========== Глава 1. Дождливый день. ==========
Жители города Тирль очень любили торжественные шествия. В списке любимых вещей горожан шествия занимали третье место, сразу после сиреневого цвета (в который красили буквально всё – от одежды до крыш) и выпечки с тимьяном (которым пропах каждый закоулок), лишь ненамного опережая четвёртую страсть – спор о том, какие именно из двух курантов, на Старой ратуше или на Зелёной башне, показывают точное время.
В тот осенний вечер в городе тоже намечалось шествие. Не то что бы очень масштабное, хотя и в известной степени торжественное – хотя бы потому, что главной его фигурой был сам градоправитель, Марант. Две недели назад он покинул город, чтобы принять участие в королевском совете, и вот теперь возвращался из столицы. Горожане знали, что Марант испытывает слабость к цветам, флагам и приветственным крикам, и вполне эту слабость разделяли, так что узкие улочки города были тщательно выметены, окна и стены вымыты, а между домами натянуты гирлянды флажков разных цветов (преимущественно сиреневого).
Вот только погода совсем не располагала к веселью. Весь день, пока горожане дожидались своего правителя, небо было затянуто тучами, а когда на Вратах Вечерней зари затрубили фанфары, означавшие, что кортеж градоправителя наконец-то пересёк границу города, над городом уже вовсю моросил дождик.
Те, кто решил остаться дома и понаблюдать шествие из окна, радовались своему благоразумию, остальные поспешили спрятаться под карнизами крыш, навесами крылечек, деревьями и пёстрыми зонтиками. Сбившись у стен или высунувшись из окон, горожане смотрели, как двадцать городских стражников и мушкетёров из городской роты, выстроившиеся красивыми рядами на площади перед Вратами Вечерней зари, дружно отсалютовали Маранту, а потом развернулись и присоединились к кортежу, который сопровождал карету до дворца.
Один из мушкетёров, красивый молодой мужчина лет двадцати шести, с длинными рыжевато-блондинистыми волосами, с сиреневой лентой поверх красно-чёрной формы, направил своего коня вперёд, чтобы возглавить кортеж. Это был лейтенант мушкетёров – Нарсио Дерайли. Седой мужчина с двумя сиреневыми лентами на груди, ехавший перед каретой градоправителя, еле заметно улыбнулся ему.
- Здравствуйте, капитан Сарлем, - сердечно сказал Нарсио Дерайли.
- Лейтенант, - кивнул тот, и огляделся по сторонам, слегка щуря глаза – с возрастом он стал слаб зрением.
- Я рад вернуться в Тирль, - проговорил капитан Сарлем. – Стар я стал для столиц.
- В ваше отсутствие…
- Расскажете позже, Дерайли. Я вызову вас для рапорта утром.
Градоправитель, отодвинув занавеску в окошке кареты, махал жителям затянутой в шёлковую перчатку рукой. Его дорогой кружевной манжет уже промок от мороси, и жалко вздрагивал на ветру. Дождь усиливался с каждой минутой, пропитывая фетровые шляпы мушкетёров и плюмажи из перьев на шлемах городских стражников, и лица у солдат были не молодцевато-бравые, а унылые, с покрасневшими носами и бледными губами.
Одним из тех, кто присоединился к кортежу за городскими воротами, был молодой рядовой мушкетёр по имени Рогриан Ги Ванлай. Пышные кружева его воротника пожелтели от времени, сапоги были так изношены, что ему пришлось замазать потёртости чёрной краской, которая теперь медленно таяла под дождём. Рогриан не хотел признаваться себе, что чувствует себя неловко по сравнению с нарядными сослуживцами, надевшими сегодня свою парадную форму, но всё-таки ему было неприятно, и румянец ярко горел на его смуглых щеках.
Никто из знакомых Рогриана, его товарищей и недругов, не подозревал, что славный мушкетёр ведёт двойную жизнь, и в свободное от караулов, построений и тренировочных поединков время служит телохранителем у мага по имени Отогар. Вот уже пять месяцев Рогриан работал на волшебника, и все эти пять месяцев Отогар уговаривал его окончательно бросить службу в полку. Но Рогриан не мог этого сделать – он весь был в долгах, и жалованье мушкетёра, пусть довольно скромное, было ему необходимо. Да и жаль ему было бросить службу, которой он отдал целых восемь лет жизни. Он с тихой завистью смотрел на ехавшего впереди Нарсио Дерайли. Лейтенант приветственно махал девушкам, которые любовались им из раскрытых окон; золотисто-рыжие волосы падали на его горделивую спину, пересечённую сиреневой лентой. Всего на два года моложе Рогриана, а уже лейтенант! Хотя ни разу не был ранен в бою, не из такого знатного рода, и вообще – только наполовину тонианец! Нет справедливости на этом свете.
Кортеж свернул на Ореховую улицу, названную так потому, что здесь когда-то находились лавки краснодеревщиков, торговавших изделиями из красивого орехового дерева. Впереди показалась башня ратуши, в ясные дни сверкавшая на солнце своей сиреневой черепицей, а сейчас почти растаявшая в сплошной мороси. Чем ближе к центру города, тем более шумно становилось вокруг; трубачи и барабанщики надрывались, силясь перекрыть крики и аплодисменты толпы. Виконт, конь Рогриана, был молодым и плохо обученным; шум толпы пугал и злил его, он недовольно фыркал и дёргал ушами. Рогриан наклонился, чтобы погладить его по напряжённой шее и успокоить, и на мгновение замер с протянутой рукой.
Он что-то почувствовал. Присутствие чего-то зловещего, раздражающего. Как первые, слабые подёргивания зубной боли. Как запах гниения от забытого где-то кусочка еды. Что-то плохое затаилось рядом, за чисто вымытыми стенами из жёлтого песчаника, за влажными от дождя окнами, под засыпанной растоптанными цветами брусчаткой, среди радостных лиц и широких улыбок. Ему вдруг вспомнилась война: его отряд шёл по зелёному лесу на границе Бернии, только что закончился такой же серый дождь, и умытая трава сверкала под выглянувшим солнцем, кто-то указал на радугу, кто-то затянул песню, и вдруг воздух прорезали дикие крики, а из-за деревьев полилась туча стрел. В тот день в засаде погибли двадцать человек, почти весь его отряд, а сам Рогриан был тяжело ранен и попал в плен. Мучительная боль пронзила его правый бок, четыре года назад превратившийся в сплетение уродливых шрамов. Рогриан затравленно огляделся, пытаясь понять: где опасность?
- Воры! Воры!
Сердитые крики в толпе справа донеслись до Рогриана как сквозь подушку. Встряхнув головой, он велел себе успокоиться. Это его город. Здесь ему нечего бояться. Никто не осмелится напасть на кортеж, который стерегут тридцать девять людей, вооружённых мушкетами и алебардами.
- Эй! Осторожнее! Куда прёшь, старая карга!
Согбенная старуха, закутанная в серый плащ с капюшоном, протискивалась сквозь толпу людей, стоявших у стены. Рогриан не видел её лица, только седые космы, падавшие из-под капюшона на грудь.
- Воры! – басом вопила старуха. – Вон она! Девчонка! Украла! Держите её!
Рогриан посмотрел вперёд – там, рискуя поскользнуться и попасть под колёса кареты, по краю дороги бежала тощая девчонка. В грязном кулаке был зажат вязаный кошелёк. Оглянувшись на крики старухи, девочка резко рванулась в сторону, явно собираясь прошмыгнуть сквозь кортеж на другую сторону улицы, но старуха с удивительной прытью подскочила к ней и схватила за руку. Глаза девочки на чумазом лице сверкнули гневом.
- Подавись ты! – крикнула она, бросила кошелёк в сторону, вырвала руку из пальцев старухи и скрылась в толпе.
Кошелёк упал на брусчатку, и на него опустилось копыто жеребца, на котором ехал Нарсио Дерайли.
И вот тут Рогриан понял, что его паника была не напрасной.
Взрыв подбросил коня и всадника в воздух. Дерайли врезался в капитана, сбил его на землю вместе с лошадью, и остался лежать на брусчатке с оторванными ногами, истекая кровью. Кони, тащившие карету Маранта, рухнули на мостовую, крича от боли и дёргая ногами; карета вздрогнула и тяжело завалилась набок. Улицу заволокло дымом и грохотом; приветственные крики сменились воплями ужаса, толкаясь и падая, люди разбегались кто куда. Бегущие горожане сталкивались с оглушёнными, ничего не понимающими стражниками и мушкетёрами. Виконт с безумным ржанием поднялся на дыбы, сбросил Рогриана и ускакал прочь.
В тот момент Рогриан не чувствовал ни страха, ни паники. Они унеслись, растаяли вместе с дымом. Боли тоже не было. Только холодная собранность. Из живого человека, обуреваемого завистью, стыдом и тревогой, Рогриан в мгновение ока превратился в холодный отточенный инструмент, у которого только одно назначение – спасти командира.
Капитан Сарлем лежал навзничь на брусчатке. Его правая рука была оторвана по плечо, кровь заливала бок. Глаза без всякого выражения смотрели в небо, неловко смаргивая дождь; губы едва шевелились, из ушей текла кровь – его контузило. Рогриан подполз к нему, рывком расстегнул воротник, сорвал с дрожащей шеи Сарлема тонкий шарф и затянул его вокруг того, что осталось от руки. Потом повернулся к Дерайли. Лейтенант распластался в луже собственной крови. Дождь вперемешку с кровью стекал по лицу. Язычки пламени шипели, догорая, в золотисто-рыжих волосах. Кровь ещё текла из его рта, но он уже давно был мёртв. Совсем рядом стражники, толкаясь и мешая друг другу, распахивали дверцу упавшей на бок кареты, вытаскивали оттуда оглушённого, но живого градоправителя.
Двое мушкетёров подбежали к Рогриану. Один склонился над раненым капитаном и начал испуганно звать врача. Второй схватил Рогриана за плечо, начал взволнованно о чём-то спрашивать. Рогриан только смотрел на него, не понимая ни слова. Его охватила странная, приятная слабость.
Он опустил глаза и понял, что его кружевной воротник весь в крови.
«У меня рана на шее, - понял он. – Почему мне не больно?»
Это было последнее, что он подумал, прежде чем погрузиться во тьму.
========== Глава 2. Два хитреца ==========
Магистр Отогар праздновал свой сорок седьмой день рождения. Он намеревался прожить ещё как минимум вдвое больше, но и теми годами, что остались у него за спиной, он был в высшей степени доволен. В Гильдии Чародеев его уважали и побаивались; он вполне мог рассчитывать на место в Совете – вообще-то, он уже почти получил его несколько месяцев назад, но помешали обстоятельства. Благодаря своему таланту и уму он сколотил хорошее состояние, позволявшее ему жить безбедно, экспериментировать с магией и радоваться жизни. Конечно, так было далеко не всегда. Не раз и не два Отогару угрожала опасность; случалось ему и скитаться, и прятаться, и голодать. Жизнь преподала ему немало уроков, и одним из тех, которые Отогар ценил особенно высоко, был урок вражды.
Вражду часто недооценивают, а ведь это чувство не менее сильно и значительно, чем дружба, а кое в чём и превосходит её. Вражда – это искусство; иметь достойного врага почти столь же приятно, как иметь преданного друга. Разумеется, такая вражда доступна лишь людям зрелым и развитым. Дети и молодёжь неспособны на такие высокие чувства – они слишком эмоциональны, их вражда всегда импульсивна и безрассудна, так же как и их любовь. Отогар и сам испытывал такое недостойное чувство – о своём враге детства Иоле он даже говорить избегал. Но по отношению к врагам, приобретённым в зрелом возрасте, он почти не испытывал ненависти. Гораздо чаще – уважение и чисто спортивный интерес. Одним из таких врагов был магистр Авелон.
Тот день, когда Отогару исполнялось сорок семь лет, преданные соперники провели вместе. Ближе к вечеру они уединились в гостиной дома Отогара, наслаждаясь хорошим вином, табаком и занимательной беседой. Обоим было что рассказать – прошлое у них было великолепным, а планы на будущее ещё великолепнее. Отогар, высокий и плечистый, с густыми чёрными волосами и короткой кудрявой бородой, в роскошном малиновом камзоле и кружевном воротнике, разливал по бокалам вино, громко хохоча над очередной историей гостя. Авелон, худощавый и остролицый, в тёмном плаще, крутил в руках длинную трубку и улыбался тонкими губами, глядя на огонь в камине. Меч, с которым он никогда не расставался, сейчас был прислонен к стене, как того требовали правила хорошего тона; впрочем, и без меча магистр Авелон представлял нешуточную опасность.
- Вот поэтому, дорогой Отогар, мне и пришлось задержаться в Бергассе. Жители города согласились меня отпустить, лишь когда проблема была решена. А произошло это не скоро…
- Ну, они хотя бы вам заплатили! А вот меня однажды попытались надуть. Дело было – не соврать бы – двадцать, нет, двадцать два года назад. В те времена занесло меня в Винкар – сами знаете, что за место. Воров и мошенников – не счесть, полиция там и пальцем о палец не ударит, если украли меньше, чем пятьдесят пито. И вот обратился ко мне местный воровской царёк, дочка у него сбежала из дому с любовником, а когда папенька попытался их задержать, так ножом его по роже хватила, что глаз вон. Простой ритуал – и я выяснил, где скрывается мерзавка. Царёк поблагодарить-то меня поблагодарил, а вот платить не торопился. Пришлось намекнуть ему: дескать, плати, мил человек, а не то сделаю то, что сделал с таким же обманщиком в Волтоне, а мне этого совсем не хочется… Уже на другой день я покинул Винкар с мешком серебра.
- Что же вы такое сделали в Волтоне?
- Что-что… Обругал обманщика последними словами, да домой несолоно хлебавши пошёл, вот что!
Авелон расхохотался, откинув голову назад:
- Ловко! Ничего не скажешь! Вам не занимать остроумия, Отогар! Даже не верится, что вашим учителем был Питтио Чёрный Олень. Более мрачного старика я в жизни не встречал. Хотя магистр Муриен вполне может с ним потягаться…
- Я не виделся с Питтио уже много лет, - покачал головой Отогар. – Нет, я не спорю, он отличный маг. Но характерец у него – будь здоров. Мы с ним вечно препирались. Зато Иол в рот ему смотрел, чуть не поклонялся: учитель то, учитель сё… Старикашка, конечно, кремень, но падкий на лесть.
Слова его сочились ядом. Авелон подавил улыбку: кажется, Отогар до сих пор таит зло на Питтио и на Иола. Забавно, как долго могут жить детские обиды!
- А вот мне с учителем повезло, - задумчиво проговорил он, крутя в пальцах бокал и любуясь, как в его резных гранях вспыхивают разноцветные огоньки. – Его звали Гриффаэль. Слышали?
Отогар не торопился с ответом. Острым ножом он отрезал кусок жареной куропатки, положил его на ломоть пшеничного хлеба и неторопливо отправил в рот. Потом задумчиво произнёс:
- Гриффаэль из Гамарна… Конечно, я слышал о нём. Одни называли его гением, другие – чудовищем, но все сходились в одном: он был странным.
- Все гениальные люди кажутся странными, особенно в глазах посредственности, - махнул рукой магистр Авелон. – А мой учитель был гениальным.