то московский департамент. Служба его тяготила. Кроме денег, грехов и зависимостей, она ничего не приносила.
После школы папа, командующий красноярским филиалом ФСБ, выписал Володе генеральскую путевку в МГИМО с ключами от столичной недвижимости и «Мерседесом» на непроверяйках. Парень мечтал стать журналистом, но отец прочил юноше карьеру дипломата, благо Володя, несмотря на высокие соблазны, учиться любил. К своему выпуску, на радость семье, он не женился, не сторчался, но послом так и не стал, выдвинувшись, не без помощи родни, на передовую бюджетных распилов. Спустя пару лет жениться все-таки пришлось на несоблазнительной одногруппнице, чей папа Евгений Самойлович стал для Владимира новым причалом в бюрократической стихии отечества. Отец-чекист, к тому времени почетный пенсионер, выбор сына не одобрил, но принял с покорностью нищего. Свадьбу сыграли в Марбелье на вилле у родителей невесты. Уже к тридцати годам Владимир владел двумя особняками в Подмосковье, тремя квартирами в Москве и апартаментами в районе старой Ниццы. Родилась дочь, чернявенькая кривозубка с врожденной патологией, унаследованной по линии матери. На этом Владимир генетические опыты решил прекратить, скрываясь от семьи в трудах и тусовках, нередко сталкиваясь в «Раю» и в «Сохо» со своей суженой.
Потом пошли девки и кокаин, которые быстро превратились из наслаждения в привычку. От тухлого блеска спасали книги, которые Владимир проглатывал взахлеб. Он предпочитал советскую историю, обожал Сталина – одну из немногих симпатий, привитых ему отцом. По взглядам Мозгалевский-младший был государственник, уважал Путина, хотя никогда и не голосовал за него, считая выборы уделом лохов. Он ненавидел коммерсантов вообще, а своих собратьев-чиновников в частности. Ненавистью и презрением к ним, как к классу, оправдывал Мозгалевский неуемность собственного аппетита до взяток и откатов, которые ему несли чемоданами. Чиновники представлялись Владимиру племенем крыс, грызущих трюм Родины. Себя он видел матросом этого корабля.
Были ли у него друзья? Вряд ли. С чего вдруг? Друзья – это плоды испытаний и плоды невзгод. В школе он был неразлучен с Васькой, друг за друга всегда и везде. В одиннадцатом классе Володя приревновал подругу к парнишке из соседнего двора, слово за слово – забили стрелку. Они пришли вдвоем с Васей, против них целая кодла. Вова, недолго думая, достал нож. Соперник выжил, но почку пришлось удалить. Замять дело вчистую не смог даже всесильный отец. Крайним пришлось сделать закадычного друга. Володя уехал учиться в Москву, а Вася – мотать срок на малолетку. Судьбой друга он больше не интересовался, удовольствовавшись обещанием отца помочь Василию вскорости выйти.
Москва прельстила Вову и новыми друзьями, и необъятными горизонтами. Оказавшись в хороводе отпрысков лучших людей страны, он тянулся до них как мог, уже не чувствуя под ногами землю. Эскалация возможностей – деградация желаний, которые износили душу, испортили кровь. Вечное сияние столицы – сияние пустоты и цинизма: люди-фантики и люди-звери. А он метался между двух лагерей, мирно пожиравших друг друга.
В отличие от Владимира, Михаил Арленович Блудов душою не болел, по крайней мере не обследовался. Он жил легко и быстро, на длинном вздохе. Миша искусно воплощал в себе несочетаемое. Неистовую веру и неуемный блуд, слезную жалость к бездомным животным и безмерную жестокость к потерпевшим, проходившим по его уголовным делам. Он был прекрасный семьянин, образцовый муж и заботливый отец, в том числе и для семей, им когда-то оставленных. Бандитские девяностые крепко рихтанули судьбу и психику нашего героя, оставив на память пару лицевых шрамов, рассеченную автоматной пулей голову и несколько погостов друзей. О мятежном десятилетии он вспоминал не без удовольствия, но и без ностальгии.
Миша горел мгновением. Страсть и пороки без жадности разменивал на покаяние и молитву. Шел к исповеди подобно самосвалу, свозившему грязный снег на переплавку, чтобы потом налегке устремиться за новым грузом. Бандитизм остался в прошлом вместе с погашенными судимостями. Блудов вовремя успел покинуть эту кипящую страстями стихию, устремившись в солидный бизнес. Братьев по оружию, застрявших в терках и качалках, он считал пещерными гопниками, прикидывая, кого из них примут следующего. Обществу воров он теперь предпочитал общество генералов, хотя свято чтил дни рождения как первых, так и вторых.
Михаил жил на два города. В родном Смоленске процветала крупнейшая сеть супермаркетов, молочный заводик, колбасный цех, десяток заправок и аптек. По городу гремели стройки, полностью контролируемые Мишей. Председатель смоленского заксобрания, вице-губернатор и смотрящий за областью от братвы были преданными собутыльниками. Депутатский мандат «Единой России» в следующий созыв Госдумы был выдружен и оплачен. Три уголовных дела успешно развалены и ровно столько же построено храмов при попечительстве Михаила Арленовича Блудова. Впрочем, юг Франции он навещал гораздо чаще, чем отчий регион. Он, как и Мозгалевский, верил в Путина, в силе признавая правоту.
Михаил не любил «черных», однако ежемесячно платил дань местной миграционной службе за своих таджикских рабов, поднимавших жилищный фонд области. Он верил в Россию и стабильность, не видя в них будущего для своих детей. Но, вопреки желанию бывших супружниц, Михаил оставил семьи в России, дочерей пристроив в МГУ, а сына – в Суворовское училище. Сытость мозолила Мише национальную гордость, вместо боли рождая скуку и апатию. Он разучился восторгаться и страдать. Желудочный сок разъедал совесть, оставляя от нее понты и понятия. Мишу уважали все, кроме него самого. Все думали, что он бежит, но его несло. Куда? Миша не знал сам, но боялся берега.
Володю Мозгалевского ему порекомендовали как серьезного решальщика. И правда, все вопросы были улажены, деньги с лихвой оправданы. Пара попоек их окончательна сблизила. Устав от собственного окружения, для всех одинаково чужие, они тянулись к новым знакомствам, в поисках себе похожих. Конечно, в этой дружбе каждый видел и грядущие возможности. Однако взаимно пьянствовать ради карьерных перспектив для новых товарищей было пошло и неинтересно. Друг в друге они разгадывали собственные грехи, пытаясь отыскать им оправдание. Их разговор занимали история и политика, иногда робко влезали литература и философия. Друзья спорили, горячо и матерно, но поскольку их взгляды в целом были однояйцевые, то при единстве предмета несогласия спорящие стороны периодически противоположно менялись.
Спор на двоих – диалог идиотов. Даже если ты не уверен в собственной правоте, у тебя хватит гордости стоять на своем до конца. Тщеславие всегда затмевает истину. Смысл всякого спора – не убедить друг друга, а перетянуть на свою сторону сомневающихся зрителей. Поэтому для любой дискуссии, как и для любой дружеской компании, нужен, как минимум, третий. Третьим стал Виктор Георгиевич Красноперов – генерал Федеральной службы безопасности, сделавший блестящую карьеру офицера и бизнесмена. Стезя коммерции давалась ему особенно легко, поскольку чекистские погоны не только решали вопросы и открывали двери, но и освобождали от многих ранее взятых на себя обязательств. Свой первый миллион евро он заработал чуть раньше подполковничьих звездочек. Виктор Георгиевич курировал несколько «президентских» фондов, ветеранских и спортивных ассоциаций, служивших надежными финансовыми инструментами для привлечения внебюджетных средств. Он не любил крышевать, ему нравилось покровительствовать. К нему шли как к государеву человеку – с поклонами и дарами, почитая господина Красноперова реинкарнацией Малюты Скуратова. В делах семейных он был небрежен, в делах сердечных – неразборчив. Благо дети, выросшие в казарменной строгости, папаню особо не тревожили. К товарищам своим – Мише с Вовой – он относился с братской любовью старшего и мудрого. Они вместе отдыхали, отмечали праздники и поводы, иногда встречались в спортивном клубе. А познакомились на каком-то высоком банкете.